Научная электронная библиотека
Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания
3.2. Сугуннахская археологическая культура на Индигирке (в связи с проблемой этногенеза юкагиров)
Судя по научной литературе, проблема этнической истории малочисленных народов Севера, генезис их культуры и языка давно привлекали к себе внимание исследователей. В настоящее время особую актуальность приобретает происхождение исчезающих народов. Наука усиленно занимается изучением их языка и культуры.
Как нам кажется, представленные в научной литературе интерпретации исследователей об этногенезе юкагиров и генезисе их культуры зачастую слабо аргументированы и недостаточно обоснованы. Выводы, сделанные ранее исследователями, остаются гипотетическими или даже проблематичными. По нашему мнению, основной причиной данного обстоятельства является недостаточность археологического материала, который бы по вещественным критериям показал преемственную связь доисторического и этнографически обозреваемого времени через посредство этнокультурных традиций. Само собой разумеется, что для выявления этногенеза любого народа явно недостаточны данные одной дисциплины.
Касаясь методологии изучения упоминаемой проблемы, исследователи справедливо отмечают, что этногенез в силу своей специфики требует комплексного исследования, то есть привлечения материалов различных смежных гуманитарных наук, где наиболее важными научными направлениями являются, наряду с археологией, этнография, палео- и современная антропология, а также лингвистика. Последние внесли существенный вклад в изучении проблем этногенеза народов и этногенетических процессов. Определенное внимание было уделено древнейшему историческому прошлому Восточной Сибири, в том числе этногенеза коренных малочисленных народов Севера.
До сего дня, ввиду отсутствия достаточного количества и полноты источников, загадочным остается проблема происхождения юкагиров, некогда многочисленного и очень воинственного древнего народа, входящего в настоящее время, к сожалению, в список исчезающих этносов.
Для выявления этнического происхождения любого народа, огромную роль играют этнолингвистические исследования. Данные языка, как считал этнолог Е.А. Крейнович[109], изучавший юкагирский язык в течение многих лет, «являются главными в решении генетических проблем происхождения народа». Действительно, язык юкагиров давно привлекает ученых, притом не только отечественных, но и зарубежных.
Как свидетельствуют исторические документы, первые русские землепроходцы на северо-востоке Сибири встретили аборигенов со своим языком, не похожим на разговорный язык соседних народов. В 1644 г. Стадухин сообщал что, по «той де Колыме реке живут иноземцы…, и язык у них свой»[110]. Автор первого систематического и экономико-географического описания России «Цветущее состояние Всероссийского государства», вышедшего в 1727 г., И.К. Кирилов писал, что «…А юкагеры того места природные, язык особой…»[111].
В XVIII–XIX вв. в государственных архивах поступали записи отдельных слов и фраз, а также краткие словари, записанные разными путешественниками, чиновниками, миссионерами, побывавших среди юкагирского населения. Все обнаруженные в архивах материалы по языку юкагиров в XIX в. впервые собрал и изучил филолог акад. А.А. Шифнер. По мнению исследователей, несмотря на скудность материалов, ему удалось установить некоторые падежные формы, формы имен прилагательных, словоизменения глаголов и сделал ряд верных наблюдений над некоторыми морфологическими явлениями юкагирского языка[112]. Заслуга А.А. Шифнера состоит в том, что он впервые пытался обобщить о грамматических особенностях юкагирского языка. Основу научного исследования языка юкагиров в конце XIX в. положил В.И. Иохельсон, находившийся в ссылке на Колыме, ставший, впоследствии, видным исследователем-этнологом. Примечательно то, что он жил среди верхнеколымских юкагиров, чтобы лучше узнать материальную культуру, хозяйственно-производственную деятельность, мировоззрение и их фольклор. Им написано 150 текстов и составлен словарь в 5 тыс. слов. Изучение юкагирского языка привело исследователя к предположению о связях данного языка с языками урало-алтайской группы языков[113]. В то же время В.И. Иохельсон находит культурное и антропологическое родство юкагиров с народами, расселенных в северной части Тихоокеанского побережья обоих континентов. Его основным доводом было
сходство религиозных представлений и мифологий. Отсюда он разработал концепцию о том, что палеоазиаты (предки чукчей, коряков, ительменов и юкагиров) в конце ледниковой эпохи перешли через Берингов перешеек из Азии в Северную Америку, затем вслед за отступлением ледников они вернулись в азиатскую часть Севера. Однако, эта концепция не подтверждается ни археологическими изысканиями, ни антропологическими данными. Тем не менее, он внес своими трудами огромный вклад в дело этнографического и лингвистического изучения этого исчезающего народа. Опубликованные им работы сохраняют большую научную ценность.
В XX в. наибольший интерес к юкагирскому языку проявляют не только отечественные лингвисты, но и зарубежные.
Х. Паасанен отметил близость генетива и аблатива в юкагирском и финно-угорском языках[114]. Бьёрн Коллиндер выдвинул гипотезу происхождения юкагиров из самодийской ветви. Он указал на ряд морфологических, фонетических и лексических соответствий в юкагирском и уральских языках и включал юкагирский язык вместе с финно-угорскими и самодийскими языками в единую общность, восходящую к древнему родству этих языков[115]. Лексические соответствия между юкагирскими и уральскими языками находил Карл Боуда. По его утверждению, на территории Сибирской равнины раньше жил единый народ, или несколько родственных народностей. Это «единство» было нарушено экспансией алтайских племен, в результате чего на западе возникли енисейские народности, западнее их уральские, а на востоке сохранились юкагирские языки[116]. О родственных связях между юкагирским языком и языками финно-угорских народов более углубленно рассматривал Иоханнес Ангере. Однако, у него обнаруживается яфетидологический подход к происхождению языков, т.е. он склонен возводить соответствия в уральских, алтайских, индоевропейских и чукотских языках к древнейшему их исходному родству[117].
Отечественные исследователи Д.В. Бубрих[118] и И.И. Мещанинов[119] в своих исследованиях склонны считать, что юкагирский язык имеет родство с уральскими языками. И.С. Вдовин и Н.М. Терещенко обнаружили связь юкагирского языка с самодийскими, в частности с селькупским, в области некоторых грамматических форм (падежные показатели) и, отчасти, в лексике[120]. Е.А. Крейнович писал, что «юкагирский язык не занимает изолированного положения среди языков народов Азии и Европы, что многие грамматические и лексические элементы являются в этом языке общими с уральскими и алтайскими языками». Впоследствии ученый дал уточнение, говоря о том, что «…некоторые морфологические и лексические элементы юкагирского языка влекут его к другим финно-угорским языкам, минуя языки самодийские»[121].
В 2001 г. в Новосибирске в издательстве «Наука» вышла книга «Юкагирско-русский словарь», составленный носителем этого древнего языка юкагиром – одулом, д.ф.н. Г.Н. Куриловым. Ученый не сомневается в том, что юкагирские языки имеют древние генетические связи с уральскими языками[122].
Из вышеизложенного видно, что учеными-лингвистами установлено наличие непрерывных связей языка юкагиров с урало-алтайскими языками, что показывает не только глубокую древность языка, но и древность их этнического происхождения.
Некоторые исследователи с лингвистической точки зрения пытались выявить время переселений уралоязычных племен с Урала на восток, притом протоюкагиры считались самыми восточными племенами. Бьёрн Коллиндер писал следующее: «Можно себе представить, что предки юкагиров составляли первую уральскую волну переселения, которая постепенно передвинулась через Урал на восток. Эта гипотеза подтверждается также тем фактом, что юкагирский язык имеет много соответствий с самоедскими языками»[123].
По предположению Е.А. Крейновича[124], появление протоюкагиров на северо-востоке Азии «произошло в пору верхнего палеолита или неолита». При этом в качестве аргумента исследователь ссылался на находки археологов захоронений домашней собаки в эпохи палеолита
и неолита на указанной территории, так как у юкагиров сохранилось предание о захоронении собаки.
Из вышесказанного видно, что лингвисты предполагают древность языка современных юкагиров и этот праязык перевалив Уральский хребет, распространился в заполярной зоне вдоль арктического побережья вплоть до континентальной Чукотки.
Проблему расселения древнего населения Сибири пытались разрешить также археологи. Особый интерес представляют мнения исследователей относительно этнической принадлежности носителей ымыяхтахской и более поздних археологических культур северо-востока Сибири. При этом большинство исследователей считает, что предки юкагиров на указанной территории обосновались задолго до прихода тунгусоязычных народов.
Начало планомерного археологического изучения северо-востока Сибири связано с работами Ленской историко-археологической экспедиции в 1940–1946 гг. под руководством А.П. Окладникова. Накопленный археологический материал позволил ему впервые разработать периодизацию каменного века и эпохи металла Якутии[125]. Обнаруженные на Лене древние памятники, содержащие вафельную керамику, А.П. Окладников сопоставлял с глазковскими памятниками Прибайкалья и датировал их II тыс. до н.э. По его предположению, неолитические племена Якутии не только находились в постоянных связях с племенами Прибайкалья, но и имели общее с ними происхождение[126]. Исследователь находит в полосе среднего течения Лены до Чукотки уже в неолите культуру неолитических охотников на дикого оленя, подобную той, которая была характерна для юкагиров. Он утверждал, что начиная с неолита, но особенно в бронзовом и раннем железном веках, здесь обитали родственные друг другу коренные племена севера, части одного и того же большого этнического масштаба и на прямое происхождение от этого древнейшего пласта Якутии могут претендовать юкагиры, обитавшие на этом пространстве до якутов и тунгусских племен[127].
Огромный вклад в деле археологического исследования в Якутии в 1959–1965 гг. внесли Вилюйская (руководитель С.А. Федосеева) и Алданская (руководитель Ю.А. Мочанов) экспедиции. Открытия Ю.А. Мочановым на Алдане превзошли все ожидания. Здесь им открыто и раскопано большое количество древних стоянок, многие из которых содержали по нескольку культурных слоев с остатками различных этапов каменного века. Впоследствии, на основе анализа многочисленных находок на Алдане, Лене и Вилюе, исследователь воссоздал периодизацию каменного века Якутии[128]. Неолитическая эпоха расчленена им на три этапа – ранний, средний и поздний, где каждый из них представляет обособленную археологическую культуру, соответственно, сыалахскую, белькачинскую и ымыяхтахскую. Выделенная Ю.А. Мочановым территория ымыяхтахского ареала, судя по находкам, занимает обширную территорию: от Байкала до арктического побережья и от Таймыра до континентальной Чукотки. В пределах всего культурного ареала прослеживается единая традиция изготовления глиняных сосудов. Особенностью керамики ымыяхтахцев являются примеси волос или шерсти пушных зверей и растительных волокон, многослойность, а также своеобразный технический орнамент в виде отпечатков вафельной или рубчатой лопаточки. Многие сосуды были украшены художественным орнаментом, состоящим из неглубоко прочерченных горизонтальных, наклонных и вертикальных линий. Относительно определения носителей вафельной керамики Ю.А. Мочанов[129] пишет следующее: «Для окончательного решения этнической принадлежности ымыяхтахцев требуется не только увеличение археологических данных, но и серийный антропологический материал, который пока совершенно отсутствует», и делает вывод, что «…племена ымыяхтахской культуры оказали определенное влияние на формирование предков северо-восточных палеоазиатов», то есть, чукчей и коряков.
Гипотеза Ю.А. Мочанова, впоследствии, была поддержана С.А. Федосеевой[130], изучавшей во всех проекциях ымыяхтахскую культуру, хотя, не исключает, что «какая-то часть ымыяхтахцев, ассимилированная новыми пришельцами, могла принять участие и в этногенезе юкагиров».
По В.Н. Чернецову[131], Зауралье и Западная Сибирь в VI–V тыс. до н.э. были заселены предками уральской группы народов, пришедших со стороны Приаралья и Прикаспия. С этой миграционной струёй исследователь связывает расселение некоторых прасамоедских и пралопарских групп, осевших между Обью, её среднем течении, Енисеем, а также
праюкагиров, самой удалённой от остальной уральской группы. Свидетельством расселения дальше на север и северо-восток древних предков юкагиров, по мнению В.Н. Чернецова, является распространение керамики и орудий, сходных с уральскими, на Енисее, по Ангаре и Подкаменной Тунгуске. По его предположению, памятники Средней Лены с вафельной керамикой не связаны с предками юкагиров.
Н.Н. Диков[132], исследовавший древности Чукотского полуострова, пришел к выводу, что ымыяхтахские памятники могут быть связаны с предками чукчей, а что касается юкагиров, то он связывает их с поздней вакаревской культурой. считая сравнительно недавними пришельцами[133]. Исследователь Охотского побережья Р.С. Васильевский[134] писал о значительном влиянии ымыяхтахцев на сложение древнекорякской культуры. А.С. Арутюнов[135], интерпретируя ымыяхтахскую культуру как «полиэтническую общность», допускал участие её носителей в формировании нганасан и юкагиров. По предположению И.В. Константинова[136], праюкагиры являются носителями усть-мильской археологической культуры эпохи бронзы Якутии. К аналогичному выводу пришел исследователь усть-мильской культуры северо-востока Сибири. В.И. Эртюков[137]. По его мнению, в середине II тысячелетия до н.э. на территории Якутии на смену племен ымыяхтахской культуры проникли носители гладкостенной керамики через её юго-восточные районы – Верховья Алдана и Олекмы, а чуть попозже, из районов Прибайкалья – через Верхнюю Лену и Верхний Вилюй[138], то есть по его утверждению, гладкостенная керамика принадлежала праюкагирам.
Концепцию А.П. Окладникова о том, что уже в конце неолита от Лены до Чукотки обитали праюкагиры, поддерживает Ю.Б. Симченко[139], изучавший культуру охотников на оленей Северной Евразии. На основе своих исследований на внутриконтинентальной части Чукотки М.А. Кирьяк пришла к выводу, что «на рубеже III–II тысячелетия до н.э. на базе прибайкальской энеолитической глазковской культуры выделился этнический субстрат (носители вафельной и рубчатой керамики), сформировавшийся в начале II тысячелетия до н.э. как этническая общность, возможно, в районе Средней Лены»[140]. По её предположению, уже в первой половине II тысячелетия до н.э. ымыяхтахцы, достигают колымского рубежа, потеснив аборигенную палеоазиатскую (чукотско-корякско-ительменскую) общность к окраинам Азиатского материка и на Камчатку[141]. Л.П. Хлобыстин, в результате своих археологических работ и наблюдений на Таймыре ив междуречье Анабара и Оленека, выделил буолкалахскую культуру II–I тысячелетия до н.э., родственную ымыяхтахской. Истоки её он находит в нижнеленской неолитической культуре и генетически связывает с праюкагирами[142]. Анализ культурных комплексов от позднего неолита до средневековья, обнаруженных в Якутии, привел А.Н. Алексеева[143] к выводу, что «ымыяхтахские традиции продолжают существовать в бронзовом веке, раннем железе и палеоэтнографической кулун-атахской культуре якутов». Исследователь не считает культуру бронзового века Якутии полностью привнесенной. По его предположению, усть-мильская культура бронзы генетически связана с ымыяхтахской и сложилась в местной поздненеолитической среде, а основу этого этнического субстрата составляли ымыяхтахцы[144].
Бронзовый век впервые выделен А.П. Окладниковым на основе материалов погребений и стоянок, обнаруженных в долине Лены[145]. Впоследствии, подобные памятники были открыты и исследованы Ю.А. Мочановым[146] и С.А. Федосеевой[147] в бассейнах Алдана и Вилюя. Как отмечала С.А. Федосеева[148], наблюдения, сделанные при раскопках четко стратифицированных многослойных стоянок Алдана, явились наиболее существенными для уточнения представлений о бронзовом веке Якутии.
В плане констатации принадлежности археологических культур от Таймыра до Чукотки, начиная с конца каменного века, к той или иной этнической общности, также высказались и антропологи. На территории Сибири обнаружено немало захоронений древних людей, однако сохранность их очень плохая. Антропологам нужны наиболее сохранившиеся черепа, которые встречаются весьма редко. Тем не менее, исследователи часть находок восстанавливали, подвергали всестороннему краниометрическому измерению и по результатам этих работ делали соответствующие выводы.
М.Г. Левин считал, что «прослеживаемый в археологических материалах Прибайкалья комплекс связывается не с эвенками, а с дотунгусским – «палеоазиатским» в широком смысле слова – населением Восточной Сибири, предположительно – с юкагирами»[149]. По его мнению, «палеосибирский» (впоследствии, «байкальский». – С.Э.) антропологический тип характерен не только для тунгусского народа, но и для юкагиров и поэтому по своему антропологическому типу неолитическое население Прибайкалья может в равной степени рассматриваться как предок юкагиров[150]. Оперируя новейшими археологическими материалами,
М.Г. Левин отводил древнему юкагирскому населению обширное пространство: от Обь-Енисейского водораздела на западе до глубинных районов континентальной Чукотки[151].
Обнаруженный геологом Г.С. Вязововым летом 1954 г. на правом берегу р. Чоны (правый приток Вилюя) череп человека был обследован Г.Ф. Дебецом. По его предположению, погребение относится к каменному веку[152]. Череп хорошо сохранился и его принадлежность представителю монголоидной расы не вызывал сомнения. Относительно данной находки Г.Ф. Дебец писал следующее: «И в прошлом и в настоящее время в Восточной Сибири был распространен особый монголоидный тип, ранее описанный под наименованием катангского, но наиболее существенной отличительной особенностью которого являются небольшие размеры высоты орбит и лица в целом. Череп из Туой-Хая является характерным представителем этого катангского антропологического типа»[153]. По Г.Ф. Дебецу, данной расе претендуют тунгусоязычные народы и юкагиры[154].
Антропологическому исследованию были подвергнуты более или менее сохранившиеся черепа из букачанского погребения и диринг-юряхского могильника.
Букачанское погребение было обнаружено в 1942 г. А.П. Окладниковым в устье одноименной речки за полярным кругом в низовьях Лены. Исследователь датировал эту находку эпохой ранней бронзы. Краниологическое исследование проводил В.П. Якимов[155]. По его утверждению, букачанский череп обнаруживает известную промежуточность своего облика между близкими друг к другу двумя монголоидными типами (эскимоидный и палеоазиатский – тип А) и более европеоидным (тип В-Д). Вместе с тем, исходя из ряда размеров индексов мозгового и особенно лицевого отделов черепа, он пришел к выводу, что по черепу букачанский человек стоит ближе к европеоидному, и является представителем более или менее известного пласта древнего населения с обширным
ареалом распространения от Байкала до морского побережья, существовавшего на рубеже II и I тыс. до н.э.
Результаты краниологического исследования букачанского черепа В.П. Якимовым впоследствии поставлены под сомнение М.Г. Левиным. По его наблюдениям, сохранность черепа плохая, носовые кости не сохранились, некоторые размеры, в том числе и признаки, характеризующие степень горизонтальной профилировки лицевого скелета, а также высота лица смогли быть определены только приблизительно[156]. Исследователь, подчеркивая сильную уплощенность лицевого скелета, писал, что по расовым диагностическим признакам этот череп обнаруживает черты, характерные для северных монголоидов.
Диринг-юряхский могильник, обнаруженный в 140 км выше от Якутска на правом коренном берегу р. Лены, раскопан С.А. Федосеевой в 1982–1983 гг. Как показали артефакты, обнаруженные в могильнике, носителями были ымыяхтахцы. Наиболее сохранившиеся черепа были изучены И.И. Гохманом и Л.Ф. Томтосовой. По их заключению, низкое переносье и слабое выступание носовых костей напоминают о байкальской расе, а остальные признаки – брахикрания, плоское лицо с очень малой разницей между назомолярным и зигомаксиллярным углами – говорят о центральноазиатской расе[157]. Притом сравнение диринг-юряхских черепов с черепами могильников Прибайкалья и Забайкалья показало резкое отличие диринг-юряхских черепов от остальных.
Как видно из вышеизложенного, все подвергнутые краниометрическим измерениям черепа относятся к монголоидной расе. Однако наиболее близкими по своим диагностическим параметрам оказываются черепа из Букачана и Туой-Хаи, которые относятся к байкальской расе.
Здесь нельзя не обратить внимание и на черепе, обнаруженном А.П. Окладниковым в 1952 г. в пещере на р. Шилке в Забайкалье. Находка была датирована исследователем глазковским временем. Череп был исследован М.Г. Левиным. Исследователь пришел к выводу, что этот череп обладает комплексом признаков, характерных для того типа, который в современном населении Сибири известен под названием байкальского[158]. По М.Г. Левину, черепа из Шилкинской пещеры, Букачана и Туой-Хаи очень близки по своим краниометрическим характеристикам и исходя из этого положения он писал, что древнее население Забайкалья и Якутии, в отличие от прибайкальского, относится к своеобразному варианту монголоидной большой расы[159] в рамках байкальской расы. По его мнению, из современных народов классическими представителями байкальской расы являются ламуты, произошедшие в результате взаимодействия тунгусов с юкагирами[160].
Таким образом, М.Г. Левин отводил юкагирскому компоненту главную роль древнего этнического пласта в расогенезе Восточной Сибири, а что касается тунгусского этнического элемента на этой территории, то он считал его более поздним относительно юкагирского. С таким заключением исследователя склонна согласиться И.М. Золотарева[161], собравшая в 1959 г. соматологические и серологические материалы среди юкагиров и соседних с ними этнических групп в Колымской тундре и на верхней Колыме. По результатам своих исследований она пришла к заключению, что тип тундровых юкагиров может считаться близким к исходному[162].
По предположению исследователей[163], древние монголоидные племена с севера Сибири проникали далеко на северо-запад. В частности, Е.В. Жиров[164] установил наличие монголоидной примеси в составе неолитического населения Карелии, оставившего могильник на Южном Оленьем острове (Онежское озеро). М.М. Герасимов, исследовавший и восстанавливавший множество черепов из разных мест бывшего Советского Союза, в том числе черепа из оленеостровского могильника Онежского озера, высказал мнение о несомненных этнокультурных
контактах в глубокой древности Сибири и Карелии и связывал с древнейшим этапом переселения «юкагирского палеосибирского варианта антропологического типа»[165].
Интересное древнее захоронение молодой женщины было обнаружено в 1980 г. С.П. Кистеневым на р. Пантелеихе, правого притока Колымы, в местности Родинка[166]. Череп был обследован И.И. Гохманом и Л.Ф. Томтосовой. На основании антропометрических измерений находки авторы указали на её сходство с черепом из усть-бельского могильника (Чукотка), где наблюдается сочетание признаков двух монголоидных рас: арктической расы в строении черепной коробки и байкальской – в строении лица[167].
Проводя аналогии с материалами древних памятников заполярной зоны Азии и Северной Европы, А.П. Окладников[168] обнаружил неожиданное сходство и близость некоторых глазковских погребений Прибайкалья с оленеостровским могильником на Кольском полуострове. Притом, сходство наблюдалось как в ритуале захоронения, так и в характере погребального инвентаря. Далее исследователь отмечал, что ещё большее сходство и близость к этим памятникам наблюдаются в погребениях покровское и куллатинское на Средней Лене, букачанское и иччиляхское захоронения на Нижней Лене[169]. Много общего между погребениями древних оленеостровцев и родинкским захоронением в арктической зоне Якутии находит С.П. Кистенев[170]. Исследователь антропологии древних балтов Р.Я. Денисова, затрагивая вопрос о составе оленеостровской серии, также склоняется к мысли об участии в этой серии монголоидного компонента[171]. А по Л.П. Хлобыстину[172], носители вафельной керамики через территорию Таймыра по зоне тундры и лесотундры продвинулись на запад вплоть до Скандинавии.
По всей вероятности, вышеизложенное показывает о существовании древних этнокультурных контактах жителей арктической зоны Евразии. Притом, оно четко перекликается с предположениями лингвистов о распространении прауральского языка в циркумполярье.
Среди ученых-антропологов объектом диспута стал выделенный Г.Ф. Дебецом катангский тип в рамках байкальского расогенеза. М.Г. Левин отводит катангскому типу локальную роль, которая распространяется только у западных эвенков[173]. К этому выводу М.Г. Левина склонна присоединиться и Ю.Д. Беневоленская[174]. Ю.Г. Рычков, отрицая существование единой юкагирской антропологической основы, отводит большую роль в данном процессе катангскому типу. По его утверждению, влияние катангского типа выходит за пределы Енисейского бассейна на восток и прослеживается не только в северном Прибайкалье и Забайкалье, но и на Охотском побережье[175]. Притом, как предполагает исследователь, на территории Восточной Сибири в сложении расового типа тунгусов принимали участие и юкагирский и катангский компоненты байкальской расы[176].
В.П. Алексеев, касаясь неолитических истоков этногенеза современных сибирских народов, высказал мнение о том, что Прибайкалье не могло быть основой этногенеза тунгусо-маньчжурских народов и юкагиров и их антропологический состав не может восходить по прямой линии к неолитическим популяциям Прибайкалья[177]. Он подвергает сомнению рассмотрение катангского типа в качестве самостоятельного антропологического типа[178]. На основании изучения единичных черепов
нганасан, М.Г. Левин высказывался в пользу отнесения их к байкальской группе популяций, то есть к той группе, к которой принадлежат и юкагиры[179]. К аналогичному заключению пришла и И.М. Золотарева, проводившая антропометрические исследования среди нганасан в 1961 г. Она не обнаружила в их физическом типе следов европеоидного комплекса признаков, связанного как с Восточной Европой, так и с Южной Сибирью. По наблюдениям Г.А. Аксяновой[180], носителями катангского типа в антропологическом аспекте являются нганасаны. По Г.М. Давыдовой катангский тип принял участие в формировании северных манси. Проведенное ею сопоставление северных манси с юкагирами показал, что по антропологическому типу юкагиры чрезвычайно далеки от манси. Отсюда она сделала вывод о маловероятности участия юкагиров в формировании уральской расовой группы.
Таким образом, в настоящее время мы обнаруживаем в научной литературе полный разнобой мнений антропологов. Надо сказать, что причиной тому являются то, что антропологические исследования юкагироязычного населения начались с большим опозданием и проводились лишь на рубеже XIX–XX вв. По этому поводу Ю.Б. Симченко справедливо отметил что «… Интенсивнейшее смешение юкагиров с тунгусоязычным населением, с якутами, чукчами и русскими затрудняет реконструкцию антропологического типа этого народа»[181].
Для того, чтобы обосновать генетическую связь культуры неолитических охотников на дикого северного оленя и юкагиров, для которых данный тип хозяйства характерен, следует обратить внимание на новые археологические открытия в Заполярье, артефакты которых более полно отражают материальную и духовную культуру того времени и сопоставить с этнографическим прошлым.
На Нижней Индигирке автором открыто 23 стоянки и 1 писаница[182], представляющие ранний, средний и поздний неолит, а также более позднюю эпоху вплоть до средневековья. Из них наибольшую сохранность имеют стоянки Сугуннаах, Дениска-Юрюйэтэ и Белая Гора (жилищный комплекс), открытые и исследованные автором.
Стоянка Сугуннаах находится в устье одноименного ручейка, в 1 км выше по течению от стоянки Дениска-Юрюйэтэ и расположена на цокольной 7–9-метровой надпойменной террасе. Вскрыто 264 кв. м. Толщина культурного пласта, насыщенного археологическими остатками, колеблется от 15 до 65 см. Находки зафиксированы не только в слое и в дерне, но и на дневной поверхности. Мощная толщина культурного слоя без стерильных прослоек могла возникнуть только благодаря постоянной длительной заселенности местности. Создается впечатление, что стоянка существовала вплоть до позднего средневековья.
Наряду с каменными артефактами и керамикой, зафиксированы костяные и деревянные остатки, береста, лоскутки кожи, сохранившиеся благодаря вечной мерзлоте. Кроме того, в слое обнаружены обломки медных и бронзовых изделий, а также всплеск-слитки металла. О бронзолитейном занятии сугуннаахцев свидетельствуют многочисленные обломки глиняных льячиков.
Поражает обилие орудий, изготовленных из камня, в основном, из халцедона (95 %). Встречены также изделия, сделанные из кремня (3 %), кремнисто-глинистого сланца, роговика, диабаза и других (2 %). Изделия из камня отличаются совершенством техники обработки, несмотря на овладение жителями литейного производства. Для изготовления каменных предметов применялись всевозможные способы обработки, такие как ретуширование, шлифование, полировка, сверление. Орудия тщательно обработаны двусторонней плоской или струйчатой ретушью с поперечно- и диагонально направленными фасетками. Среди каменных орудий превалирующее значение имеют наконечники стрел[183], многофасеточные резцы, скребки, комбинированные орудия, лезвия вкладышевых орудий. Кроме того, были найдены проколки, провертки-сверла с затупленными рабочими концами, долота, наконечники копий, ножи, обломки шлифованных и ретушированных топоров[184]. Обнаруженные камни-абразивы на обеих плоскостях имеют следы сработанности в виде широких желобков и пологих углублений.
Из каменных поделок наибольший интерес представляют диски, редко встречающиеся в древних памятниках северо-востока Сибири. Они изготовлены на обычных плоских речных гальках или вырезывались из плиток глинистого сланца[185] (рис. 4, 1–7). Обнаруженные диски имеют овальную, округлую и подпрямоугольную формы. Они снабжены одним биконическим отверстием диаметром 0,15–0,4 см. Последнее расположено в центре. Иногда встречаются диски с просверленным отверстием на одном из концов гальки асимметрично-овальной формы. На стенке отверстий сохранились горизонтальные витки, являющиеся следами сверла. Длина дисков варьирует от 2,1 до 3,3 см, наибольшая ширина – от 1,4 до 3,1 см, что соответствует размерам дисков, найденных из глазковских погребений Прибайкалья. В отличие от нижнеиндигирских, глазковские диски изготавливались из более ценных пород камней – нефрита, кальцита и агальматолита, которые легко поддавались обработке и имели белый цвет.
В раскопе зарегистрированы обломки горного хрусталя, образцы перламутра, охра, завернутая в берестяных пакетиках.
Основная масса кости и рога, извлеченная из слоя, имеет неудовлетворительную сохранность. Среди них встречаются не только кухонные остатки, но и обработанные строганием, заглаживанием и шлифовкой изделия в обломках или в целом виде. Большинство из них представлено предметами непонятного назначения. В коллекции выделяются наконечники стрел с клиновидным насадом, роговые посредники с вертикальным пазом на конце для каменного наконечника, стерженьки с обоюдоострыми концами, шилья, стерженьки с суженной средней частью, обломки изделий с полулунным концом, обоймы для многофасеточных резцов и плоские стерженьки составных рыболовных крючков небольшого размера. Последние обнаружены на севере Якутии впервые и заслуживают описания. Один из них изготовлен из трубчатой кости животного. Оба конца стерженька плавно заужены. Верхний конец имеет поперечно расположенный выступ прямоугольной формы для привязывания шнурка, а нижний – просверленное биконическое отверстие для крепления когтевидного острия-жальца. Длина орудия – 3,7 см, ширина – 0,8 см[186] (рис. 1, 9). Другой стерженек с полулунным концом для фронтального крепления жальца изготовлен из пластины трубчатой кости животного. Второй конец снабжен отверстием диаметром 0,15 см. Длина – 3,3 см, наибольшая ширина – 0,9 см, толщина – 0,1 см. Часть обломков стерженьков с полулунной головкой, по всей вероятности, относится к рыболовным крючкам. Кроме того, найдены обоюдоострые тонкие костяные стерженьки, длиной 6–9 см, о которых в своей работе упоминает Е.А. Крейнович[187] и утверждает, что такие стерженьки являются орудиями лова рыбы. При этом исследователь дает описание орудия и способ применения. Он пишет: «В юкагирском языке имеется слово jор «рыболовный крючок». …такой крючок изготовлялся из кости голени оленя. В длину он имел 7–8 см, а в толщину был чуть тоньше карандаша. С обоих концов заострялся. К нему привязывалась длинная нить, сплетенная из сухожилий. …Когда крупная рыба заглатывала приманку, крючок подтягивался, острый конец втыкался в горло добычи и рыба оказывалась пойманной при помощи этого орудия»[188].
В слое встречены разрубленные или поперечно разрезанные куски массивных частей оленьего рога. Из слоя извлечены стружки и щепки из бивня мамонта и рога оленя, заструганные крупным острым рубящим орудием, скорее всего, металлическим. Из обрубков рога изготовлялись рукоятки орудий. Один экземпляр сохранился очень хорошо и представляет обойму для каменного орудия. Прямосрезанную венчиковую часть окаймляет валик ободок. Внешняя поверхность изделия тщательно обработана острым инструментом. Поперечное сечение асимметрично-овальное. Тулово к венчику сужается. Днище его сферическое. Длина – 6,8 см, ширина тулова – 3,4–4,3 см, наибольшая ширина валика-ободка – 0,9 см, глубина гнезда для орудия – 2,1 см, наибольшая ширина – 2,7 см (рис. 4, 8)[189].
В коллекции имеется наконечник копья из бивня мамонта. Вся поверхность зашлифована. Поперечное сечение его симметрично-овальное. Одна продольная сторона снабжена пазом со сходящимися на нет концами длиной 17,7 см и глубиной до 0,4 см, куда вставлялись каменные вкладыши. Насад орудия обломан. Длина сохранившейся части 22,6 см, наибольшая ширина – 2,0 см, толщина – 1,2 см (рис. 3, 7)[190].
Особый интерес представляют костяные и роговые пластины с резными граффити на поверхности, свидетельствующие о высоком духовном интересе носителей (рис. 1–16)[191].
В культурном слое обнаружены десятки образцов металлических всплеск-слитков. Самый крупный из них имеет округлую форму. Одна поверхность плоская, противоположная – выпуклая и неровная, с углублениями. Длина слитка 2,0–2,5 см, наибольшая толщина – 0,9 см. Изделия обнаружены в целом виде и в обломках. Целые предметы представлены проколкой и пластиной непонятного назначения. Проколка из бронзы имеет 4 грани. Изделие плавно сужается к острию. Длина – 2,4 см, ширина граней – 0,3 см. Второе изделие удлиненно-овальной формы представляет тонкую пластину с округленными концами. Длина – 1,9 см, наибольшая ширина – 0,6 см, наибольшая толщина – 0,1 см.
Обнаружено 3 обломка бронзовых изделий, по всей вероятности, режущих. Лезвие первого обломка заточено с двух сторон. Широкие поверхности гладкие. Длина лезвия 2,2 см, наибольшая ширина – 1,3 см, наибольшая толщина – 0,3 см. Второй экземпляр является обломком обоюдоострого пластинчатого орудия. Лезвие заточено с одной стороны. Одна продольная сторона, судя по вогнутости, стачивается. Длина – 1,2 см, ширина – 1,2–1,7 см, толщина – 0,1 см. Третий обломок подтрапециевидной формы, своим характерным прогибом напоминает венчик глиняного сосуда. Обе широкие поверхности ровные. Одна из поперечных сторон длиной 1,6 см прямая, остальные бугорчаты. По всей вероятности, находка является обломком развалившегося по трещинам блюдцеобразного изделия. Длина продольных сторон 1,9 и 2,1 см, нижней – 2 см[192] (там же, рис. 1, 4).
В раскопе на разных уровнях обнаружены обломки льячиков или сосудиков, из которых расплавленный металл наливали в литейную форму. Основная масса льячиков изготовлена из глины без примесей. Венчики таких сосудиков бывают чаще всего трещиноваты, иногда оплавлены и ошлакованы. Бортик венчика у сохранившихся обломков в поперечном сечении дугообразно-овальный или уплощенно-овальный, реже прямой. Один из льячиков овальной формы восстановлен способом апплицирования. Поперечное сечение его подпрямоугольное. На верхней части имеется ложковидный резервуар глубиной 1,2 см. Бортик венчика срезан прямо. На дне ложка сохранился натек плавленой бронзы зеленоватого цвета. Длина льячика 8,7 см, ширина – 6,3 см, высота – 3,8 см (С. 50–51, рис. 5, 1)[193]. Также из дерна извлечены обломки льячиков, отличающиеся своей массивностью. Глиняное тесто содержит примесь мелко измельченного кварцита и шамота. Судя по представленным обломкам, формовка сосудика производилась послойным наращиванием теста. На месте расслоения четко прослеживаются негативы тончайших волокон растительности или волос. Стенка резервуара крутая, бортик в поперечном сечении дугообразно-выпуклый. Глубина вместилища для плавленой бронзы достигает 2,3 см (там же, рис. 5, 2)[194].
Таким образом, как показали обломки вышеописанных льячиков, обнаруженные в дерновой части раскопа, технология изготовления их несколько изменилась, для изготовления литейщики стали применять то же тесто, из которого формовали обычные тонкостенные сосуды – горшки.
Культурный слой насыщен обломками сосудов из глины. Их фрагментарность не позволяет реконструировать изделия. Глиняное тесто содержит шамот и измельченный кварцит. На поверхности черепков сохранились негативы волос. Отмучка теста хорошая. Степень обжига вполне удовлетворительная. Цвет одних обломков бурый (от светло-бурого до темно-бурого), вторых – коричневый (от светлого до темного), третьих – оранжевый, четвертых – красноватый.
Венчики сосудов прямые. Бортик, как правило, заглажен и имеет дугообразно-выпуклое или овально-выпуклое поперечное сечение, реже прямое. У некоторых экземпляров в изломе просматриваются три последовательно налепленных слоя теста. На нескольких фрагментах венчиков сохранились просверленные с внешней стороны отверстия конусовидной формы. Диаметр их на внешней стороне – 0,4–0,5 см, на внутренней – 0,2–0,25 см, толщина венчиков – 0,3–0,9 см. На сосудах сохранились вафельные оттиски: прямоугольные, ромбические и квадратные.
Среди множества черепков выделяются не везде встречающиеся в культурных слоях других стоянок фрагменты с искусственно затертыми краями. Один из них встречен в целом виде. Он имеет округлую форму. Ребро по периметру тщательно заглажено. Диаметр – 1,5–1,6 см, толщина – 0,3 см (рис. 3, 2)[195]. Остальные обнаружены в обломках. Судя по представленным обломкам, некоторые сосуды имели усеченно-овальную форму, другие подпрямоугольную. У одних затерта одна поперечная или продольная сторона, у других – все ребра. Поперечное сечение затертых ребер овально-выпуклое и прямое (рис. 3, 6)[196]. Функциональное назначение их неизвестно, но мы здесь имеем факт утилизации остатков глиняных сосудов.
В слое встречено большое количество деревянных остатков. Большинство их истлело. На дне культурного пласта зафиксированы остатки хозяйственных построек, в том числе, колышки, вбитые в толщу земли, настилы из плотно пригнанных стволов молодых лиственниц. Северная сторона первого настила, длиной 3,4 м и шириной 0,84 м, превратилась в труху. Самый длинный ствол достигает длину 2,74 м. Диаметр стволов варьирует от 1,2 до 3,7 см. В 4–5 м южнее расположен второй настил размером 1,2×0,8 м. Обрубленные лиственничные стволы, диаметром 2,3–3,9 см и длиной 0,9–1,2 см, плотно пригнаны. В средней части раскопа зарегистрированы истлевшие следы параллельно расположенных полосок коры крупного тополя.
Кроме того, в культуросодержащем пласте на разных уровнях найдены поделки из дерева в обломанном и целом виде, обработанные острым режущим предметом. В мерзлоте сохранились фрагменты деревянных сосудов. 13 обломков принадлежат одному сравнительно большому сосуду в виде широкой чаши или блюда. Судя по двум крупным фрагментам, тулово сосуда было выпуклое. Бортик венчика в поперечном сечении имеет треугольную форму. Под венчиком просверлена дырка диаметром 0,7 см. Длина сохранившейся части сосуда 16,4 см, ширина – 14,5 см, толщина – 0,5–1,0 см.
Следует полагать, что для обработки деревянных и костяных изделий использованы металлические орудия. Среди находок имеются предметы, обработанные клиновидным рубящим орудием, свидетельством тому являются крупные стружки и щепки. Оба конца некоторых крупных изделий обрублены косыми зарубками в круговом направлении. Негативы зарубок показывают, что орудие оставляло глубокие следы.
Обнаружено большое количество лоскутков вырезанной бересты, имеющие прямоугольную, треугольную и трапециевидную форму. У одного из них сохранилось графическое изображение, состоящее из зигзага ломаных линий, образующих три основных треугольных острия. Внутри каждого из них вписаны аналогичные острия. Пространство между внешними продольными сторонами треугольных остриев заполнено
подобными изображениями концами вниз. Наряду с обрезками обнаружены свернутые в трубку берестяные полотна – рулоны. Интерес представляет рулон, имевший наибольшую сохранность. Внутренняя поверхность покрыта пересекающимися прямыми линиями, полученные способом тиснения. Изображение напоминает сетку с ромбовидными ячейками. Длина полотна в развернутом виде 32,4 см, ширина –
2,8–6,3 см. На одном из обрезков бересты сохранились следы прошивания в виде округлых отверстий диаметром 0,1 см.
В мерзлой земле сохранился лоскуток кожи подпрямоугольной формы. В средней части вдоль продольной оси имеется вырез длиной 2,3 см. На одном конце вырезки вдоль края сохранился ряд сквозных отверстий и остатки витой нитки из сухожилия. По-видимому, данный лоскуток являлся деталью одежды. Длина – 7,4 см, наибольшая ширина – 2,9 см. На дне культурного слоя зафиксирован клочок шкуры животного с вьющейся тонкой шерстью (горного барана?).
В слое обнаружены волосы, лучевая кость и фаланга руки, а также фрагмент ребра человека. Найдены кости домашней собаки (обломки челюсти и клыка) и клыки волка.
Наряду с многочисленными костями северного оленя, зарегистрированы трубчатые кости и клювы крупных перелетных птиц.
Из вышеизложенного видно, что сугуннаахский комплекс артефактов дает огромную информацию о материальной и духовной культуре первых в заполярной зоне бронзолитейщиков. Как показывают остатки глиняных сосудов и многих каменных орудий, обитатели стоянки являются потомками ымыяхтахцев. Оно подтверждается находками на стоянках Дениска-Юрюйэтэ и Белая Гора, расположенных, соответственно, ниже по течению в 1 и 18 км. Но в отличие от Сугуннааха, в культурном слое этих памятников почти не сохранились дерево и кость[197]. Каменный материал и керамика на упомянутых памятниках идентичны сугуннаахским. Из слоя Дениски-Юрюйэтэ, наряду с многочисленными фрагментами льячиков, обнаружены остатки металла в виде всплеск-слитков и обломков бронзовых изделий. Что касается даты существования этого памятника, то по образцу древесного угля, взятого со дна культуросодержащего пласта, получена радиоуглеродная дата – 1749 ± 164 (ИМ-1184) лет
от наших дней[198]. Возраст стоянки Белая Гора по образцу дерева из жилищного комплекса 1705 ± 169 (ИМ-169) лет от наших дней, что показывает о синхронности существования вышеуказанных стоянок, включая Сугуннаах[199]. Идентичность производственного инвентаря, керамики и образцов пластики, обнаруженных на вышеуказанных стоянках, позволяет высказать мнение не только об одновременности существования их, но и близкородственности их обитателей. Анализ археологических материалов этих памятников свидетельствует, что ими представлена особая археологическая культура – сугуннаахская. К памятникам этой культуры в циркумполярной зоне северо-востока, возможно, относятся стоянка Сиктях (слой «раннего бронзового времени» по А.П. Окладникову), погребения Букачан и Иччилях на Нижней Лене[200], и видимо, родинкское захоронение на Колыме, относимое С.П. Кистеневым к белькачинской культуре среднего неолита[201], что, как нам кажется, слишком удревнено.
Сугуннаахцы являются прямыми потомками ымыяхтахцев и они не имели никаких этнокультурных контактов с обитателями усть-мильской культуры.
Большая информативность нижнеиндигирских древних артефактов позволяет сделать некоторые коррективы в этническую идентификацию археологических данных, начиная с возникновения бронзолитейного производства.
А.П. Окладниковым[202] уже давно высказано мнение о том, что хозяйственный уклад неолитических племен и более поздних охотников субарктического и арктического Севера ничем не отличается от уклада жизни юкагиров.
Действительно, судя по кухонным отбросам и остаткам производственного инвентаря нижнеиндигирских стоянок, основным занятием жителей была охота на дикого северного оленя, как и у юкагиров
XVII–XIX вв. Как выше указано, на сугуннаахских памятниках, особенно на Сугуннаахе, обнаружено большое количество предметов охотничьего вооружения, в том числе из колющих орудий разнотипные каменные и костяные наконечники стрел, копий и дротиков. Для обработки изделий из рога и дерева употреблялись каменные топоры, ножи и многофасеточные резцы. Судя по стружкам и щепок из рога, бивня и дерева, обитатели употребляли клиновидное рубящее орудие и пластинчатые ножи из металла.
Что касается духовной жизни сугуннаахцев, то она лучше всего представлена образцами изобразительного искусства. Основным художественным мотивом орнаментального искусства мастеров-граверов были тонко врезанные прямые одинарные и парные линии[203]. Притом выгравированные линии проделывались художником с идеальным мастерством. Для нанесения гравировки, безусловно, служили хорошо заточенные граверные инструменты, свидетельством тому является обнаруженный в слое, наряду с другими остатками металла, обломок бронзового пластинчатого изделия с режущим острым краем. Прямолинейный геометрический орнамент, как утверждают А.П. Окладников[204] и В.А. Туголуков[205], сохранился в циркумполярной зоне у юкагиров.
На стоянке Белая Гора из заполнения жилища, существовавшего во II–III вв. нашей эры вместе с каменными орудиями и вафельной керамикой извлечено полотно бересты. Обе поверхности его были заполнены сочетаниями прямых линий. На одной из плоскостей имеется сложный рисунок в виде комбинаций особым образом расположенных горизонтальных, вертикальных и наклонных линий и штрихов. Изучение его показало, что здесь изображен один из компонентов распашной одежды – нагрудника-передника, аналоги которого присутствуют в исконной национальной одежде эвенов, эвенков и юкагиров[206].
Эта находка подтверждается фиксацией А.П. Окладниковым остатков нагрудника в погребении Иччилях[207], а также С.П. Кистеневым[208] в родинкском захоронении. Это говорит о том, что распашная одежда была исконной одеждой юкагиров. Интересно, что в юкагирской лексике сохранились архаизмы, относящиеся к древней одежде. Нагрудник у юкагиров имеет не тунгусское название, а собственно юкагирское «ньугурукун»[209], или «ниэгемун»[210], распашное пальто «магил», «наймана» или «моймака».
К этому следует добавить, что юкагиры нередко изображали свои нагрудники на тосах – рисуночных письмах. На одном из них, показывающем сцену из жизни верхнеколымских юкагиров XIX в., на левом верхнем углу изображены мужской и женский передники (См.: Туголуков В.А. Кто вы, юкагиры?[211]: первую страницу обложки).
На стоянках Сугуннаах и Дениска-Юрюйэтэ найдены костяные и роговые изделия, украшенные прямолинейным геометрическим орнаментом в виде двойных и одинарных резных линий. Близкие этому орнаменту параллели прослеживаются в орнаментации костяных изделий из нижнеленских погребений Букачан и Иччилях эпохи бронзы[212]. Особо примечательны кинжаловидное орудие из Букачана и игольник из Иччиляха, художественные композиции которых настолько схожи, что создается впечатление будто они выполнены одним мастером. Основные элементы орнамента – зигзагообразная и прямые резные линии. Исходя из индигирских аналогий орнамента, можно сказать, что букачанское и иччиляхское погребения оставлены сугуннаахцами. Образец зигзагообразного орнамента зафиксирован на Сугуннаахе[213] (рис. 1, 15). Из слоя стоянки извлечен фрагмент обрезка бересты, очевидно, треугольной формы с утраченными концами. На одной из поверхностей изображен «зигзаг с уголками». О существовании аналогичного орнамента
у юкагиров свидетельствует С.В. Иванов[214] (рис. 122). По сообщению В.А. Туголукова[215], юкагиры используют аппликацию в виде зигзагообразной полосы, благодаря которой юкагиров можно отличить от других обитателей северо-востока. По его утверждению, «зигзаг встречается, помимо одежды, также на женских кроильных досках, коробочках, гребнях и других юкагирских поделках».
На писанице Сутуруоха, в 4-х км от поселка Белая Гора, изображены остроголовые антропоморфные персонажи[216]. Ноги у них раздвинуты, руки полуопущены. Совершенно идентичные изображения видел на верхней части шаманского нагрудника у юкагиризированных эвенов В.И. Иохельсон.[217] Как пишут исследователи, в XIX в. юкагиры нашивали на передники вместе с металлическими кольцами и антропоморфные фигурки[218].
Как выше упомянуто, на указанных стоянках найдены десятки плоских асимметрично-овальных или округлых галек с просверленными биконическими отверстиями на одном конце или в центре. Встречаются аналогичные изделия и из плиток глинистого сланца. А.П. Окладников, изучая одежду прибайкальских глазковцев эпохи бронзы, отметил, что «аналогичными по характеру и расположению тунгусо-юкагирским украшениям XVII–XIX вв. были и украшения этой одежды (имеется в виду одежда энеолитических обитателей Прибайкалья. – С.Э.). Она точно так же была унизана кружками, кольцами, но не металлическими, а каменными, При этом серебряным украшениям белого цвета, находившимся на тунгусских и юкагирских нагрудниках, соответствовали также блестящие шлифованные диски и кольца из нефрита и мрамора на передниках глазковского времени»[219].
Следует полагать, что диски из Сугуннааха и Дениска-Юрюйэтэ с отверстием в центре представляли собой амулет – «грудное солнце», которое носили предки юкагиров – сугуннаахцы. Данное определение подкрепляется этнографическими параллелями, в частности, сведениями доктора Кибера[220], побывавшего в первой четверти XIX в. на Колыме, где он наблюдал обычай юкагирок носить на груди серебряную или бронзовую бляху, называемую «грудным солнцем».
Описанные выше параллели позволяют прийти к выводу о том, что корни культуры юкагиров уходят в глубокую древность, к памятникам ымыяхтахской культуры позднего неолита. Их потомки – сугуннаахцы овладели техникой бронзолитейного производства. Руду (олово, медь), видимо, добывали поблизости в верховьях Селенняха и Уяндины, левых притоков Индигирки. Судя по находкам из слоя остатков меди и бронзы, литый металл шел на изготовление мелких бытовых предметов и на украшения.
Как показали археологические материалы Нижней Индигирки здесь до сих пор не зарегистрированы следы носителей усть-мильской культуры и раннего железного века. Отсюда вытекает и другой немаловажный вывод, что усть-мильцы Приленья эпохи бронзы не были предками юкагиров, а скорее всего, были предками тунгусоязычных племен, которые ассимилировали среднеленских ымыяхтахцев и заимствовали, как мы полагаем, у древних юкагиров нагрудник-передник. По данным Б.О. Долгих[221] в первой половине XVII в. территорию севера Якутии от Нижней Лены до устья Анадыря занимали юкагирские племена. Что касается тунгусоязычных племен, то как показали исторические документы, они начали просачиваться на Нижнюю Индигирку, и вообще, в циркумполярную зону северо-востока, только во второй половине XVII в.
В заключении можно сказать, что юкагироязычные племена, зарегистрированные сборщиками ясака в XVII в. от Нижней Лены до устья Анадыря, были потомками бронзолитейщиков – сугуннаахцев. А предки последних – носители поздненеолитической ымыяхтахской культуры – были расселены на огромной территории, занимая кроме Якутии Таймыр и континентальную Чукотку.