Научная электронная библиотека
Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания
2. Труды Тацита
О значении сочинений Тацита для римской истории и литературы весьма образно выразился обычно критически настроенный С.И. Ковалев:
«Тацит – крупнейший из римских историков и один из самых выдающихся античных историков вообще. Правда, его нельзя поставить на один уровень с Фукидидом и Полибием. В нем нет объективности великих греческих историков; он не обладает даром вскрывать основные причины исторических событий; у него, в сущности, нет никакой общей исторической концепции. Тацит прежде всего художник. В этом смысле он типичный представитель античной историографии, которая, за очень немногими исключениями, была не столько наукой, сколько литературой. Он большой психолог. Если и можно говорить о какой-нибудь «методологической» концепции Тацита, то таковой был психологический индивидуализм: личность с ее психическим складом является главной движущей силой истории. И Тацит всю силу своего огромного художественного таланта направил на изображение этих исторических личностей. В своих главных произведениях римский историк дал потрясающую по своему драматизму картину перерождения принципата Августа в кровавую тиранию его преемников. Написанная сжатым и необычно выразительным языком, изобилующим яркими образами, эта картина оказала решающее влияние на все дальнейшее развитие историографии, посвященной I в. Империи. Образы, созданные Тацитом, стали каноническими и в мировой науке, и в мировом искусстве. Все попытки исправить Тацита, дать принципиально иную трактовку фигурам и деятельности первых римских императоров до сих пор были безуспешны» [1157, С. 554].
Первым литературным сочинением Тацита стал «Диалог об ораторах», созданный около 81 г. В данном сочинении автор размышляет о причинах упадка красноречия в Риме. Ответ на поставленный вопрос был найден «в падении свободной политической жизни при императорах» [1157, С. 553].
В § 40 прямо говорится, что демократический строй явно способствует ораторскому искусству:
«А постоянные народные собрания и возможность беспрепятственно задевать всякого, сколь бы могущественным он ни был, и громкая известность, приобретаемая этими проявлениями враждебности (ведь большинство умевших хорошо говорить не воздерживались от поношений даже Публия Сципиона, или Суллы, или Гнея Помпея и, нападая на первейших мужей государства, как это свойственно зависти, старались, словно лицедеи, увлечь своими выступлениями народ), каким горением наделяли умы, какой пламенностью ораторов! Мы беседуем не о чем-то спокойном и мирном, чему по душе честность и скромность; великое и яркое красноречие – дитя своеволия, которое неразумные называют свободой… Было несколько ораторов у родосцев и великое множество у афинян, у которых народ был всевластен, всевластны невежественные, всевластны, я бы сказал, решительно все… Но красноречие Гракхов не дало нашему государству столь многого, чтобы оно стерпело и их законы, да и Цицерон, хотя его и постиг столь прискорбный конец, едва ли сполна оплатил славу своего красноречия» [453, С. 520–521].
А в § 41, говоря уже о временах Империи, констатируется неутешительный факт:
«Форума древних ораторов больше не существует; наше поприще несравненно уже, но и то, с чем нам приходится сталкиваться, наглядно показывает, что Римское государство не свободно от недостатков и что еще многое нужно в нем упорядочить» [453, С. 520–521].
В 98 г. Тацит создал «Жизнеописание Юлия Агриколы», своего тестя.
Тронский называет указанное сочинение политическим памфлетом:
«Всем показом жизненного пути своего тестя Тацит создает образ, глубоко отличный от старинного римского аристократа, считавшего себя социально равным цезарям. Агрикола, провинциал, скромно воспитанный в патриархальной Массилии (Марсели), не слишком богатый, деловитый и почтительный в отношении вышестоящих, умеренный в своем образе жизни – образцовый представитель новой римской знати. Траян был деятелем сходного типа» [1999, С. 775].
В то же время то была не обычная биография – она «не подходит полностью ни под один из устоявшихся типов; это биография, переходящая в историческое повествование» [1999, С. 775].
Для изучения варварской периферии важен географическо-этнографический экскурс Тацита о Британии и племенах, ее населяющих.
В том же 98 г., когда Тацит создал «Жизнеописание Юлия Агриколы», он написал и другой свой трактат – «О происхождении германцев и местоположении Германии», о котором речь пойдет в следующем, специальном, разделе.
Самые же знаменитые свои труды, «Историю» и «Анналы», Тацит создает в первые десятилетия II столетия.
Христианский писатель IV в. Иероним знал, что сочинение Тацита, повествующее о событиях, случившихся после смерти Августа и до гибели Домициана, состояло из 30 книг.
К сожалению, они не полностью дошли до наших дней. –
От «Истории» сохранились:
1) книги I–IV;
2) часть книги V.
Следовательно, до наших дней дошло только описание событий гражданской войны 69 г. и начала правления Веспасиана.
Между тем, в своем изначальном виде сочинение охватывало правление Гальбы, Отона, Вителлия, Веспасиана, Тита и Домициана (69–96 гг.).
От «Анналов» сохранились:
1) книги I–VI (конец правления Августа и время Тиберия (14–37 гг.)); в то же время даже здесь фиксируется значительная лакуна (значительная часть V и начало VI книг утрачены);
2) середина книги XI (с 47 г.) – середина книги XVI (66 г.) (книги VII–X полностью утрачены).
В своем изначальном виде «Анналы» охватывали конец правления Августа, время Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона (14–68 гг.).
Крайне любопытна преамбула к «История», объясняющая причины написания данного труда:
«События предыдущих восьмисот двадцати лет, протекавших с основания нашего города, описывали многие, и, пока они вели речь о деяниях народа римского, рассказы их были красноречивы и искренни. Но после битвы при Акции, когда ради спокойствия и безопасности всю власть пришлось сосредоточить в руках одного человека, эти великие таланты перевелись. Правду стали все искажать – сперва по неведению государственных дел, которые люди больше не считали своими, потом – желая польстить властителям или, напротив, из ненависти к ним. До мнения потомства не стало дела ни хулителям, ни льстецам. Если историк льстит, чтобы преуспеть, то лесть его противна каждому, к наветам же и клевете все прислушиваются охотно: оно и понятно: льстец мерзок и подобен рабу, тогда как коварство выступает под личиной любви к правде. Если говорить обо мне, то от Гальбы, Отона и Вителлия я не видел ни хорошего, ни дурного. Не буду отрицать, что начало моему восхождению по пути почестей положил Веспасиан, Тит умножил их, а Домициан возвысил еще больше; но тому, кто решил неколебимо держаться истины, следует вести повествование, не поддаваясь любви и не зная ненависти. Старость же свою, если только хватит жизни, я думаю посвятить труду более пространному и не столь опасному: рассказать о принципате Нервы и о владычестве Траяна, о годах редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет и говорить, что думает. Я приступаю к рассказу о временах, исполненных несчастий, изобилующих битвами, смутами и распрями, о временах свирепых даже в мирную пору. Четыре принцепса заколоты; три войны гражданских, множество внешних и еще больше таких, что были одновременно и гражданскими и внешними, удачи на Востоке и беды на Западе – Иллирия объята волнениями, колеблются провинции Галлии, Британия покорена и тут же утрачена, племена сарматов и свебов объединяются против нас, растет слава даков, ударом отвечающих Риму на каждый удар, и даже парфяне, следуя за шутом, надевшим личину Нерона, готовы взяться за оружие. На Италию обрушиваются беды, каких она не знала никогда или не видела с незапамятных времен: цветущие побережья Кампании, где затоплены морем, где погребены под лавой и пеплом; Рим опустошают пожары, в которых гибнут древние храмы, горит Капитолий, подожженный руками римских граждан. Поруганы древние обряды, осквернены брачные узы; море покрыто кораблями, увозящими в изгнание осужденных, утесы красны от крови убитых. Еще яростнее бушует злоба в самом Риме – все вменяется в преступление: знатность, богатство, почетные должности, которые человек занимал или от которых отказался, наградой добродетели – неминуемая смерть. Плата доносчикам вызывает не меньше негодования, чем их преступления. Некоторые из них за свои подвиги получают жреческие и консульские должности, другие управляют провинциями императора и вершат дела в его дворце. Они распоряжаются по своему произволу, внушая каждому ужас и ненависть. Рабов подкупами и угрозами восстанавливают против хозяев, вольноотпущенников – против патронов. У кого нет врагов, того губят друзья» [453, С. 523–524].
Таким образом, первоначально Тацит думал, создав картину прихода к власти династии Флавиев («История»), описать года «редкого счастья, когда каждый может думать, что хочет и говорить, что думает», т.е. правление первых представителей династии Антонинов.
Однако впоследствии этот план изменился – и появились «Анналы», повествующие о времени более раннем, чем то, о котором идет речь в «Истории».
Тацит обосновал необходимость написания «Анналов» следующим образом:
«Но о древних делах народа римского, счастливых и несчастливых, писали прославленные историки; не было недостатка в блестящих дарованиях и для повествования о времени Августа, пока их не отвратило от этого все возрастающее пресмыкательство пред ним. Деяния Тиберия и Гая, а также Клавдия и Нерона, покуда они были всесильны, из страха пред ними были излагаемы лживо, а когда их не стало – под воздействием оставленной ими по себе еще свежей ненависти. Вот почему я намерен, в немногих словах рассказав о событиях под конец жизни Августа, повести в дальнейшем рассказ о принципате Тиберия и его преемников без гнева и пристрастия, причины которых от меня далеки» [453, С. 5].
Исторические труды Тацита получили признание уже при его жизни – удел далеко не всех гениев. Об этом находим весьма красноречивые размышления в Письме 33 Книги VII Плиния Младшего:
«Плиний Тациту привет. (1) Предсказываю – мое предсказание не обманывает меня, что твои «Истории» будут бессмертны; тем сильнее я желаю (откровенно сознаюсь) быть включенным в них; (2) ведь если мы обычно заботимся о том, чтобы наше лицо было изображено лучшим мастером, то разве мы не должны желать, чтобы нашим делам выпал на долю писатель и восхвалитель, подобный тебе?» [302, С. 136].