Научная электронная библиотека
Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания
2.1. Первые формы научного политико-психологического знания
Политико-психологические идеи получили широкое распространение задолго до оформления политической психологии в самостоятельную науку. Более того, в ранней истории человечества проблемы субъективного фактора были даже более значимы, чем теперь – просто в силу меньшей развитости фактора объективного.
Великие ораторы Древней Греции первыми открыли механизмы воздействия на разные типы народов. Демосфен (ок. 384 – 322 гг. до н.э.), например, различал два типа масс. Во-первых, массы, «податливые эмоциям». С ними, считал Демосфен, необходимо использовать механизмы заражения с тем, чтобы вызвать у этих людей эффект подражания выступающему перед ними политику. Такие массы, как правило, некритически воспринимают то, что говорит оратор. Во-вторых, массы «податливые разуму». С ними политик должен строить общение принципиально иначе. В частности, политик обязан использовать в общении с массами механизмы логической аргументации, чтобы пробудить присущую людям способность к самостоятельному размышлению и направить его в нужное оратору (политику) русло. Демосфен утверждал, что «афиняне привыкли думать и судить самостоятельно, и потому с ними обращения к чувствам бесперспективны» [65].
Стремление убедить рождало страстный пафос речей Демосфена. По преданию, даже Филипп II, против которого Демосфен произнес восемь речей, признавался, что если бы слушал речи Демосфена, то обязательно голосовал бы за войну против себя. Признание красноречия Демосфена было столь высоким, что современники и последующие поколения древних греков называли его просто Оратором [66].
Платон (428–347 гг. до н.э.), придерживавшийся «аристократической» (элитарной) политической традиции, открыто подчеркивал превосходство определенных типов людей, и их роли в политическом процессе. Он считал, например, что идеальный тип властителя – это «философ» на троне. По его взглядам, лишь некоторые люди могут быть подлинными правителями. Другие (но тоже далеко не все) могут быть, скажем, «воинами». Большинство же населения вообще не способно к политической жизни [118].
Аристотель (384–322 гг. до н.э.) был одним из первых мыслителей, кто попытался подойти к анализу проблемы власти и подчинения на примере понимания природы массовых беспорядков, направленных на свержение власти. Он связывал психологическое состояние масс с «политическими смутами и междоусобными войнами». Анализируя массовые выступления против властей, он писал: «Во-первых, нужно знать настроение лиц, поднимающих восстание, во-вторых, цель, к которой они при этом стремятся, и, в-третьих, чем собственно начинаются политические смуты и междоусобные распри» [11].
Как видно, уже тогда возникла необходимость в анализе изменений в массовой психологии, в частности, динамики перехода от послушного состояния – к бунтарскому.
Несмотря на то, что в Древней Греции практика была важнее науки, тем не менее, она дала много примеров уже почти теоретической политической психологии. И пусть уровень этого анализа далек от современных взглядов, важно то, что уже в Античный период политико-психологические проблемы активно волновали мыслителей.
В Древнем Риме появились более развернутые исследования в области политической психологии. В жизнеописаниях Плутарха (ок. 45 – ок. 127) и сочинениях Светония (ок. 70 – ок. 140) рассматриваются феномен лидерства и психология лидера. По сути это было началом того, что при дальнейшем развитии политической психологии уже в ХХ веке стало называться методом психобиографии. Например, в жизнеописании Гая Юлия Цезаря Плутарх пишет: «Цезарь же, едва возвратившись из провинции, стал готовиться к соисканию консульской должности. Он видел, что Красс и Помпей снова не ладят друг с другом и не хотел просьбами, обращенными к одному, сделать себя врагом другого, а вместе с тем не надеялся на успех без поддержки обоих. Тогда он занялся их примирением, постоянно внушая им, что вредя друг другу, они лишь усиливают Цицеронов, Катуллов и Катонов, влияние которых обратится в ничто, если они, Красс и Помпей, соединившись в дружеский союз, будут править совместными силами и по единому плану. Убедив и примирив их Цезарь составил и слил из всех троих непреоборимую силу, лишившую власти и сенат, и народ, причем повел дело так, что те двое не стали сильнее один через другого, но сам он через них приобрел силу и вскоре при поддержке того и другого блистательно прошел в консулы».
Плутарх, таким образом, дает нам абсолютно конкретную психологическую модель поведения Цезаря как политика-манипулятора. Он раскрывает его мотивацию и демонстрирует его политико-психологическую стратегию на пути к достижению власти [175].
Древнеримский политик и философ, блестящий оратор Марк Тулий Цицерон (106–43 гг. до н.э.) опубликовал множество речей и трактатов по риторике, политике и философии, по которым учились многие поколения юристов и политиков. Обращаясь к «политическим ораторам» и всем тем, кто стремился овладеть ораторским искусством, Цицерон настаивал на необходимости отношения к речи, как средству привлечения внимания, возбуждения страсти, внушения судьям (если речь идет об их убеждении в правоте выступающего в суде оратора) ненависти или любви, неприязни или сочувствия, надежды или отвращения, печали или радости, жалости или мести и иных, подобным им чувств. «Когда я берусь в сомнительном и тяжелом деле прощупывать настроение судей, то все свои силы ума и мысли я обращаю на то, чтобы как можно тоньше разнюхать, что ни чувствуют, что думают, чего ждут, чего хотят и к чему их легче всего будет склонить», – говорил Цицерон. И далее: «…надо вызвать речью в душе у судей или каких бы то ни было наших слушателей такие чувства, как любовь, ненависть, гнев, озлобление, сострадание, надежда, радость, страх, досада». Эти наставления и сегодня остаются ценными для политиков, стремящихся посредством своих речей воздействовать на мысли, чувства и настроения своих слушателей [243].
Политики Древнего Рима (Цицерон, Красс, Гай Сцевола, Гальба Сульпиций и др.) значительно продвинули прикладную политическую психологию в части ораторского искусства. Именно они начали разрабатывать теоретические и методологические основы политико-психологической науки.
В эпоху Возрождения появляется выдающееся произведение «Государь» – труд Н. Макиавелли (1469–1527), первого в истории полноправного политолога и политического психолога [154], первого политолога-эмпирика в современном смысле этого слова [63]. Эта книга – образец политико-психологического анализа проблем политического лидерства и, одновременно, эффективное руководство по политическому искусству управления людьми.
Н. Макиавелли исполнял должность второго канцлера в правительстве Флорентийской республики, был послом при дворах разных европейских правителей. Обосновывая роль государства, он утверждал, что правитель не может обеспечить власть и порядок, если он будет честно вести политическую игру. Чтобы удержать власть государь обязан подавить человеческий эгоизм во имя всеобщего блага и порядка. Такое подавление требует от политика не только применения грубой силы, но и изворотливости ума, хитрости и даже вероломства в борьбе за власть и ее упрочение. Автор «Государя» излагает собственные поучения, которые, как он считал, позволяют политику добиться успеха. Порой эти наставления глубоко циничны. Широко известны слова Н. Макиавелли о том, что мудрый правитель государства обязан «по возможности не удаляться от добра, но при надобности не чураться и зла».
Относительно природы людей Н. Макиавелли был не особенно высокого мнения. «О людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива». Люди по своей природе иррациональны и эгоистичны, и поэтому, как утверждал Н. Макиавелли, для достижения целей их, то есть общественного благополучия, не может быть и речи о выборе средств: цель оправдывает любые средства. Н. Макиавелли был сыном своего времени и достойным учеником отцов-иезуитов. «Цель оправдывает средства» – этот известный девиз основателя ордена иезуитов Игнатия Лойолы стал общепризнанным для политиков той эпохи. Н. Макиавелли так развивал этот принцип: «Из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса – волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков. Иначе говоря, правитель должен сочетать в своей личности и в своих действиях качества льва, способного расправиться с любым из врагов, и лисицы, способной провести самого изощренного мудреца». Такое политическое вероломство давно получило название макиавеллизма. А образы «льва» и «лисы» не просто стали нарицательными в практической и теоретической политической психологии, они не потеряли своей актуальности и сегодня, находя применение в практической политике и в политической имиджелогии.
Однако при всем иезуитском цинизме своих наставлений, Н. Макиавелли не забывал все же и простых людей – подданных государя, причем не только «зажиточных граждан». Он учитывал и интересы народных масс. Более того, он пришел к выводу, что «народ» часто оказывается мудрее и надежнее главы государства. Поэтому-то Н. Макиавелли и пишет: «Государь должен следить за тем, чтобы не совершить ничего, что могло бы вызвать ненависть или презрение подданных. Если в этом он преуспеет, то свое дело он сделал, и прочие пороки не представят для него никакой опасности» [126].
Пафос книги Н. Макиавелли, по мнению П.С. Гуревича, в том, чтобы научить политика быть искусным. Ему надлежит проявлять гибкость, постоянно соотноситься с переменами в жизни. Да, государю следует прибегать к жестокости. Но она бывает разной. Прав только тот государь, который использует эту жестокость в интересах государства, да и то один раз, когда она соответствует государственным интересам. Насилие, по Н. Макиавелли, призвано исправлять, а не разрушать. Рецепты, предлагавшиеся Н. Макиавелли, и его поведение часто считали безнравственными. В действительности он пытался предельно ясно изложить те принципы и правила государственного правления, которыми пользовались всегда, когда вставал вопрос о захвате или удержании власти. Цель Н. Макиавелли состояла в том, чтобы воспитать сильную, волевую политическую личность, обязанную понимать ту опасность, в которую она погружает свою душу.
Свой вклад в развитие политической психологии внесла и эпоха Просвещения, которая вообще отличается расцветом научной мысли. В центре внимания мыслителей того времени оказалась психология не только отдельных индивидов, пусть даже лидеров, но и определенных социально-политических общностей – прежде всего национально-этнических.
Основатель философии истории и психологии народов, итальянский философ Джамбаттиста Вико (1668–1744) отмечал: «Нации проходят … через три вида природы, из которых вытекают три вида нравов три вида естественного права народов, а соответственно этим трем видам права устанавливаются три вида гражданского состояния, то есть государств». Иначе говоря, государство соответствует природе управляемых граждан, и нельзя изучать политику в отрыве от их психологии. Относительно же самой человеческой природы Д. Вико писал, что она «разумная, умеренная, благосклонная и рассудочная… и признает в качестве законов совесть, разум и долг» [40].
Совершенно иной точки зрения придерживался английский философ Томас Гоббс (1588–1679). Он не отличался гуманным мнением о человеке и считал, например, что человек – это животное с живыми страстями и страхами. «Основная страсть человека, – пишет Т. Гоббс, – стремление к власти ради достижения основных удовольствий». Главный конфликт человеческой природы, по Т. Гоббсу, это конфликт между естественным для человека стремлением к славе и его же естественным страхом [53].
Основатель эмпирической психологии Джон Локк (1632–1704) считал, что человек по природе своей существо свободное, независимое и разумное. Именно по этой причине любой человек, в принципе, «равен великим и неподвластен никому», так как подчиняется только законам природы и в состоянии построить справедливое общество». Справедливое общество, согласно Дж. Локку, можно построить на основе некоего особого «общественного договора», заключаемого между представителями разных человеческих общностей. «Общественный договор», по Дж. Локку, и есть своего рода отражение разумного ответа человечества на необходимость [117].
Теория «общественного договора» была весьма популярной, однако не нашла отражения в реальной жизни. По мнению Д.В. Ольшанского, только в ХХ веке она в некотором роде нашла реальное практическое политическое отражение. В частности, в «Пакте Монклоа», заключенном в Испании между представителями разных политических сил после смерти Франко. Этот пакт, действующий до сих пор, определил нормы социально-политической жизни и перспективы развития общества в кризисной ситуации смены политического режима. Данный пример вполне может служить неплохой иллюстрацией прогностической роли политической психологии.
Не менее оптимистический взгляд на природу человеку был присущ Жан-Жаку Руссо (1712–1778) – одному из крупнейших мыслителей эпохи Просвещения. Выдающийся философ и писатель считал, что практически все люди в большей или меньшей степени «обладают внутренним принципом справедливости и добродетели». А такое психологическое качество, как «совесть является основным божественным инстинктом человека». Как отмечал Ж.-Ж. Руссо, «люди рождаются свободными, но везде в цепях». Имелось в виду, что люди рождаются в цепях коррумпированного общества, но по самой своей природе стремятся к свободе. «Как только человек становится социальным и (следовательно) рабом, он превращается в слабое, робкое и раболепное существо», хотя в потенциале естественного человека имелись общественные добродетели» [205].
Другой французский писатель и философ эпохи Просвещения Шарль Монтескье (1689–1755), анализируя развитие политических институтов и процессов в «смутное» время, пришел к пониманию важнейшей роли массовой психологии и ее влияния на политические процессы в обществе. В отличие от многих своих предшественников, он попытался уже не только дать описание различных явлений массовой политико-психологической природы, но и указывал на наличие у них тех или иных конкретных психологических причин. С исторической точки зрения, например, представляет интерес следующее описание человека в толпе.
«Я вижу, что в трудные времена всегда возникает брожение, которым никто не предводительствует, и что когда насильственная верховная власть бывает сметена, ни у кого уже не оказывается достаточно авторитета, чтобы восстановить ее; что само сознание безнаказанности толпы укрепляет и увеличивает беспорядок; что в таких государствах никогда не бывает мелких бунтов, а ропот недовольства сразу переходит в восстание; что великие события вовсе не подготовляются там великими причинами, а, напротив, малейший случай вызывает великий переворот. … Когда был свергнут с престола турецкий император Осман, никто из участников этого мятежа и не думал свергать его: государя только молили исправить какую-то несправедливость, но чей-то навсегда оставшийся неизвестным голос раздался из толпы, имя Мустафы было произнесено и Мустафа вдруг стал императором». Обращает на себя внимание то, насколько точно и заблаговременно Ш.Л. Монтескье сумел предвидеть те особенности и конкретные политико-психологические характеристики массового поведения (в частности поведения толпы), которые стали явственными гораздо позднее – практически, уже совсем в иную историческую эпоху [143].
Эпоха Просвещения, таким образом, значительно продвинула понимание не только общих, но также конкретных психологических факторов в политических процессах. По сути, в то время зародился жанр книжного описания наблюдений и размышлений такого рода. Именно эпоха Просвещения заложила философско-методологические основы тех уже вполне конкретных направлений политической психологии, которые в дальнейшем получили свое дальнейшее развитие.