Научная электронная библиотека

Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания

РОССИЙСКОЕ ЗЕМЛЕПРОХОДЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ В ПРИАМУРЬЕ (XVII век). ИСТОРИКО-ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ РЕТРОСПЕКТИВА

Шведов В. Г., Махинов А. Н.,

IV.1. Состояние «не войны, ни мира»

Исход битвы на Корчеевской луке коренным образом повлиял на территориально-политическую обстановку в Приамурье. На какое-то время маньчжуры ощутили себя силой, господствующей на данной территории. Это подвинуло их на бессмысленную жестокость. Весной 1659 года летучий отряд имперской кавалерии, пройдя Хинганским «горлом», атаковал на Амуре караван русских беженцев, шедших из Забайкалья к Албазину. Около 300 человек было убито, несколько десятков захвачено в плен204, но последующие события показали, что подобные действия будут иметь адекватный ответ.

Не смотря на то, что уход в Якутск групп Бекетова и Петриловского существенно ослабил российскую сторону, осенью 1659 года Пашков направил вниз по Амуру сотню казаков. Скорее всего, это были люди из эвакуированного гарнизона Кумарской крепости,  т.е. - последний «осколок» степановского отряда. Поэтому их действия явно носили характер возмездия.

Столь малый отряд уже не мог переломить общего хода событий, но маньчжуры, видимо, были столь уверены в своей безопасности, что не выставили заслонов на Амуре. В результате, казаки беспрепятственно вошли в Сунгари. Здесь удару подверглись поселения эвакуированных дючеров и сожжена стоянка флотилии близ современного Харбина. Не исключено, что были уничтожены как раз те корабли, которые годом раньше участвовали в битве на Корчеевской луке. Затем казаки двинулись далее на юг.

Конечный пункт их похода не известен, но это нападение воплотило в жизнь одно из худших маньчжурских опасений - противник появился на дальних подступах к Мукдэну. Казаки были встречены в верховьях Сунгари превосходящими силами выдвинутого из «Священной столицы» заслона с артиллерией и, после упорного боя, отупили, но отошли они в полном боевом порядке, после чего двинулись по Сунгари и Амуру восвояси.

В целом, этот поход имеет вид набега, который не преследовал определённых территориально-политических целей: совершённый сотней бойцов, он не мог ни принести новых территориальных приобретений, ни стать причиной удержания прежних рубежей. Примечателен и характер акции: казаки шли, что называется, «напролом», лишь старясь нанести неприятелю как можно больший ущерб. Так в то время могли действовать лишь уцелевшие, и жаждавшие мести степановцы.

Прорыв в коренной маньчжурский домен стал причиной запроса самого императора Фулиня. Представители имперской власти на местах с растерянностью отвечали: «Наши войска не смогли полностью уничтожить русских ... Поэтому русские продолжают появляться в этих местах»205.

В 1661 году Пашков отправил ещё один отряд. Сведения о его действиях скупы - видимо, всё обошлось без достойных упоминания столкновений. По некоторым сведениям, командовал им Бекетов, а крайним пунктом продвижения стали руины оставленной и затем разорённой маньчжурами Кумарской крепости. Скорее всего, цель данного похода состояла в изучении возможности и перспектив восстановления этого стратегического пункта. Однако таковые уже были явно упущены - имевшихся у Нерчинского воеводства сил хватало лишь для обороны Забайкалья.

Произошедшие перемены не могли не сказаться на политических настроениях племён Приамурья. К этому времени те из них, которые некогда играли в регионе ведущую роль, таковую окончательно утратили. Дючеры уже давно переместились с берегов Амура на среднее течение Сунгари, а после казачьего набега 1659 года были эвакуированы в бассейн Янцзы. Тогда же усилились миграционные настроения среди дауров.

Обычно принято говорить об их «уводе» имперскими войсками, но воспринимать это слово в прямом смысле не следует. И тем более неправильно его представление как разовой акции. Дауры долго пытались удержаться на своих коренных землях, которые располагались совсем близко к зоне повышенной активности русских в Верхнем Приамурье.  И это препятствовало проникновению сюда маньчжурских войск.

Отдельные, вступившие в конфронтацию ещё с Хабаровым, кланы начали уходить на подконтрольную Империи Цин территорию ещё в 1652 году, но большинство осталось на местах, приняв российское подданство. В последующие годы, позицию «мирных» дауров можно рассматривать как нейтральную. Они выплачивали ясак и снабжали русские отряды продовольствием, но не поддерживали их силой оружия. Вместе с тем, среди них шёл вялотекущий отток к маньчжурам. Его причинами могли быть:

- недовольство самим фактом ясачного обложения;

- эпизодические реквизиции запасов продуктов русскими отрядами;

- эксцессы на почве межличностных или групповых отношений.

Следует учитывать и ту агитацию, которая, несомненно, велась среди «мирных» дауров имперскими эмиссарами. Использовавшийся ими при этом арсенал средств мог быть очень широк - от стимуляции ухода щедрыми материальными посулами до физической ликвидации его противников.

В общих чертах, в даурской среде царила растерянность, потеря политических ориентиров. Это был объяснимый шок, который переживало ещё относительно недавно вполне самодостаточное, а ныне оказавшееся под мощным двусторонним внешним воздействием, этно-племенное сообщество. К 70-м годам XVII века значительная часть дауров покинула места своего коренного проживания и переместилась во владения Империи Цин.

Угасание дауро-дючерского компонента не означало исчезновения аборигенной территориально-политической составляющей в регионе.

Солоны заняли выжидательную позицию. Они осознали «зажатость» своей территории между Россией и Империей Цин, и потому, не разрывая договора о российском подданстве, не отказывали в приёме маньчжурским послам. Было ясно, что солоны перейдут на сторону, оказавшуюся сильнее.

В сложном положении оказались «конные» тунгусы. Ранее они постоянно оказывали русским активную вооружённую помощь, и потому, после 1658 г., небезосновательно опасались за своё будущее. По зрелому размышлению, это племя сочло за благо уйти в Забайкалье. Позже на их основе начнётся формирование Забайкальского казачьего войска.

Остались верны российскому подданству жившие по северным притокам Амура эвенкийские племена. Их земли были труднодоступны для маньчжурских войск. Вдобавок, у них сложились регулярные обменные отношения с Якутском, разрывать которые они не хотели.

Наиболее независимо вели себя гольды и гиляки. Ослабление позиций России они использовали для отказа от подданства ей, что произошло сразу, едва устье Амура в 1659 году покинула группа Бекетова, но эти племена отказались признать и сюзеренитет Империи Цин. В сложившейся обстановке они усмотрели шанс для восстановления своего суверенитета.

Маньчжурская сторона испытала в этой связи серьёзное разочарование. Присоединение Нижнего Приамурья могло стать весомым и наглядным подтверждением её последних успехов в регионе. Кроме того, эта территория была богата пушниной. Поэтому не удивительно, что Империя Цин приняла решение о проведении силовой акции.

В 1660 году её корпус вышел из Сунгари, но двинулся не вверх по Амуру, против русских, а вниз - на гольдов и гиляков. Дальнейший ход операции неизвестен, что не удивительно: маньчжуры потерпели поражение. Проиграв кампанию «диким» племенам, они предпочли «забыть» о ней. Что касается гольдов и гиляков, то, будучи бесписьменными этносами, они не сохранили детализированного описания одержанной победы. И лишь записанные в 30-х годах ХХ века Л.Я. Штернбергом устные рассказы служат свидетельством, что таковая некогда, действительно, состоялась206.

Заметим, что после ликвидации Степанова, действия маньчжуров выглядели непоследовательно. У них имелись предпосылки для того, чтобы, развивая успех, начать в конце лета 1658 года наступление на Албазин, но они ограничились разрушением оставленной русскими Кумарской крепости и организацией патрулирования отрезка Амура между устьями Сунгари и Зеи.

Через год регулярные патрули сменились эпизодическими, за что маньчжурской стороне пришлось поплатиться прорывом казаков на Сунгари при отражении которого действия имперских войск нельзя назвать образцовыми. Напротив, они допустили следующие грубые просчёты:

- не получили защиты столь верившие в неё дючеры;

- казаки вступили в коренной маньчжурский домен;

- гарнизон крепости Нингута, находясь в тылу у казаков, ничем не помог вступившим с ними в бой войскам из Мукдэна. Бездействовал он и тогда, когда противник спокойно проследовал назад по Сунгари.

Стало очевидно, что серьёзное поражение русских не означает их полного разгрома. А поскольку об их силовых возможностях в Пекине ещё не сложилось чёткого представления, было неясно: стоит ли развивать конфликт, или его следует «заморозить» до прояснения всех обстоятельств.

Это поставило Империю Цин перед необходимостью безамбициозного определения пределов своего территориально-политического контроля в Приамурье, чего потребовал изданный в 1659 г. императорский эдикт. Вскоре была принята следующая официальная трактовка прохождения государственной границы страны на Северо-Востоке: от истока небольшой реки Цзяолайхэ (приток Силяохэ) к современному Кайюаню, а затем - к среднему течению Ялуцзяна. На местности её первоначально обозначила так называемая «Тычинная линия» - ряд заострённых кольев, вдоль которых была налажена патрульная служба. В начале 60-х годов XVII века началась её замена на «Ивовый палисад» - систему полевых укреплений, возведение которой закончилось к 1678 году.

Тем не менее, в высшем эшелоне имперской власти сохранилось неясное представление о территориально-политической ситуации на Северо-Востоке. К примеру, император Фулинь назвал Нингуту «важнейшим пунктом на границе»207, хотя она отстояла более чем на 400 км к северу от линии утверждённого им же государственного рубежа.

В какой-то степени эта неясность компенсировалась тем статусом, который маньчжуры в одностороннем порядке придали землям  к северу от Тычинной линии. Они получили название «Внешней территории» (Бянь Вай) с предельно смутными пространственными ограничителями в виде «морей на севере и востоке». Её выделение, с одной стороны, подтверждало, что она является сферой прямых территориально-политических интересов маньчжурского государства, но оно же указывало и на то, что прямой суверенитет Империи Цин на неё не распространяется.

Совокупность накопившихся неясностей и противоречий привела к тому, что при цинском дворе проявился критический взгляд на необходимость территориального утверждения в Приамурье. Так, посетивший в 1661 г. линию сооружавшегося Ивового палисада, инспектор Чжан Шан-сян отметил полную неустроенность, безлюдье и «дурной» климат прилегавшей к нему с севера местности. Его заключение было кратким: «Действительно, от этих мест нет никакой пользы»208.

Партия сторонников «ненужного Северо-Востока» оперировала вескими аргументами. Империя Цин вступила в заключительную стадию борьбы с китайским национальным сопротивлением. Она имела острый характер: антиманьчжурские силы, сосредоточась в Юньнани и на Тайване, перешли в контрнаступление. Их лидеры понимали, что иного шанса отстоять независимость Китая в ближайшее время не будет, и действовали с отчаянной решимостью. Перед Империей Цин обозначилась перспектива краха, и она должна была сосредоточиться над её предотвращением, но этим проблемы не исчерпывалась.

Захватывая Китай, маньчжуры унаследовали весь имевшийся у него геополитический негатив. В Центральной Азии всё более заметной силой становилось Джунгарское ханство, что ставило Империю Цин перед перспективой кочевничьего нашествия. Сложной была проблематика, связанная с восточными провинциями страны. С одной стороны, их опустошали японские пираты. С другой, маньчжурские власти ещё не выработали чёткой линии поведения по отношению  к проникавшим в приморские порты европейцам.

Наконец, страну потряс династический кризис. В 1662 году внезапно скончался император Фулинь209. На престол был возведён его малолетний сын Канси (Сюань-е) при регентстве своего тестя Сонготу. Это событие стало причиной вспышки внутренней борьбы придворных группировок, которая в значительной мере сковала активность политической элиты империи.

В сложившихся условиях группировка противников «ненужного Северо-Востока» указывала, что:

- Империи Цин не следует создавать на своих границах ещё один очаг напряжённости с Россией - страной, представители которой способны вести боевые действия столь умело;

- вместе с тем, русские в Приамурье немногочисленны. Значит, они в обозримом будущем не представляют реальной угрозы;

- природные условия и ресурсы Приамурья проигрывают в сравнении с более ценным геополитическим «призом» - Китаем, на удержании которого Империи Цин и следует сосредоточиться в первую очередь.

Эти доводы имели отклик: территориально-политическая активность маньчжурской стороны на подступах к Приамурью в течение  60-70-х годов XVII в. сбавила темп и стала более осмотрительной. По преимуществу, она проявилась в военном строительстве за внешним периметром Ивового палисада. Здесь, под прикрытием маньчжурских отрядов, силами ссыльных китайцев создавалась система фортов, прокладывались дороги, создавалась инфраструктура жизнеобеспечения гарнизонов210. Так в пределах Бянь Вай, вдобавок к Нингуте, возникли военные посты Цицикар, Мергень, Гирин и ещё 32 небольших укреплённых пункта.

Большим дипломатическим успехом Империи Цин стало принесение ей оммажа Солонской землёй. Это новое вассальное владение непосредственно выходило к правобережью Амура на отрезке от Албазина до устья Кумары. Вскоре оно было объединено с Бянь Вай и преобразовано в имперскую провинцию Гирин, что, впрочем, не принесло цинскому двору дополнительной ясности в территориальном вопросе на Северо-Востоке.

Простирание новой провинции, так же, декларировалась «до северных и восточных морей», но политическая элита Империи Цин осознавала, что в данном случае между желаемым и действительным имеется существенный разрыв. Так, прибывший в 1677 г. в Пекин для переговоров русский посол Н. Спафарий, отметил, что маньчжурские дипломаты указала ему на Цицикар и Мергень, как на крепости, находящиеся на северной границе Империи. Следовательно, в реальности они не считали своей суверенной территорией земли, лежащие даже на правом берегу Амура вдоль его среднего течения.

Обладая уже несомненным перевесом сил в регионе, маньчжуры в 60-70-е годы XVII в. избегали прямой конфронтации с русскими.  В эти десятилетия Империя Цин была более ориентирована на замораживание «Амурского вопроса», откладывание его прояснения ради разрешения более насущных проблем, а так же формирования для себя более чёткого образа России как потенциального противника.

Теперь уместно обратиться к рассмотрению состояния российских позиций на Юго-Восточном фронтире. После 1658 г. оказались полностью утрачены Среднее и Нижнее Приамурье, включая правобережные земли от Солонской земли до устья Бикина. Фактический контроль сохранился лишь над левобережной частью Верхнего Приамурья, на ограниченной территории в радиусе не более ста вёрст  к востоку и юго-востоку от Албазина.

Но и в этих скромных пределах территориально-политическое присутствие страны находилось в угасающем состоянии. После гибели Степанова начался быстрый отток из региона колонистов, число которых сократилось до нескольких десятков семей. Воинский контингент был представлен «осколком» степановского отряда - не более сотни человек, которые были плохо вооружены и быстро утрачивали навыки некогда привитой им дисциплины. Албазинский острог настолько обветшал, что его уже нельзя было рассматривать в качестве серьёзного укреплённого пункта.

Власти Нерчинского воеводства выправить положение не могли. Их инициативы сковывала подогретая Империей Цин активность монголов. Такая обстановка сохранялась в течение восьми лет. Кардинальные перемены в неё внесли самостоятельные действия группы, состоявшей по существовавшим тогда правовым нормам из «Государевых воров».

В 1665 г. в Усть-Кутском остроге произошло чрезвычайное происшествие. Защищая честь супруги, бывший польский военнопленный, а ныне - казачий офицер Никифор Черниговцев (Черниговец, Черниговский) убил киренского воеводу Л. Обухова, а его «товарищи» перебили воеводскую охрану. Такие поступки, не смотря на их мотивацию,  в России XVII в. не знали смягчающих приговоров и карались четвертованием. Единственной возможностью сохранить жизнь для Черниговцева и его сообщников, которых насчитывалось от 46 до 100 человек, было бегство.

Они могли стать обычной разбойничьей шайкой, но события приняли иной оборот: летом 1665 г. Черниговцев и его спутники оказались в Приамурье. Не исключено, что первоначально ими владели мысли либо сдачи маньчжурским властям, либо основания на Амуре казачьей вольницы211, но в Албазине этот отряд повёл себя неожиданным образом.

Числясь опасными уголовными преступниками, Черниговцев и его люди полностью взяли на себя организационные и оборонные функции в сохранившихся приамурских владениях России. В первую очередь, ими был восстановлен Албазин. Фортификационные работы выполнялись под руководством некоего монаха Гермогена, несомненно, в прошлом знакомым с военным делом. Затем был отлажен режим закрепления за колонистами сохранившихся земельных участков и распределения новых наделов. Возобновился сбор ясака с дауров.

Поскольку казаки Черниговцева лишились статуса государственных служилых людей, он разработал систему выплат им жалования за счёт местных сборов. Это позволило ему в короткий срок довести численность своего отряда до нескольких сотен человек, что сделало возможным возобновить регулярное патрулирование Амура до устья Зеи.

Черниговцев не руководствовался территориально-политическими императивами того же масштаба, что Хабаров или Степанов, но Приамурье ещё не знало лидера, равного ему в умении вести рутинную работу по обустройству управляемых земель. К 1672 г. ниже Албазина, на протяжении 150 вёрст по левобережью Амура, числилось около 2 тыс. крестьянских хозяйств. Колонисты основали сёла Солдатово, Покровское, Андрюшкино и слободы Игнашкина, Погодаева, Покровская, Паново, Верхне-Монастырская, Ильинская. Их посевной клин насчитывал более 1 тыс. десятин крестьянской и 50 десятин государственной пашни. Приамурье добилось самообеспечения хлебом и стало поставлять его в Нерчинск и Якутск. Быстрые восстановление и прирост земледельческого населения, эффективность его производства указывают, что условия жизни и труда колонистов под патронатом «Государева вора» были не только приемлемы, но и привлекательны.

Черниговцев объявил подконтрольную ему территорию Албазинским уездом Нерчинского воеводства (при Степанове эти земли не успели получить официального административного статуса), присвоив себе должность его управляющего. При этом свои обязанности он выполнял образцово. Будучи вне закона, Черниговцев создал в «своём» уезде чётко работавший государственный аппарат. Из Албазина в казну начали поступать денежные налоги, натуральные зерновые отчисления, ясачный сбор пушнины по 40-50 сороков соболей ежегодно.

Решение административных и хозяйственных вопросов являлось важной, но единственной сферой деятельности Черниговцева.  В 1668 г. посланный им вниз по Амуру отряд «сбил» в междуречье Зеи и Буреи маньчжурский патруль. В следующем году, выждав, когда Албазин покинет отряд в 60 человек, посланных Черниговцевым для сбора ясака у дауров, его резиденцию атаковали солоны. Взять острог им не удалось, но русские потеряли трёх человек убитыми. Нападавшие захватили много скота и лошадей. Черниговцев не сомневался в том, кто организовал этот набег и поэтому, собрав все свои силы, уничтожил заложенный на развалинах Кумарской крепости маньчжурский военный лагерь.

Это были столкновения малого масштаба, но успехи Черниговцева в них оказались столь очевидны, что в 1669 г. губернатор Гирина направил в Нерчинск жалобу, которую через год продублировало личное обращение императора Канси. Данный факт сам по себе замечателен: первое лицо гигантской державы, нормой дипломатического поведения которого была демонстрация превосходства над главами других государств, сочло возможным напрямую обратиться к зарубежному администратору, стоявшему в общепринятом «табеле о рангах» неизмеримо ниже его.

Нерчинский воевода Д. Аршинский отреагировал на представившийся случай со всей возможной оперативностью. Черниговцеву был послан выраженный в самых мягких тонах выговор, а в Пекин направилось посольство во главе с И. Миловановым. Несмотря на невысокий статус этой миссии, обращались с ней уважительно и дружелюбно. И это не смотря на то, что Милованов официально предложил маньчжурскому государству «встать под Государеву руку», т.е. - принять российский сюзеренитет. Подобная амбициозность не должна вызывать удивления. Нерчинский воевода действовал по своей инициативе, вряд ли представляя в полном объёме размер и мощь страны, которую он склонял к принятию вассального статуса.

Молодой император Канси удостоил послов аудиенции, а регентский совет от его имени вручил грамоту на имя царя. В ней, в частности, говорилось: «По Шилке и в Албазине живут русские люди и воюют Наших окраинных людей ... Я ... воевать не велел, а велел проверить, впрямь ли в Нерчинске воевода и служилые люди живут по твоему, Великий Государь, указу ... Станем же жить в мире и радости»212. Дружеский, и даже - почтительный тон213, этого послания подтверждает предположение, что у руководства Империи Цин ещё не сложилось чёткое видение разрешения «Амурского вопроса» и оно делало ставку на выигрыш времени, формируя модель взаимной сдержанности  с Россией в Приамурье.

Деятельность Черниговцева ставила Москву в двойственное положение. Уголовное обвинение с него не было снято, но он предотвратил полную потерю Приамурья, укрепил территориально-политическое присутствие России в удержанной его части. И полной уверенности в том, что в специфических условиях юго-Восточного фронтира удастся найти достойную смену этому энергичному человеку, не было.

Разрешение проблемы взяло на себя главное заинтересованное лицо. С 1667 г. Черниговцев подавал в столицу челобитные о помиловании. Ответы приходили категоричные - убийцу воеводы и его сообщников ожидала казнь, но Черниговцев не оставлял попыток, организовал широкую общественную поддержку. Так, нерчинский воевода Аршинский проявил полное безразличие к сословной солидарности. Его мало волновал инцидент в Усть-Кутском остроге; более существенным представлялось регулярное поступление налоговых сборов из Албазина и военное прикрытие Черниговцевым северо-восточного фланга Нерчинского воеводства. Поэтому он тоже поднял вопрос о пересмотре дела «албазинских воров». Активно проявили себя и рядовые колонисты. В челобитной на имя царя от 1668 г. они настоятельно просили принять всех приамурцев «под Государеву руку».

Все эти усилия увенчались успехом: 17 марта 1672 г. Москва вынесла беспрецедентное решение - Черниговцев и его люди были помилованы. Мало того, за образцовую службу бывшие «Государевы воры» получили награду 2 тысячи рублей (сумма по тем временам очень значительная), а Черниговцеву была пожалована государственная серебряная печать и официальная должность управляющего Албазинским уездом, но при этом оговаривалось, что данное назначение временное, до прибытия в Албазин государственного представителя из центра.

Дожидаться смену Черниговцеву пришлось 10 лет. Таким образом, он оказался самым долговечным лидером Юго-Восточного фронтира. Его нельзя отнести к пантеону землепроходческих командиров в том смысле, которое принято вкладывать в их определение - людей открывавших неизвестные земли и скрестивших оружие с ранее неизвестным противником, но его следует признать прямым и достойным продолжателем их дел.

Единственным серьёзным упущением Черниговцева стало неумение выстраивать отношения с коренным населением. Оно постоянно испытывало усиление ясачного давления и отчуждения пахотных угодий. Но, чтобы понять этот просчёт, необходимо привести те соображения, которыми руководствовался Черниговцев:

- государственное финансирование аппарата управления уездом и его вооружённых сил в течение долгого времени отсутствовало.  А усиление, в этом свете, налогового бремени на русских колонистов представлялось нецелесообразным, т.к. в корне могло подорвать их приток в Приамурье. Следовательно, эти расходы в основном перекладывались на аборигенов;

- увеличение числа русских переселенцев диктовало самый «простой» способ сохранения нормы их наделения крупными земельными участками - за счёт коренного населения;

- солоны в понимании Черниговцева являлись изменниками,  с которыми следовало поступать соответствующим образом. Дауры вели себя двойственно, и потому быстро теряли «кредит доверия» сего стороны.

Безусловно, все эти соображения имели односторонний характер, и, будучи приводимыми в действие, лишь обостряли ситуацию. Отношения с солонами были испорчены окончательно. И именно при Черниговцеве Приамурье было покинуто последними даурскими кланами, которые не выдержали притеснений, и ушли к маньчжурам.

Амнистия Черниговцева позволила ему в большей, чем ранее, степени сосредоточиться на внешней территориально-политической проблематике. Стычки его людей с маньчжурскими патрулями канули в прошлое. За долгие годы «сидения» в Албазине он вполне осознал потенциальные возможности Империи Цин, потому тоже старался не раздражать её инициированием вооружённых столкновений. В тоже время, Черниговцев располагал богатым сбором разведданных214, которые позволяли ему предполагать, что затишье с маньчжурской стороны - явление временное. В сложившихся условиях он видел перед собой две первоочередные задачи.

Одна из них состояла в ускоренном наращивании военного потенциала российского фронтира в Приамурье. Его заселение колонистами шло хорошими темпами. При этом, большинство переселенцев составляли крестьяне. С экономической точки зрения это был положительный момент, но территории, живущей в состоянии постоянной военной тревоги, необходим был и приток людей, имевших соответствующие навыки. В решении этой проблемы Черниговцев проявил недюжинную оригинальность мышления. Служилых казаков ему не направляли, но по его настоянию Нерчинское воеводство сделало в 1673 г. запрос в Сибирский приказ об отправке на Амур ссыльных участников восстания С. Разина. Ранее повстанцев ожидали либо смертные, либо увечащие приговоры.

Черниговцев, наверняка, был далёк от сочувствия разинцам, но эти люди имели боевой опыт. Следует отметить, что, не смотря на имевшуюся тогда предельно жёстокую систему подавления выступлений социальных «низов», эта инициатива имела положительный отклик. В 1680 г. очередной нерчинский воевода Ф. Воейков был извещён, что близ Казани формируется караван ссыльнопоселенцев.

Другая территориально-политическая задача Черниговцева состояла в определении рубежей Албазинского уезда (следовательно -  России) на юге и востоке. Актуальность её решения имела многоплановый характер. В первую очередь, он включал в себя важные вопросы внутреннего землеустройства, которыми определялись пространственные пределы:

- ясачного обложения аборигенов;

- распределения пахотных наделов между колонистами;

- отвода земель под казённые угодья.

Более широкий взгляд на проблему определения внешнего рубежа Албазинского уезда заставлял рассматривать перспективы проложения транспортных путей и, при возможном «потеплении» отношений с Империей Цин, создания необходимой инфраструктуры для торгового обмена с ней.

Но, в реальности, «маньчжурский фактор» оставался источником военной угрозы. Это ставило перед Черниговцевым два важных вопроса:

- об инженерной организации обороны Албазинского уезда;

- о том, с какого территориального предела, в случае продвижения имперских войск, их следует рассматривать как агрессоров.

В 70-е годы XVII в. стало ясно, что вернуться к рубежу, проведённому Степановым в 1657 г. через низовья Сунгари и Уссури, вернуться не удастся. Невозможным стало возвращение в российское подданство как перешедших на сторону Империи Цин солонов, так и отложившихся нижнеамурских племен. Эти реалии обусловились сложившимися не в пользу России переменами в региональной расстановке сил. Сыграл свою роль и субъективный фактор. Черниговцев не обладал качествами крупного военачальника. Он не смог в полной мере использовать момент временного замешательства Империи Цин и изменить военную обстановку в регионе.

В 1677 г. в верховьях Зеи был возведён Верхнезейский острог, в 1678 г. - Селемджинский, а в 1680 г., в зейском устье - Долонский. Эта система укреплений, опираясь на водные преграды Селемджи и Зеи, должна была стать прикрытием пахотных угодий Верхнего Приамурья и стратегического Тунгирского волока на Становом хребте.  В имевшихся условиях, это была удовлетворительная территориально-политическая позиция.

С другой стороны, после четырёх десятилетий напряжённой борьбы, линия территориально-политического контроля России отодвинулась к первому, намеченному некогда Поярковым, варианту. Это было серьёзное отступление. В этой связи отметим, что «линия Черниговцева» пограничной разметки не имела. Т.е., официально Россия не отказывалась от трактовки более обширного простирания своих владений в Приамурье, и система оборонных пунктов на Зее не являлась межгосударственной границей. Она отразила лишь ту степень решимости, которой хватило Черниговцеву на проведение восточного рубежа своей территориальной ответственности.

Очевидно, годы, прожитые в долгих и нелёгких, лишённых центральной поддержки, трудах по удержанию Юго-Восточного фронтира, истощили силы этого человека. Поэтому доставленный ему в 1680 г. указ о преобразовании Албазинского уезда в воеводство и о скором прибытии назначенного Москвой воеводы, был воспринят им, скорее, с облегчением.

Между тем, в 1677 г., пройдя левобережьем Амура, у стен Албазина появился крупный маньчжурский отряд под командованием генерала Лантаня. Это соединение вело себя мирно, объявив целью своего прибытия охоту на оленей.

Данный приём мог ввести в заблуждение только очень бесхитростного человека. Было очевидно, что маньчжуры провели тщательную и глубокую разведку. Именно поэтому Черниговцев поспешил с сооружением системы острогов на Зее. В свою очередь, Лантань предоставил подробный отчёт о своей экспедиции с конкретными предложениями по взятию Албазина215. Приамурье оказалось на грани нового витка противоборства.