У Дебюсси кроме общности в использовании темы судьбы, существует еще один момент, который одновременно объединяет и отличает стиль Дебюсси от стиля Вагнера.
Мы имеем в виду трактовку Дебюсси сцены смерти Пеллеаса (1V д., 4 к.). Для Вагнера и Дебюсси любовь и вещная реальность несовместимы, любовь неизбежно обречена на гибель. Поэтому герои, суть и величие жизни которых заключена в любвик друг другу, не найдя в себе места в этом мире, рано уходят в мир иной. Но что там, за порогом бытия? Для Вагнера, который следовал буддийской философии, «Там», за чертой, было началом света и любви.
Пеллеас в опере Дебюсси и в пьесе Метерлинка после того, как закрыли ворота замка, что для них с Мелизандой означало открытым признанием в любви к друг другу, произносит фразу «Все погибло, и, стало быть, все спасено: спасена любовь, предпочитающая гибель отказу от самой себя, любовь, имеющая и прошлое, и настоящее, и будущее, иную длительность, чем ограниченные человеческие жизни» [70, с. 81].
Герои Дебюсси в последние минуты своей любви уходят в небо к звездам: «О! О! На меня летят все звезды» – «И на меня! Небо мое! Целуй же! Счастье! Звезды!» [70, с. 270–271].
Однако разрыв между концепциями Дебюсси и Вагнера проясняется в финале оперы «Пеллеас и Мелизанда». Дебюсси, как и Метерлинк, делает акцент на роковое вращение, возвращение на круги своя, фатальную повторяемость человеческого удела. Мелизанда родила девочку, о которой старый Аркель говорит: «Придется жить ей вместо матери мертвой. Наступает черед для малютки» [70, с. 313–314]. Так безысходно заканчивается опера Дебюсси. В «Тристане и Изольде» Вагнера круг разорван смертью, приносящей надежду на торжество любви и добра за порогом земного бытия.
Концепция Дебюсси определяется натурфилософским воззрением композитора, отчасти видением мира сквозь призму символистского мышления, когда сквозь внешние формы мира проскальзывают видения иной, истинной реальности. Но момент торжества любви над законами бытия, воплощающийся в воссоединение человека с природой, гармонии с миром, присутствует у Дебюсси.
Многие критики считают, что особенности соотношения голоса и оркестра и единый поток симфонического развития в опере Дебюсси являются признаком влияния стиля Вагнера. С нашей точки зрения и в этих двух моментах сильнее проявляется индивидуальность Дебюсси, чем воздействие Вагнера.
Роль драмы является определяющей в соотношении голоса и оркестра в операх Вагнера и Дебюсси. Но у Дебюсси речевая природа интонации – взволнованных, восторженных, гневных, печальных – максимально приближена к речи людей. Мелодия движется в пределах малых интервалов, учитывая возможность простого, не певческого, человеческого голоса.
Речевая природа у Вагнера исходит из театрального, патетически-декламационного стиля. Этот стиль с обилием широких скачков, патетически взвинченной эмоциональной атмосферой речи распространяется не только на вокальные эпизоды но и на речитативы. Тесситурная мощь голосов настолько велика, что «пробивает» звучание оркестра. Вагнеровская интонация происходит из романтической театральной декламации, тогда как Дебюсси написал героев, которые живут подчеркнутой естественностью речитативов, его камерной атмосферой. Там – романтическая трагедия, здесь – лирика символистов. И в том, и в другом случае музыка углубляет эмоциональные, интеллектуальные подтексты, но сам образ театра, драматургия которого лежит в основе опер Вагнера и Дебюсси, совершенно различен. Различна их театральная эстетика. Развитие в музыке Дебюсси и Вагнера во многом определяется драматическим действием. Театр Вагнера близок эстетике романтического театра. Правы те, кто говорит о сходстве композиторов в подходах к проблемам слова и симфонизма, но результаты подходов резко различны. Для символистского театра важна атмосфера звучащей тишины, молчания. А для театра Вагнера важны яркое выражение чувств. Здесь пролегает колоссальный рубеж между звучащей тишиной Дебюсси – Метерлинка и патетикой грандиозного оркестрового стиля Вагнера.