Научная электронная библиотека
Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания
Заключение
Помня слова М. Хайдеггера о том, что рассмотрение противопоставления бытия и ничто как проблемы выбора «или - или» стало давно «баловством», превратившись в логический круг, мы представляем эстетический и онтологический пути решения очень древней проблемы пустоты. Предметом нашего внимания является поэтические способы экспликации мотива пустоты.
Для чего нужно изучать и описывать понятие «пустота»? С одной стороны, для того, чтобы пролить свет на явления, связанные с пристрастиями современной культуры к демонстрации ужасов, насилия, деструкции, безобразного, апатии и других негативных феноменов. С другой стороны - рассмотреть некоторые аспекты того, как связаны между собой человек и его бытие посредством поэтического образа пустоты.
Первая половина ХХ столетия характеризовалась философами, социологами и культурологами как кризисная, да и по сути таковой была; постмодерн второй половины XX в. иронизировал, цитировал и играл с тем, что всегда воспринималось, как драматичное, глубокое и серьезное, что сотворено было в «настоящих» культурах. В результате ускорения культурного времени сегодня и постмодернизм является объектом анализа прошлого. Ризоматичный дух современной культуры смысл существования вещей обнаружил в том, чтобы они скорее исчезли - перестали существовать, заменились чем-то другим, более совершенным. Наш современник с огромной скоростью бежит к цели для того, чтобы как можно быстрее убежать от нее дальше. Выражая тенденцию превращения вещей в события, философия склоняется к тому, чтобы своей исходной всеохватывающей категорией считать не бытие, а становление, изменчивость, трансформации. Бытие современной культуры ежемгновенно возникает заново, как иное; и снова гибнет, растворяется, чтобы замениться иным. Это хорошо видно в быстрой сменяемости стилей, мод, парадигм, а в последние несколько лет - даже не в сменяемости, а в хаотичном сосуществовании всего со всем.
Современная ситуация - «эра пустоты» (Ж. Липовецки), «эпоха после добродетели» (А. Макинтайр), «эпоха симуляции» (Ж. Бодрийар), «общество спектакля» (Ги Дебор) - эксплуатирует различные модусы ничто и небытия с целью самосознания, самоанализа. Исходя из такой культурной реальности, мы считаем актуальным понимать и интерпретировать культуру, оперируя динамическими моделями, которые могут быть описаны метафорически, образно. В частности моделью взаимогенерации и взаимообусловленности бытия и небытия. Самым распространенным модусом небытия в поэзии является образ пустоты.
Исчезновение чувства уверенности и надежности, которое в своё время придавал «культурный канон», выражается в современной культуре прежде всего в возникновении чувства опустошенности внутренней и отчуждения от таких же пустых форм во внешней действительности. Если древние греки считали, что о небытии сказать нечего, то современный человек много говорит о пустоте, часто не сознательно транслирует смыслы небытия в обычной речи, повседневном поведении.
Бытие и мышление западного человека невозможно без трансценденции, без выхода за предел, и если все такие пределы вынесены из культуры, если она превращена в однородное поле различий, то единственным пределом такой всеобъемлющей середины будет уже пустота, в которую устремится усреднённая культура, как только она обнаружит невозможность обрести трансценденцию в самой себе.
Однако для нас принципиальным является не социологическое, а онтологическое, семиотическое и эстетическое освещение трансформаций культурного бытия, так как разрастание хаоса в культурном пространстве, во-первых, чревато обессмысливанием единиц языка культуры, превращением их в симулякры; во-вторых, создает благоприятные условия для арт-экспериментов с реальностью, текстом и знаком. Таким образом, мы утверждаем обязательность наличия темы пустоты в качестве характерной черты современной русской постмодернистской литературы. Кроме философской и обыденной ориентаций на небытие, в XX в. также сформировался целый спектр художественных экспликаций пустоты.
Современные культурологи особое внимание уделяют эстетической актуализации пустоты. Так, М. Н. Эпштейн пишет о пустоте как о приёме в авангарде и содержательном аспекте концептуального искусства. Л. Карасёв, занимаясь онтологической поэтикой, делает продуктивные для нас выводы о смысловой наполняемости пустот в текстах русской литературы. Ж. Диди-Юберман строит концепцию современного визуального искусства на пересмотре связи формы и присутствия, анализирует «игры опустошения» в концептуализме.
Когда мы говорим, что пустота активно используется искусством последних ста пятидесяти лет в качестве означающего в построении художественного образа и художественного текста, мы имеем в виду набор «пустотных форм»:
- отсутствие формы как таковой (апофатика, тишина, молчание, умолчание, чистый лист, обрыв повествования и т. д.)[1];
- беспредметность в изобразительном искусстве (абстрактный экспрессионизм Кандинского, орфизм Делоне, неопластицизм Мондриана или супрематизм Малевича и т. п.);
- разрушение структуры знака (эксперименты П. Пикассо, кубистов, ОБЭРИУ);
- «заумь», «бормотание», «абракадабра»;
- формальный абсурд.
Метод выбора «пустотных форм» условно называют «абсурдистским» (среди наиболее ярких художников XX в., применявших данный метод - К. Малевич, В. Хлебников, А. Крученых, С. Беккет, Э. Ионеско). Абсурдистский метод тяготеет к апофатическому отрицанию всех атрибутов и дефиниций, а также к отказу от чувственной окраски форм, к разрушению или отмене причинно-следственных связей, дуальных оппозиций. Абсурдистский способ приближения к ничто, в большей степени присущ художественным практикам первой половины XX в. Исторический авангард в той или иной форме занят поиском абсолютной чистоты, коренящийся в ничто. Путь к ничто лежит через праформу, идеальную чистую сущность предмета или явления.
Закономерности и принципы художественного выражения ничто, небытия, пустоты средствами «пустотных форм» мы условно называем общим термином «отрицательная эстетика», в которой негации подвергается сам способ изображения, изобразительность как таковая. Возникновение фундамента отрицательной эстетики, связанное с новыми религиозными потребностями, подробно рассматривает Д. Лукач, обнаруживая в искусстве модерна вытеснение символики, реалистически отражающей действительность, трансцендентной и потому абстрактной аллегоричностью[2]. Образовалась парадоксальная ситуация, которая состояла в том, что именно во времена разложения, опустошения религиозной картины мира возникла достаточно сильная привязанность к религиозной сфере в искусстве, более сильная, нежели это имело место в течение предыдущих столетий. Приближение к сфере религиозного не шло в направлении усиления чувственной предметности изображения - как в западноевропейском средневековье, - но, напротив, проявлялось в том, что эта предметная характеристика в произведениях искусства всесторонне и во все увеличивающемся масштабе разлагалась и даже уничтожалась. Таким образом, возникло беспредметное искусство.
Авангардные формы пустоты носят глубоко религиозный характер - «Бог везде, Бог во всём». Любая форма, высказывающая Бога, редуцирует его, потому самым адекватным выражением Бога будет молчание.
М. Мамардашвили и А. Пятигорский в книге «Символ и сознание» отмечают исключительную онтологическую способность художников изображать объём не изнутри, а снаружи, рисовать «отработанное, вытесненное объёмом пространство»[3]. По сути это способность и видеть, и изображать сущность предметов. Это заставляет высказывать догадки, что «пустотные» формы в русской живописи и поэзии начала XX в. являются ещё и утверждением бесконечности и всеохватности божественного, того, что Платон считал «всеприемлющей природой», невидимым, неосязаемым, лишенным всяких физических качеств начало, которое нельзя даже назвать, наречь каким-либо именем. Потому-то многие работы В. Кандинского, например, имеют просто номера («Композиция №»).
Разумеется, в литературных произведениях не так уж много прямых онтологических высказываний о небытии. Обычно онтология и метафизика в литературном произведении выражается не в философских рассуждениях, а в соотношении его образов, в особенностях стиля, в выборе слов и деталей, в окказионализмах, «зауми», в «изобретении слов», знакотворчестве. Поэт, стоящий у «створа бытия» и впускающий Бытие в Сущее, может наблюдать и небытие. Только поэту, как «пастуху бытия», открывается и небытие.
Таким образом, мы утверждаем, что, во-первых, отсутствие обозначаемого в художественном тексте становится специфическим типом обозначаемого; во-вторых, для обозначения небытия, ничто и пустоты искусство модерна и постсовременности вырабатывает богатый набор приёмов; в-третьих, имена «пустота», «небытие», «ничто» сами активно используются в художественных текстах для метафорического обозначения широкой смысловой области негативного (Бог, вечность, тоска, болезнь, смерть, время, пространство, свобода и т. д.); в-четвертых, постсовременное искусство продуцирует симулякры - знаки без означаемого (оно не было утрачено, оно и не предполагалось). Так, раскрывая универсальный семиотический потенциал пустоты, мы имеем дело со следующими знаковыми комбинациями в постсовременном художественном тексте:
- пустота - обозначающее для небытия, ничто и пустоты,
- пустота - обозначающее для феноменов сознания и культуры,
- пустота - обозначаемое, обозначающее - полноценная форма знака,
- пустота - обозначающее без означаемого,
- непустотное обозначающее без означаемого (симулякр).
[1] Эта сложная система «знак / отсутствие знака», имеющая давнюю традицию, в пределе становится, например, «Поэмой конца» современного поэта Василиска Гнедова, текст которой в оригинале состоит из названия и чистого листа.
[2] См.: Лукач Д. Своеобразие эстетического: в 4 т. Т. 4. М.: Прогресс, 1987. С. 459.
[3] Мамардашвили M. K., Пятигорский А. М. Указ. соч. С. 18.