Научная электронная библиотека
Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания
2.2. Развитие политико-психологических подходов
В XIX веке историки, философы обратили внимание на совершенно новые для социально-политической жизни явления. Наряду с монархами, президентами, другими представителями политической элиты все более заметную роль стали играть массы. С другой стороны, предметом не меньшего интереса исследователей стала психология политических режимов. Однако потребовалось время, чтобы осмыслить с научных позиций те исторические потрясения, которыми изобиловала политическая жизнь Европы после Великой Французской революции. Эту задачу решали такие мыслители как Г. Тард, С. Сигеле, Г. Лебон, и др.
Французский социолог и криминалист Габриэль Тард (1843-1904) изучал толпу как «нечто неодушевленное (звериное)», приписывая ей такие черты, как «чрезмерная нетерпимость, …ощущение своего всемогущества и взаимообусловленность людей, находящихся в толпе». В книге «Законы подражания» (1893), исходя из логического анализа различных форм социального взаимодействия, Г. Тард доказывал, что их основу составляет ассимиляция индивидом установок, верований, чувств других людей. Внушенные извне мысли и эмоции определяют характер душевной деятельности как в состоянии сна, так и при бодрствовании. Это позволяет отличать социальное от физиологического, указывал Г. Тард в другой книге «Социальная логика» (1895). Все, что человек умеет делать, не учась на чужом примере (ходить, есть, кричать), относится к разряду физиологического, а обладать какой-либо походкой, петь арии, предпочитать определенные блюда – все это социально. В обществе подражательность имеет такое же значение, как наследственность в биологии и молекулярное движение в физике. Как результат сложной комбинации причин возникают «изобретения», которые распространяются в людских массах под действием закона подражания.
Г. Тард различал два основных типа толпы, встречающихся в политике: толпа «внимательная и ожидающая» и толпа «действующая и выражающая определенные требования». Несколько преувеличивая, в соответствии с распространенными в то время психологическими взглядами, роль «массовых инстинктов», Г. Тард как бы «демонизировал» толпу и, прежде всего, через эти «зверино-демонические» свойства, определяющие массовое поведение, пытался понять роль психологического знания в политике вообще. Говоря современным языком, по сути это была редукционистская позиция сведения сложного к слишком простому, даже примитивному. Именно поэтому имя Г. Тарда, хотя и упоминается среди основателей политической психологии, тем не менее, многие его взгляды утрачивают свою теоретическую и практическую значимость [223; 224].
Имя Сципиона Сигеле (1868–1913) известно практически всем социальным и политическим психологам, несмотря на то, что конкретные его работы, отличающиеся весьма любопытными взглядами, фактически неизвестны никому. Так, например С. Сигеле считал что «интеллектуальная вульгарность и нравственная посредственность массы могут трансформироваться в мысли и чувства». Он утверждал, что в толпе все политико-психологические процессы подчинены в первую очередь «влиянию количества людей, которое будоражит страсти и заставляет индивида подражать своему соседу». Он знал и совершенно конкретные вещи – что, например, если «оратор попытается успокоить толпу результат будет противоположным – те, кто удалены, не услышат слов, они увидят только жесты, а крик, жест, действие не могут быть интерпретированы правильно». Следовательно, рационально и целенаправленно контролировать поведение толпы невозможно, делал вывод С. Сигеле. В политике, заключал он, «с ней приходится просто мириться» [207].
Совершенно особое место в истории политической психологии заслужил французский психолог, историк, социолог Гюстав Лебон (1841–1931). Его вполне можно считать основоположником совершенно особенного и самостоятельного жанра: политико-психологического анализа политических режимов и течений политической мысли, жанра, который с течением времени, к сожалению, оказался забытым [154].
С его точки зрения, главной чертой наступающей эпохи (имелся в виду ХХ век), станет замена сознательной деятельности индивидов бессознательной властью толпы. Причину подобного торжества «массы» над личностью Г. Лебон видел в господстве в обществе определенных идей, а именно идеи социализма. Продолжая линию психологизма в анализе проблемы личности и общества, он считал причиной социальной динамики постоянную смену идей: будучи исходно интеллектуальным и духовным достоянием одного человека, определенная идея «путем заражения» проникает в «душу массы», находя все больше и больше приверженцев. Поэтому на судьбу народов влияют не революции и войны, а перемены в основных идеях», сама идея при этом неминуемо упрощается, почти теряя свое исходное интеллектуальное своеобразие, превращаясь в догмат, то есть в абсолютную истину на эмоциональной основе. Такая иррациональная заразительность социалистических идей, представляющих собой скорее «умственное настроение», чем ясную и логическую теорию, может увлечь массы на восстание против прежнего строя, однако не способна удержать их своей конструктивно-созидательной силой [108].
Такие порывы, которые приводят к восстаниям толпы, иссякают по мере осуществления деструктивных действий, и тогда верх начинает брать консервативно-охранительная сущность массовой психологии. Любой разрушительный, ниспровергающий порыв рано или поздно оборачивается тягой к реставрации хотя бы части того, что было недавно разрушено. Л.Д. Троцкий подтвердил правоту этой мысли Г. Лебона, когда писал: «Было бы неправильным игнорировать тот факт, что пролетариат сейчас гораздо менее восприимчив к революционным перспективам и широким обобщениям, чем во время октябрьского переворота, и в первые годы после него. Революционная партия не может пассивно равняться ко всякой смене массовых настроений. Но она не может также и игнорировать перемену, поскольку эта последняя вызвана причинами глубокого исторического порядка» [228].
Объясняя эмоциональную заразительность социалистических идей, Г. Лебон подчеркивал, что социализм представляет собой особую разновидность вероучения. Любое вероучение имеет своих «апостолов» – соответственно, Г. Лебон рисует и обобщенные политико-психологические портреты вождей социализма. Из таких «вождей» в случае прихода социалистов к власти, образуются новые правящие касты, прикрывающиеся понятием «демократия». Г. Лебон жестко анализирует природу и следствия демократии. «На самом же деле демократический режим создает социальные неравенства в большей степени, чем какой либо другой… Демократические учреждения особенно выгодны для избранников всякого рода, и вот почему эти последние должны защищать свои учреждения, предпочитая их всякому другому режиму. …демократия создает касты точно также, как и аристократия. Единственная разница состоит в том, что в демократии эти касты не представляются замкнутыми. Каждый может туда войти или думать, что он может войти. Демократические учреждения благоприятны лишь для групп избранников, которым остается лишь поздравить себя с тем, что эти учреждения с такою легкостью все забирают в свои руки» [по:154].
Г. Лебон представил, по сути, первый и практически единственный опыт политико-психологического анализа таких феноменов, как политический режим, способ организации политической жизни, избирательное право и др. [109].
В ХХ веке значительное влияние на развитие политической психологии оказало психоаналитическое учение Зигмунда Фрейда (1856–1939) и его последователей.
Под влиянием взглядов Г. Лебона, а также других его современников на психологию массы, З. Фрейд подошел к проблеме политического поведения личности и группы с точки зрения психоанализа. Как известно, в его учении центральное значение имеют глубинные, неосознаваемые проявления человеческой психики. Первостепенная роль отводилась внутрипсихологическому конфликту между базовыми компонентами структуры личности человека – ИД, ЭГО и СУПЕР-ЭГО. По мнению З. Фрейда, большинство действий людей является результатом борьбы бессознательных инстинктивных побуждений.
Во всех сферах жизни, в том числе и политической, феномен массы З. Фрейд рассматривал как «состояние регресса к примитивной душевной деятельности, когда в человеке внезапно просыпаются определенные психологические характеристики, свойственные когда-то древним людям… Человек в толпе оказывается как бы в состоянии гипноза,
а именно в гипнозе из глубин его психики вылезает тот самый первобытный ИД, уже не сдерживаемый сознательным контролем СУПЕР-ЭГО
и не удерживаемый хрупким, балансирующим между ними ЭГО. В этих случаях происходит исчезновение сознательной обособленной личности, развивается переориентация мыслей и чувств в чужое, но одинаковое с другими людьми направление, возникает преобладание аффективности и других проявлений бессознательной душевной сферы, что в итоге формирует сильнейшую склонность к немедленному выполнению внезапных намерений» [235].
Обращаясь к массовой психологии, З. Фрейд, подчеркивает, что во всех типах масс в качестве связующего звена выступает «коллективное либидо», имеющее в качестве своей опоры либидо индивидуальное, в основе которого лежит не что иное, как сексуальная энергия человека. В качестве примера З. Фрейд рассматривал две искусственные высокоорганизованные массы – церковь и армию. В каждой из этих структур отчетливо проявляется «фактор либидо»: любовь к Христу в первом случае, и любовь к военачальнику – во втором. «В искусственных массах, – пишет З. Фрейд, – человек либидозно связан, с одной стороны, с вождем…, а с другой стороны – с другими массовыми индивидами», которые «сделали своим идеальным Я один и тот же субъект и вследствие этого, в своем Я между собой идентифицировавшихся». И далее: «Если порывается связь с вождем, порываются и взаимные связи между массовыми индивидами, масса рассыпается». В результате общая идеализация лидера приводит к одинаковой самоидентификации членов массы и аналогичной идентификации себя с другими индивидами. «Вождь массы – ее праотец, к которому все преисполнены страхом». Масса хочет, чтобы ею управляла неограниченная власть, страстно ищет авторитета. …Вождь – гипнотизер: применяя свои методы, он будит у субъекта часть его архаического наследия, которое проявлялось и по отношению к родителям – отношение человека первобытной орды – к праотцу» [235].
В работе «Недовольство культурой» З. Фрейд указывал, что цели индивида и общества в принципе никогда не совпадают. Целью Эроса (одного из базовых понятий начал в человеке, благодаря которому, по З. Фрейду, и развивается цивилизация) является «соединение единичных человеческих индивидов, а потом семьи, расы, народы, нации соединяются в одно великое единство человечества, в котором либидиальные отношения соединяют, объединяют людей».
Однако в человеке, как полагал З. Фрейд, есть и другое начало – Танатос (инстинкт смерти). Это означает, что природная деструктивность, агрессивность и враждебность индивидов противостоят возникновению цивилизации и культурному развитию общества, влекут за собой дезинтеграцию, поскольку «инстинктивные страсти сильнее рациональных интересов». «Человеческие агрессивные инстинкты – производные основного смертельного инстинкта». С Танатосом в меру своих сил, борется Эрос. Для прогресса цивилизации требуется, чтобы общество контролировало, а если необходимо, то и репрессировало инстинктивные инстинкты человека, интернализуя их в форме СУПЕР-ЭГО и направляя их на ЭГО [270]. Разумеется, это не проходит для человека бесследно, вызывая деструктивные проявления его психики.
З. Фрейд был убежден, что деструктивность человека по отношению к себе и другим людям проявляется через садизм и мазохизм, так как и то и другое, в конечном счете, – лишь альтернативные проявления одной и той же деструктивной мотивации. Интернализация внешних запретов ведет к возникновению неврозов (подавленные сексуальные инстинкты) и чувства вины (подавленные агрессивные инстинкты). Это – плата человечества за цивилизацию. И эта плата проявляется, прежде всего, в политике. Поэтому отец психоанализа в свое время отказал А. Эйнштейну в просьбе подписать с другими известными учеными письмо к Гитлеру не развязывать войну, мотивируя это тем, что агрессивность – природное инстинктивное проявление человека. Какой смысл призывать к тому, что противоречит природе?
Нельзя не упомянуть еще два момента во вкладе З. Фрейда в политическую психологию. Во-первых, основание им нового жанра – психобиграфии (на примере детального психоаналитического исследования жизни президента США В. Вильсона, о чем говорилось выше). И второе – психоанализ заложил основы для жанра психоистории, – направления, стремящегося с той поры использовать психоаналитические модели для описания динамики исторических процессов. Психоисторические исследования в основном фокусируются на отдельных индивидах и принимают форму психобиографий, однако иногда это нечто более широкое – типа «биографий эпохи» [154]. С одной стороны психоанализ оказался вполне совместимым с реальной историей, так как их общей основой является поиск уникального в каждом явлении. С другой стороны, как это ни странно, они оказались несовместимыми, так как психоанализ сам по себе содержит слишком сильный «прескриптивный компонент», который может частично исказить доводы историка, в то время как целью истории является лишь описание минувших событий.
Однако, несмотря на попытки учесть роль «человеческого фактора», психоаналитическая трактовка истории нередко приводит к искажению прошедшей реальности, к ее схематизации, упрощению. В таких случаях происходит либо сведение мотивов политического поведения индивида к одной единственной причине и модели (типа Эдипова комплекса) – тогда это будет явный редукционизм внутри психоисторической модели. Либо это будет превращение всей истории в психоисторию.
Дальнейшее развитие психоанализа связано с именами ближайших учеников и последователей З. Фрейда, среди которых особое место принадлежит Альфреду Адлеру (1870–1937). Он считал, что в политику идут люди для «гиперкомпенсации каких-то своих комплексов». Вначале это был «комплекс неполноценности», который и обеспечивал политику энергетику, необходимую для воздействия на других людей, затем – «комплекс различий» с другими людьми, ощущение которых как бы само выдвигало человека на политические роли.
Однако подобная психоаналитическая психология А. Адлера практически никак не помогла его личной политической карьере. Он активно участвовал в политической деятельности социал-демократической партии Австрии, был одним из лидеров «левой оппозиции». Во время Австрийской революции 1918 г. отстаивал политику участия социал-демократов в буржуазном правительстве, а в социал-демократическом правительстве Австрии около года был даже министром иностранных дел. Однако, как видим, его политическая деятельность была совсем недолгой [254].
Значительное влияние на развитие политической психологии оказали труды К. Юнга, Э. Фромма, К. Хорни и других неофрейдистов.
Как известно, наиболее выдающимся представителем неофрейдизма является немецко-американский психолог Эрих Фромм (1900–1980). В своей первой крупной работе «Бегство от свободы» он рассмотрел феномен тоталитаризма в рамках проблемы свободы. Э. Фромм различает «свободу от» (негативную) и «свободу для» (позитивную). Обратной стороной «свободы от» является отчуждение и одиночество. Такая свобода – бремя для человека. Э. Фромм описал три типичных невротических механизма «бегства» (психологической защиты) от негативной свободы. Это авторитарная, конформистская и деструктивная разновидности невротического характера. Первый выражается в мазохистской страсти к подчинению себя другим или садистской страсти к подчинению себе других. Второй состоит в отказе от своей индивидуальности и стремлении быть «как все». Третий – в неудержимой тяге к насилию, жестокости, разрушению.
Э. Фромм ставит очень важный для политической психологии вопрос о том, является ли свобода психологической проблемой. Рассматривая фашистские режимы и отмечая тот факт, что «в Германии миллионы людей отказались от своей свободы с таким же пылом, с каким боролись за нее», Э. Фромм делает вывод: «Если на свободу нападают во имя антифашизма, угроза не становится меньше, чем при нападении самого фашизма». Для результативной борьбы с фашизмом необходимо понимать его сущность. Борьба же без понимания – неадекватна и бесполезна. Развивая мысль, Э. Фромм констатирует факт, что к моменту прихода фашизма к власти люди не были к этому готовы – ни практически, ни теоретически.
Далее Э. Фромм ставит вопрос о том, что заставляет людей приспосабливаться почти к любым условиям жизни и о границах этой приспособляемости. Отвечая на него, он выделяет приобретенные и физиологические потребности. Для удовлетворения потребностей человек должен трудиться, условия же его работы определяются обществом, в котором он родился. Оба фактора – потребность жить и социально-политическая система – не могут быть изменены отдельным индивидом и именно они определяют развитие тех его черт, которые имеют большую пластичность. Кроме физиологических потребностей существует и потребность в постоянной связи с окружающим миром, не связанная с физическим контактом, неудовлетворение которой (моральная изоляция) приводит к возникновению психических расстройств [238].
По Э. Фромму, существует еще одна причина, обусловливающая необходимость принадлежности к обществу: объективное самопознание. Способность мыслить позволяет человеку осознать себя как индивидуальное существо. Если человек не имеет возможности отнести себя к какой-либо системе, которая направляла бы его жизнь и придавала ей смысл, его переполняют сомнения, которые в итоге парализуют его способности действовать, то есть жить.
При нарушении связей, обеспечивающих уверенность, у индивида имеется два пути. Первый – спонтанно связать себя с окружающим миром через любовь и труд, через проявление всех своих способностей, обретая таким образом единство с людьми, миром, самим собой, не отказываясь от независимости своего «я» – в терминологии Э. Фромма это путь, ведущий к позитивной свободе. Второй путь – отказ от свободы в попытке преодоления возникшего одиночества. Этот путь, путь к негативной свободе, не в силах обеспечить индивиду былое единение и спокойствие, так как отдаленность от прошлого неизбежна; путь этот связан с отказом от своей индивидуальности, он смягчает тревогу и делает жизнь терпимой, но проблемы не решает. При избрании последнего пути жизнь превращается в автоматическую деятельность, не имеющую цели и неспособную дать результат.
Один из механизмов бегства от свободы – отказ от своей личности и связь ее с какой-либо внешней силой для получения силы, недостающей индивиду. Эти механизмы выражаются в мазохистских и садистских тенденциях, которые могут проявиться как у невротиков, так и у нормальных людей, но выражены в разной степени.
Наиболее часто проявление мазохистских тенденций – чувства собственной неполноценности, беспомощности. У этих людей имеется видимое стремление избавиться от этих чувств, но неосознаваемая связь с желанием подчиниться у них очень сильна. Они постоянно проявляют зависимость от внешних сил, стремление подчиниться. Жизнь ими воспринимается как огромная неуправляемая машина, с которой они не в силах совладать.
Изощренные формы мазохизма встречаются тогда, когда какое-либо стремление усердно маскируется индивидом или, например, оправдывается абсолютной неизбежностью в данных обстоятельствах. В характерах подобного типа могут наблюдаться и садистские тенденции. Условно их можно разделить на три типа: стремление к получению власти над людьми; стремление к поглощению материальных и моральных богатств людей; стремление причинять другим страдания.
Садисты обладают такой же сильной привязанностью к своим жертвам, как и мазохисты к своим реальным или виртуальным мученикам. Наблюдения за мазохистами помогли Э. Фромму установить, что все они переполнены страхом одиночества; страх этот может быть неосознанным или замаскированным, но он есть, и обусловлен он негативной свободой. Мазохизм же есть один из путей избавления от этого страха за счет снятия с себя бремени свободы, иными словами – отказа от собственной личности. В определенных условиях реализация мазохистских устремлений приносит облегчение (в качестве примера Э. Фромм приводит подчинение вождю в фашистском режиме, когда индивид обретает некоторую уверенность за счет единения со многими миллионами себе подобных). Гитлер многократно демонстрирует садистское стремление к власти. Он прямо говорит, что цель его и его партии – господство над миром. Свою жажду власти он рационализирует тем, что господство над другими народами якобы преследует их собственные интересы; что стремление к власти коренится в вечных законах природы, а он лишь следует им; что его стремление к господству – лишь защита от стремления других к господству над ним и над немецким народом. Любовь к сильным и ненависть к слабым проявляется в его нападках на индийских революционеров и целом ряде политических актов. Самоотречение влечет за собой, согласно Гитлеру, «отказ от всякого права на личное мнение, личные интересы, личное счастье». «В народном государстве», – пишет Гитлер, – «народное мировоззрение должно в конечном счете привести к той благородной вере, когда люди будут видеть свою задачу не в улучшении породы собак, лошадей и кошек, а в возвышении самого человечества; эру, когда один будет сознательно и молчаливо отрекаться, а другой – радостно отдавать и жертвовать». Цитируя Гитлера, Э. Фромм подмечает, что роль второй части людей, «радостно отдавать и жертвовать», звучит как-то очень похоже на роль первых и высказывает мысль, что Гитлер собирался сравнить массы с правителем, который должен править, но решил смягчить тон и нашел другие слова. Мазохистские тенденции обнаруживаются и у самого Гитлера: высшие силы, которым он поклоняется, – это Бог, Судьба, Необходимость, История и Природа. По существу, это символ подавляющей силы.
Таким образом, в писаниях Гитлера прослеживаются две тенденции: жажда власти над людьми и потребность в подчинении подавляющей внешней силе. Эта идеология выросла из его личности – чувство неполноценности, ненависть к жизни, аскетизм и зависть к тем, кто живет нормальной жизнью, были почвой его садомазохистских стремлений.
В заключение Э. Фромм ставит вопросы о том, не удовлетворяет ли нацизм при данных психологических условиях эмоциональные потребности населения и не является ли эта психологическая функция фактором, укрепляющим его устойчивость. Ответ на основе сказанного автором может быть только отрицательным. Процесс разрушения средневекового общества идет уже четыреста лет, и человеческая индивидуализация – разрыв первичных уз – необратима. Многие не выдерживают новой негативной свободы, пытаются бежать от нее в новую зависимость, которая должна заменить ему утраченные первичные узы. Но эта новая зависимость, – пишет Э. Фромм, – не обеспечивает подлинного единства с миром; человек платит за новую уверенность отказом от целостности своего «я».
Несмотря на некоторые спорные вопросы своих концепций, теории, сформировавшиеся в рамках глубинной психологии, продолжают оказывать свое влияние на развитие современной политико-психологической мысли.
Не остались в стороне от политико-психологических изысканий, как в теоретическом, так и в практическом плане, представители американской психологии бихевиоризма. Основу этого направления, как известно, составил функционализм «чикагской школы», одним из наиболее ярких представителей которой является Гарольд Лассуэлл (1902–1978). Его усилия были направлены на создание единой интегрированной политической науки, ориентированной, главным образом не на теоретические («библиотечные»), а на полевые исследования, преодолевающие внутреннюю институциональную разобщенность и сопряженной с потребностями политической практики. Г. Лассуэлл был убежден, что все науки являются политическими, поскольку они позволяют понять процесс осуществления политики или поставляют данные, необходимые для принятия рациональных политических решений. Политическую науку в широком смысле следует рассматривать как орган самопознания и самосовершенствования человечества в процессе общекосмической эволюции.
Г. Лассуэлл был одним из первых политологов, который настаивал на введении психологии в политический анализ. Еще в 1928 году он использовал свою стипендию Чикагского университета для разработки и исследования психиатрических интервью, изучая психоанализ З. Фрейда. Г. Лассуэлл по праву считается основателем «предметного поля» политической психологии, ключевые идеи которой (в том числе – психоанализ биографий политических лидеров) были изложены в его знаменитой книге «Психопатология и политика» (1930) [275].
В этой связи Г. Лассуэлл разрабатывает проблемы функционального подхода к политике; использует методы социальной психологии, психоанализа и психиатрии в изучении политического поведения и пропаганды; выявляет роль массовых коммуникаций в оформлении, распространении и воспроизводстве символики политической власти.
Как уже отмечалось, Г. Лассуэлл одним из первых исследует проблему количественного контент-анализа политической (в том числе массовой) коммуникации; предлагает ставшую классической в социологии массовой коммуникации формулировку, согласно которой «акт коммуникации» рассматривается по мере ответа на вопрос: «КТО – сообщает ЧТО – по какому КАНАЛУ – КОМУ – с каким ЭФФЕКТОМ?».
На современном этапе человеческой истории, когда под действием технологических революций резко возрастает взаимозависимость всех форм общественной жизни и в результате освоения космического пространства человечество соотносит себя с миром в целом, начиная на практике относиться к себе как к единому организму, первоочередное значение, по Г. Лассуэллу, приобретает создание международного правового порядка, способного служить утверждению человеческого достоинства.
Г. Лассуэлл подчеркивал ключевое значение понимания общения людей как «открытого форума для постоянного обсуждения вопросов взаимной терпимости и доступа к основным ценностям жизни». В этой связи новое звучание приобретают традиционные для Г. Лассуэлла исследования «элит» и «гарнизонного государства» (понятие введено в 1937 г.). Выявляя «властвующие (правящие) элиты» (то есть политически наиболее влиятельные группы общества), Г. Лассуэлл указывает на опасность утверждения в современном мире господства идеи «гарнизонного государства», то есть общества, наиболее мощной группой которого являются специалисты по осуществлению насилия, использующие современные технические возможности осуществления власти.
Противоположностью «гарнизонного государства» является общество, в котором ведущая роль принадлежит деловым кругам; промежуточные формы – «государство, управляемое аппаратом партийной пропаганды»; «государство партийной бюрократии»; различные сочетания монополий партийной и рыночной власти.
Защита прав человека от посягательств «правящих элит» требует, согласно Г. Лассуэллу, как международных действий, например, усиления роли ученых в выявлении общих интересов человечества, координации технологического развития, отказа от идеологической конфронтации при решении международных проблем, так и изменений внутри социальной системы.
Г. Лассуэлл стал автором многих интересных идей в истории политической психологии. Но все же главным стало то, что именно он постепенно стал (отметим это еще раз) основоположником всей современной политической психологии как самостоятельного направления исследований.
Отличие политико-психологических концепций психологов разных времен от современной политической психологии заключается главным образом в том, что первые обычно не были ориентированы на практику. Вот лишь некоторые вехи на пути ее становления, в том виде, как их выделил А.Л. Журавлев [218]:
начало 1940-х годов – первые социально-психологические исследования поведения избирателей (они начались в 1930-х годах, но носили чисто социологический характер);
1942-й год – первое практически ориентированное, проведенное по заказу правительства США исследование личности политического деятеля. Это был психологический анализ личности Гитлера, осуществленный психиатром У. Лангером;
1959-й год – публикация книги «Политическая социализация» Г. Хаймэна, ставшей теоретической основой одного из разделов политической психологии;
1966-й год – начало поисков психологических методов разрешения политических конфликтов;
1967-й год – исследование массовых антиправительственных выступлений студентов в США, проведенное в национальном масштабе;
1968-й год – создание первой кафедры политической психологии в Йельском университете. Этот год можно условно считать годом рождения политической психологии как самостоятельной научной дисциплины;
1973-й год – издание первого фундаментального труда «Руководство по политической психологии» под редакцией Дж.Н. Кнутсон;
1978-й год – учреждение в США международного общества политической психологии.