Научная электронная библиотека
Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания
3.1. Актальность онтологической «Айдентити» в период смены типов социальной реальности в этнокультурной модернизации
Любые политические задачи, формулируемые властью для общества взаимодействуют с цепочкой трансляции, которую можно привязать к триаде «личность – общество – культура». В данной последовательности, первый элемент «личность», подразумевает личностные основания индивида или то, что делает его по определению свободным существом, поступающим по мысли. В данном случае мы имеем дело с явлением экзистенциального уровня идентичности человека с самим собой. Это классическая проблема, проблема европейского человека, отрефлексированная и отраженная в философской литературе. Идентичность данного уровня сопряжена с узнаванием мысли, её рождением.
Вторым элементом является «общество». Данный уровень связан с конфликтом между внутренними притязаниями свободной личности и существующими формами социальных взаимоотношений. Проблема идентичности на данном уровне отражается «идеологической оберткой», так и фактическими отношениями, завязывающими бытие, являющееся результатом социального взаимодействия.
Третий элемент триады «культура», отражает культурный формализм, определенную традицию, норму и ритуал и поэтому связан с проблемой идентичности на уровне чистых идеологических конструктов. Говоря о новой парадигме развития культуры в Республике Саха (Якутия), необходимо рассмотреть состав и соотношение фактического и идеологического уровней сознания, бытия сообщества жителей Якутии в разрезе указанной триады. Таким образом, нами обозначены два разных уровня идентичности, которые мы можем обозначить так:
1. Внутренняя (экзистенциальная) идентичность.
2. Внешняя (идеологическая) идентичность.
Эти два уровня по-разному конструктивны для рассматриваемых нами политических процессов формирования национальных и государственных задач и приоритетов развития. Второй уровень – идеологической идентичности есть субстрат для национального единения, политических задач и консолидации общества.
Философское понимание феномена «identity» (айдентити) можно определить как уровнем онтологической идентичности, связанным с непсихологическим «я», а трансцендентальным. Это некое бессубъектное сознание, лишенное психологических свойств, а значит обертки любой идеологии.
Сознание, которое понимается как редкий процесс бытия «с + знанием» дарило мыслящим людям состояния подобные следующим: «гражданин неизвестной родины», «сверхчеловек», «философские феномены Э. Гуссерля», «впечатление М. Пруста» и т.п. Данные редкие и «незаконные состояния», закономерного пути к которым не существуют, были и являются фундаментальными проблемами. Сегодня они усугубляются тем, что возможности их обретения сужены, в связи с блокированием канализации мысли их идеологическими отпечатками, имитациями, идеологически превращенными формами и знаками неопределенного.
Как отмечает М.К. Мамардашвили в своей работе «Эстетика мышления»[97], были яркие представители в европейской культуре, которые не только пытались разрешить данную проблему, сколько сами являлись указанной «ходячей проблемой». Таковым, например, был Антонен Арто – французский театральный экспериментатор и теоретик.
Человек, рождающийся в акте трансценденции, точно не знает на каком уровне найти себя и что с собой отождествить. Мучительная проблема рождения мысли, переживалась Арто на его теле, которое никак не хотело «выпадать в мысль». У человека появляется чувство духовной неудовлетворенности. Последнее есть сигнал, свидетельствующий о том, что бытие стучится в сознание, но не может найти к нему дорогу. Это «вечный конфликт между разумом и сердцем проходит по самому моему телу, орошаемому нервами»[98] – описывает М. Мамардашвили состояние А. Арто. Мы как бы погружаемся в хаос, но где-то должны быть основания для свободного, по необходимости действия – «я есть», «я могу». А это и есть то отождествление, мысль, соединенная с телом. Данный уровень экзистенциальной (внутренней) идентичности и идеологической (внешней) идентичности существуют параллельно и, в принципе, они не сводятся один к другому.
Каковыми бы ни были законченные и заманчивые картинки любой идеологии (жизненно-психологической, политической, потребительской идеологий), они не освобождают человека от самостоятельного
индивидуального труда и усилия для понимания. А в силу нашей природной лени и нежелания тратить весомые духовные и физические усилия на это, мы часто вполне удовлетворяемся в жизни готовыми идеологическими штампами.
Человек с большой буквы – это героическое существо. Он организован не внешними усилиями, которые поддерживают его как опоры. Героичность проявлена самодержанием за счет внутреннего слова этого человека. К сожалению, это внутреннее слово ему изначально не известно. Но он должен с ним воссоединиться, тем самым воссоединиться с самим собой. Это мы будем называть внутренней экзистенциальной идентичностью человека. Идентичностью к самому себе, не известному в каждый данный момент времени, а завоевываемому за счет внутреннего усилия рождения мысли. Мысль сама с собой воссоединяется. В этом онтологичность и метафизичность данного экзистенциального уровня идентичности проявляется.
Человеку могут что-то говорить, например, те же политики в угоду своим политическим интересам. Это говорение политиков есть призыв к определенному поведению, действиям, их мотивация. Но проблема в том, что человек, этого не понимает или сразу не понимает, или никогда не поймет (в силу того, что политика всегда идет в разрез мысли). Возникает конфликт между собой внешним – психологическим существом, сцепленным своими социальными связями с другими, и с внутренним, осуществляющим отождествление внутреннего уровня с мыслью в себе. Другими словами, это конфликт между тобой, как пытающимся мыслить и твоим нарисованным образом самого себя, который пытается включиться в общественно полезные процессы, задаваемые политиками, например, как борьба с коррупцией и т.п.
Итак, сформулируем сущность внутренней идентичности человека. Внутренняя идентичность человека осуществляется независимо от внешних условий жизни и представляет онтологический уровень осуществления мысленного тождества. Это понимание, мысль, тождество мысли самой себе, что неминуемо требует наличие индивида и его экзистенциального усилия.
Феномен социокультурной идентичности и идентификации в отличие от первого, как правило, складывается стихийно. Она присуща группам людей, отделяющих себя от представителей других групп по признаку традиции, происхождения, языка, веры, земли, в общем, – конкретного типа культуры. Существует в научной литературе такое определение социокультурной идентичности: это «совокупность представлений человека о себе и своем положении в обществе, а также
связанных с этими представлениями чувств, оценок и намерений, которые формируются на основании отождествления себя с определенными культурными моделями и ролевыми функциями, с социальными институтами и отношениями». Чувства, оценки и намерения имеют психологическую природу с элементами внутренней, присущей любому человеку идеологизаторской когнитивной работы. Данная работа включает в себя комплексный сплав жизненных пафосов и готовых картинок-представлений в изобилии присутствующих у каждого индивида. Часто они несут упрощенную схему понимания мира и места в нем данного субъекта и поэтому изоморфны внешним, индуцированным государством, политиками, любыми группами идеологемам. Последние принадлежат политическому уровню идентичности.
Существенное отличие политической идентичности от социокультурной, видится в природе признака отличия. Прежде всего, идеологическая надстройка, надстоящая над социокультурной идентичностью опирается на определенные виды идей, ценностей и псевдосимволов, которые надэтничны, надкультурны, и которые сознательно продуцируются социальными институтами. Таким образом, политическая идея, ценность и псевдосимвол выполняют дифференцирующую социальную функцию.
Некоторые содержательные аспекты феномена российской идентичности раскрывают следующие авторы. Как отмечает И.Н. Лисаковский, О.Н. Астафьева, Т.Г. Богатырева[99] и другие, в современной России существует проблема формирования единого социокультурного пространства. Целостность России обеспечивается не столько функционированием общего экономического и политического пространств, но и за счет единой для всей страны социокультурной идентичности, которая в России на настоящий момент не задействована.
Следует вспомнить поиски национальной, объединяющей идеи всей России, а также современные поиски идентичности народов России, путем трансформации государственных праздников социалистического прошлого в праздники современного единения на фоне эмоциональной энергетики прошлой эпохи (мы имеем в виду празднование 7 Ноября и трансформацию последнего в праздник День единения 4 ноября). В политических дискуссиях проскальзывает мысль о том, что поиск национальной идеи, есть симптоматика социального заболевания и неблагополучия в обществе[100].
Фактически следует, что идеологизаторский задел прошлых эпох не исчерпал себя и, можем сказать «живее всех живых». Он стал частью менталитета старшего и среднего поколения. Отчасти, в силу патерналистских свойств в нашем менталитете и отсутствии традиции автономной жизни, свободной от всяких идеологий у нас в России, прошлый опыт сгодился для внедрения его подрастающим поколениям. Последние, охотно ведутся на это. Хотя скорее от молодого поколения мы бы ожидали ориентацию на все живое, а не имитацию живого. Это результат отсутствия традиции артикулированного, гражданского поля, в котором бы что-то активно обсуждалось, не замалчивалось и односторонне освещалось в СМИ. Молодежь подобно старшему поколению обретает знак, который им присвоили. К сожалению, это не облик, не лик, сформированный внутренним артикулированным словом, а значит не организованный на живом субстрате – на мысли и сознании. Человеку со знаком ничего не остается, как быть марионеткой, способной двигать конечностями, только исполняя эту знаковость.
Национальная идея в первую очередь – превращенная форма состояния человеческого сознания. Философы предупреждали всегда, что теории нации не построишь, как и не построишь теории сознания. В последнем случае можно говорить о метатеории сознания. Она существует и написана отечественными философами. Это работа М.К. Мамардашвили и А.М. Пятигорского «Символ и сознание:..». Когда мы сталкиваемся со столь скользкими по своей природе символическими понятиями как «нация», «гражданское и правовое сознание», «символ», «цивилизованность», «демократия», в силу нашей утопленности в эмпирике окружающего мира, в голову начинают проникать дубли мыслей – идеологические остатки от мысли, отпечатки рефлексивного акта. В этом случае возникают упрощенческие схемы и схемки, ухватывающие буквально, в готовых картинках-представлениях мысль. Но мысль нельзя трудно в слова, это нечто живое и требующее усилия понимания.
Например, термин «национальная идея» автоматически готов в силу своей природы к идеологической интерпретации и использованию теми, кто у власти или стремится власть получить. Схожая ситуация произошла и происходит в нашей стране с феноменом суверенитета и принципом федерализма. Так за периодом «идеологического утопления» смыслов идей «суверенитета» и «федерализма» должно прийти ясное понимание истинных интерпретаций, потому что по истине становящаяся эволюция выпадения людьми в формы указанных цивилизованных форм общежития, начинается отнюдь не от власти, а от самого общества, желающего стать гражданским. Гражданское и правовое, а значит, цивилизованное состояние для многих европейских стран является традицией. Население этих европейских государств уже в традиции гражданского общежития, люди уже в форме идеи гражданской и правовой жизни. Отказаться от этого состояния было бы глупо. С молоком матери, в ходе личностного саморазвития, европеец начинает понимать различие между возможностями, которые предоставляют цивилизованность и варварство. К последнему термину давайте относится спокойно. Греки уважали персов за их культурные достижения, но все же, называли их варварами, людьми без артикулированного языка, на котором возможно было бы спорить, отстаивать свою точку зрения, одним словом держаться в слове, оставаться гражданами. Варварство, в принципе, близкое природно-естественному состоянию человека, возможностей для массового появления феномена «личность» не предоставляет. А цивилизованная форма общежития для своего бытия нуждается в каждодневном усилии. Другими словами цивилизованность – это усилием воспроизводящееся состояние сознания, нация – это тоже состояние сознания, суверенитет – также из разряда символических конструкций сознания. Оставаться обществу в данных формах можно лишь снова и снова их рождая. Э. Ренан, а затем Хосе Ортега-и-Гассет о сущности нации сказали: «Жизнь нации – это ежедневный плебисцит, т.е. постоянный процесс выявления, налаживания и поддержания уровня консенсуса относительно целей и средств, необходимых для воплощения ценностей данной нации в формах государства, образе жизни, внешних проявлениях культуры».
Таким образом, цивилизация, нация, правосознание, демократия, суверенитет и близкие им понятия, в основе своей, являются символами, символическими состояниями сознания. Они характеризуются духовным усилием людей, постоянным процессом связывания целей и средств в гармонию единства.
В 20-х и 30-х годах XX века символическая жизнь сознания россиян была разрушена, многие понятия символического характера стали восприниматься буквально, – в готовых, идеологических и социальных стереотипах. Придавая символам конкретное значение (знак) мы вовлекаемся в особые правила игры вязкого и бесформенного мира. В этом случае мы соглашательски «проглатываем» высказывания СМИ:
«по большому счету, суверенитет, дарованный Якутии Ельциным, ничего не стоит, так как теперь у нее отнято право свободного распоряжения 20 % алмазов, которое у нее было ранее». Суверенитет в данном случае ассоциируется узко, лишь экономически.
XX столетие вписало в историю расцвет идей федерализма. Они возникли на Западе, в попытках придать реальные формы символическому понятию «государственный суверенитет», в которых общество может практиковаться. Это было время утраты исторических перспектив абсолютными монархиями.
Россия начала 90-х, по мнению некоторых аналитиков, под федерализмом задумывала механизм, препятствующий возрождению абсолютной централизованной псевдозаконной власти, что по сути, было подсознательной реакцией на прошлый тоталитарный режим. Современное прочтение федерализма должно наполняться истинными смыслами, «времена изменились, и мы изменились вместе с ними, а формула, важная для позавчерашних компромиссов вчерашних властителей дум и вершителей судеб, осталась и зажила своей жизнью в новых контекстах»[101]. Достаточно емко данный автор сказал об идеи федерализма: «... Федерация – это такая модель, которая предполагает, что характер отношений между государством в целом и его составными частями не может быть изменен без обоюдного согласия». Схожие мысли можно найти и у других ученых: «Установление перманентного равновесия между несколькими носителями власти есть насущная задача федерализма. В этом его основное отличие от централизма, который пытается разрешить конфликт радикально, с позиций сильного центра. Централизм есть институционализированное право сильного, когда именем всеобщих интересов и общей воли происходит подавление меньшинств, партикулярных интересов и существующих между ними противоречий. Но подобная стратегия преодоления конфликтов бессильна унифицировать социальные отношения. Причины, производящие конфликт, остаются»[102] – отмечает Г. Хибуа.
Проблемный узел современного федерализма в России вращается, на наш взгляд, вокруг незрелости артикулированного и цивилизованного сознания, когда власти не хотят или не могут действовать в рамках строгого следования законам. Это выливается во взаимные упреки либо в сепаратизме со стороны федерального Центра, либо в ущемлении прав со стороны субъектов федерации. Российская практика федерализма превращается в политический и финансовый торг между властными элитами[103]. Рождается недоверие между федеральным Центром и субъектами федерации. При этом, если символическое удержание состояния цивилизованности отсутствует, то это будет приводить к ситуации двойных стандартов. Естественно, что реальный федерализм в подобных условиях реализован не будет и не станет понятен обществу никогда. Федеральная модель лишь тогда может разрешать существующие проблемы, когда она понята как постоянно действующий и понятный населению принцип. Федерализм институциализирует противоречия в единый синтез, он не уничтожает их, а, напротив, придает им форму постоянного диалога, а значит, продлевает существование демократии, отмечает Г. Хибуа[104].
Федерализм максимально принимает во внимание и исторические и культурные различия отдельных территориальных частей страны и, исходя из них, индивидуальные особенности, а это действенный механизм разрешения конфликта интересов. Федеральная модель является гарантией дальнейшей защиты и развития культурно-исторических особенностей, сильно подверженных сегодня ассимиляции массовой знаковой культурой.
Нам необходимо практиковаться в установлении артикулированных (символических) форм, научиться доводить эти формы до выявления их смысла. Люди должны понять, что это достойные традиции формы человеческого общежития. Достойные национальных идей и в нашей стране, в которой так мало было и есть грамотной мысли, а значит жизни. Жить и думать, иметь всегда свою точку зрения полезно для общества. Разве это не может стать достойной ценностью?
Другой важный аспект идентичности возникает в связи с культурными и экономическими процессами интеграции и взаимопроникновения явлений унификации массовой культурой. Культурным клише данного явления стал термин «глобализация». Важно выделить, отмеченную западными исследователями черту динамизма и нестабильности феномена идентичности в глобализирующемся мире[105]. Несмотря на эту нестабильность, отмеченную еще постмодернистами, сегодня выделились прямо противоположные тенденции.
Этносы размываются за счет межэтничеких браков. Нельзя забрать свою родную землю, с соответствующей ей природной средой на которой этническая культура взошла и расцвела. Но можно «перемещать» в другие земли вторичный этнический символизм, а это есть качество этнического сознания, которое в отличие от природной среды обладает свойством мобильности. Но проблема заключается в том, что впереди следует «защитный пояс» этнического символизма, до конца не отрефлексированный, превращенный в идеологические конструкты – лозунги, призывы, идеи. Выражается это в современном мире ростом различного рода радикальных движений. На волне данного защитного пояса, выстраиваются легко различимые своей социальной опасностью тенденции локализации и сопротивления культурной ассимиляции[106]. На фоне размывания фундаментальных социально-ориентирующих индентичностей (религиозных, национальных, этнических, территориальных, гендерных и т.д.), возникают ретроградные и декадентные формы идентичностей в виде неприятие чужого[107]. Это своего рода расплата общества за феномен массового сознания, легко подверженного идеологическим интерпретациям, а значит, в принципе, – варварству, в смысле не артикулированности культуры, утраты этнического символического начала.
Решение данной проблемы видится нами в том, что необходимо символотворчество, сплав и синтез вторичных этнических символических образований и гражданско-правовых, выработанных европейским логосом[108].
Вспоминая указанную выше триаду «личность – общество – культура», отметим присутствие, во-первых, внутренней идентичности человека, во-вторых, стихийно и исторически сложившихся социокультурных идентичностях:
1. Этническая идентичность.
2. Конфессиональная идентичность.
3. Социальная (стратификационная) идентичность в:
а) молодежной среде по признаку городской – сельский;
б) по признаку принадлежности к этно-интеллигенции.
4. Национальная – россиянин.
5. Региональная: северянин, сибиряк, якутянин.
Отметим отсутствие столь важной для социальной устойчивости гражданской и неоформленной национальной идентичности, корректнее сказать ее незрелость. Последнее есть результат отсутствия надэтнических ценностей –
1) гражданского общежития;
2) формального правового императива.
В нашей стране на гребне активных процессов глобализации возникнет явление упомянутого выше «защитного пояса» этнических культур, что приведет и к явлению радикализации и фундаментализации. Некоторые зарубежные ученые видят разрушение возникающих непроницаемых барьеров локализованных идентичностей посредством улучшения взаимопонимания через общение, коммуникацию этих идентичностей. Поэтому в нашей Республике Саха (Якутия) необходимо заранее проводить своего рода превентивную работу по выявлению возможных проблемных точек непроницаемости разных идентичностей, например, таких как молодежь из улусов и городская молодежь, молодежь, прибывающая из республик бывшего Советского Союза на заработки и учебу.
Мысль сама по себе явление избыточное. Избыточна она в эпоху массовой трансляции знаков и псевдосимволов. Это способствует усилению единственного механизма идентификации – второму идеологическому варианту. Когда мы говорим об этнической модернизации в исторически новом онтологическом ключе, мы пытаемся найти возможности культуры, которые были бы закреплены за онтологическими способностями последней. Это был процесс символизации, например, спонтанного формирования символического пространства национальной культуры. Культура продолжает развиваться, то есть существовать как живая, образующая органические формы для реализации самобытия человека, когда данные формы рождаются вновь и вновь. Онтологическое пространство реальных символов высвобождает избыточную страсть для того, чтобы что-то было. В таком ключе необходимо искать способы онтологической «айдентити» этноса и нации. К сожалению, естественным способом реализации этой возможности в традиционном обществе была закрытая к бытию как токовому форма, под названием миф. Суть мифа в процессе онтологии модернизационных преобразований – это автоматическое привнесение традиции, блокирование внешних источников. В мифологически конципированном символе бытие присутствует в снятой форме. Дано оно буквально – содержательно, в картинках-представлениях взаимно присутствующих реального и сверхестественного мира. Мифологический буквализм не чурается воспроизводства нереальных вещей и явлений как бы реально присутствующих. Происходит
смещение реальности и подмена ее искусственными образованиями в общественном сознании.
Данный способ нашел повсеместное применение в обыденной жизненной психологии современного представителя информационного общества, его политической реальности в виде инструмента мобилизации голосов электората, и как механизм мотивации в обществе товарного потребления.
Если говорить о функции символической онтологизации сознания в ключе этномодернизации, то следует отметить важность перехода от социокультурной идеологической идентичности к экзистенциальной. Сутью последней является приобретение от воссоединения человека с живой мыслью гражданских завоеваний европейского логоса. Социальный срез бытия в данном аспекте являет тот уровень экзистенциальной идентичности, который будет формировать в широких слоях населения гражданскую инициативу и самостоятельное ответственное участие в реализации собственной жизненной стратегии. Экзистенциальная идентичность является формообразующим основанием для других способов идентичности. Если данный тип лежит в основании всех типов существующих идентичностей, то он обеспечит фундаментальную привязку и цельность всех составляющих в человеке как члене общества с гражданской позицией.
Любая идентичность живет актами самобытия – как в наличной, так и снятой форме. Если в социокультурной идентичности этноса данное основание наличествует в снятой форме, то это означает, что в основании этнической идентичности лежит «скрытое», «задремавшее» бытие. В содержательном аспекте «скрытое бытие» образовано этническим символическим пространством. Вторичный по природе этнический символ сформирован на основе первичного символизма (или может быть редуцирован к первичному / метафизическому символу), имеющего непосредственное отношение к бытию. Однако вторичный этносимвол сформирован под мифологический способ «кодирования-интерпретации». Между тем, несмотря на это, он своей способностью позволяет человеку традиционного общества исполнять прикладную значимость – оставаться в истине относительно нравственных императивов. Этнический символизм мифа – функционален. Использование вторичного этнического символизма повсеместно, но оно оторвано от фундирующих онтологических привязок к системе нравственности, становлении человечности. Спектр этнических символов жестко эксплуатируется сегодня национальными политическими элитами с целью национальной консолидации, агрегации национальных интересов. Его изначальная функциональность невостребована.
Широко используется национальный символизм в искусстве для целей как примитивной этностилизации, так и действительного одухотворения современных видов и жанров искусства национальным колоритом, вопрошающих к генезису человеческого в человеке.
Современная задача связана с решением проблемы сохранения и продления существования онтологического основания в вопросе этнической национальной идентичности. Существует в связи с этим насущная задача расширения мира в точке этнического символа. Она заключается в необходимости сопряжения этнического символизма с универсальным символизмом, данным в завоеваниях философской и христианской культуры. Последнее станет важнейшей социокультурной задачей. Простая имитация и репликация этнического символизма породит инерционное море мертвых смыслов, угадать за которыми истинный смысл будет почти невозможно. Точно также сегодня мы ничего не можем сказать о каких-то тотемных вещах и символах ушедших цивилизаций. Они для нас представляют «нулевую» в культурном плане ценность, оставаясь ценностью простой старины человеческой культуры. Налаживание сопряжений, выход этнических символов на универсальный символизм – вот главные культурные доминанты в эпоху глобального культурного
саморазвития.
Этнический культургенез традиционного общества наших предков – коневодов, скотоводов, рыболовов, охотников и земледельцев можно представить моделью порождения четкого спектра символических констант, как связанных с природно-климатическим и хозяйственным ландшафтом, так и собственно формирующим его. Пространство возникших символов зарождающегося этноса, порождает вокруг себя расширяющееся пространство культурных форм и формализмов, псевдосимволов и просто знаков. Философско-христианский онтогенез и последующий символообмен при дальнейшей эволюции культуры неизбежно трансформируется в нормативизм и знакообмен. Поначалу, традиция ценности человеческого бытия становится человеческим достоинством, затем, с ходом развития культурного формализма, сменяется традицией знака, как в четко отлаженном механизме технической системы. Последней для существования, необходимо пространство не символов, которые она не может утилизировать, а просто знаков – информационных единиц.
Для неорганически модернизированных этносов закончился этап этнической самоидентификации и самоинституциализации. Сегодня должен постепенно начаться этап этномодернизации.
Потенциал этнического символизма с приложением к социальной размерности традиционного общества закончился, наступил этап раскрытия универсального начала в этническом пространстве символов, выход и сопряжение с символами философской культуры, т.е. с полем гражданской инициативы и отвлеченных духовных завоеваний христианской ойкумены.
В связи с вышесказанным, становится понятным, что модернизация культуры этносов (этнокультурная модернизация) – онтологический процесс выявление новых бытийных форм, наполненных новым содержанием. В политически инициированных модернизациях не существует преобразований на онтологическом уровне. Они представляют идеологически инициированную модернизацию, вариант внешней социальной модернизации, в которой отсутствует сопряжение с символическим спектром перенимаемой культуры.
В свете предлагаемой методологии оценки модернизационных преобразований, например, японская модернизация предстает вариантом модернизации с внутренними онтологическим порывом без глубокого приобщения и выхода вторичного мифологического символизма на универсализм гражданских институций. Это неосознанное желание обретения бытия, без распаковки сути культурного символизма европейцев. Японцы оказались хорошими повторителями знакового уровня, привнеся в него бытийствующий символизм своей национальной культуры, который хорошо проявил себя в знаковой сфере технического знания и умений.
Этномодернизация таким образом, должна вобрать в себя экзистенциальную доминанту, основываться не на этническом символическом пространстве традиционного общества, которое напоминает о бытии, а на преобразованном символическом пространстве, которое само есть бытие, культурное «схватывание» бытия. Не просто оставаться в истине, которую кто-то когда-то за тебя решил, а открывать истину в каждый данный момент. Философский символизм на это способен, он способен на взрывание символом живой мысли. Девиз Рене Декарта в случае этнической модернизации остается действенным – «выковать нового человека – из человека ветхого». Этномодернизация, основанная на экзистенциальной айдентити – это путь от обычая к закону. Где под законом подразумевается не столько конкретный закон, а логос, саморождающий исключительно законные мысли. Это есть умение удержания определенной формальности, полное удержание формы и ее окончательное выполнение.