Научная электронная библиотека

Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания

ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО В.И. ДАЛЯ В ОРЕНБУРГЕ

Матвиевская Г. П., Прокофьева А. Г., Зубова И. К., Прокофьева В. Ю.,

10. В.И. Даль и киргиз-кайсацкие пленники

Среди проблем, волновавших Даля и как литератора, и как ученого, и как государственного служащего во время этой его деятельности, большое место занимали судьбы сотен русских людей, находившихся в неволе в Хиве и в Бухаре, попавших туда не в связи с военными действиями, а украденных и угнанных в рабство. Разбой такого рода в XVIII-XIX вв. процветал на восточных границах России. В 20-30-х годах XIX столетия свыше четырехсот русских томились в неволе в государствах Средней Азии.
Как пишет А.Г. Прокофьева, «эта тема особенно близка была Далю, участнику Хивинского похода, предпринятого для освобождения русских людей из хивинского плена. Неспокойная жизнь жителей пограничного Оренбургского края, набеги киргиз-кайсаков на села и станицы и похищение людей, быт и нравы, социальный уклад кочевников-киргизов (так называли в XIX веке казахов), башкир были для Даля предметом научного и художественного исследования, а иногда и служебного расследования» [1, 14].
В самом деле, все освободившиеся невольники, прежде чем отправиться по домам, оказывались вначале в Оренбурге и давали обстоятельные показания в Оренбургской пограничной комиссии. Сначала бывший невольник рассказывал о себе - называл имя, возраст, место жительства, сословие, к которому принадлежал. Подробно описывал обстоятельства, при которых попал в плен, свою жизнь в неволе, объяснял, как ему удалось освободиться. Затем ему задавали самые разнообразные вопросы о жизни и быте людей, среди которых он жил, об их скотоводстве, земледелии, способности воевать, отношении к России и русским.
Ответы на эти вопросы сохранились до наших дней в делах Государственного архива Оренбургской области. Такие показания были тогда для русского правительства единственным и чрезвычайно ценным источником сведений о Средней Азии, которая в то время была, по выражению В.И. Даля, страной «неприступной, темной» [2, 135]. Этими показаниями и пользовался Даль при написании нескольких захватывающих рассказов. Так, в основе известного его рассказа «Осколок льду» лежит реальная история русской девушки, которую украли, когда она пасла в поле телят [1, 183-191].
Во многих своих произведениях оренбургского периода Даль, по его собственному выражению, говорит языком рассказчиков. Это, например, «Рассказ пленника Федора Федорова Грушина», опубликованный в 7-м томе собрания сочинений Даля в 1897-1898 гг.
[2, 135-151; 152-166].
Сызранский мещанин Федор Грушин и два его товарища были украдены туркменами во время рыбной ловли на Каспийском море и проданы хивинцам. Грушин провел десять лет в рабстве у хивинского хана, несколько раз бежал, его возвращали, но не казнили: при дворе хана он пользовался уважением за свою богатырскую силу. В конце концов очередная попытка побега ему удалась. Один из казахских султанов-правителей помог Федору и его товарищу добраться до Оренбурга.
Рассказ Грушина Владимиру Ивановичу передал председатель Оренбургской пограничной комиссии Г.Ф. Генс. Но за те восемь лет, которые В.И. Даль прослужил в Оренбурге, немало людей, подобных Грушину, бежало из хивинской неволи. Всех их в Оренбурге подробно расспрашивали и, конечно, немало таких рассказов чиновник особых поручений Даль слышал сам.
Предлагаем вниманию читателей изложение еще двух историй бывших невольников.
«Рассказ русского пленника их Хивы, Якова Зиновьева» Даль за подписью «Владимир Луганский» опубликовал в 1839 г. в №№ 22-24 газеты «Санкт-Петербургские ведомости» [3]. С тех пор этот рассказ никогда не перепечатывался. Яков Зиновьев, крестьянин Московской губернии, служил тюленщиком у купца Голикова в Астрахани. Его, как и Грушина, взяли в плен на Каспийском море. Случилось это летом 1831 г., через два года после освобождения Грушина. Вот как Зиновьев рассказывает об этом:
‒ «Ночью человек шестьдесят наехали потихоньку на нас в лодках, вышли на судно, накрыли люки и заревели все в голос, ‒ тут только мы проснулись. Открывши маленько один люк, разбойники уставили туда самопалы свои и стали нас вызывать поодиночке да чекушить по голове и по плечам, чтобы не ушли, а там уже перевязали. Чекушить заведено у всех азиатцев здешних пленников своих при поимке, если боятся, что могут уйти: ударит прикладом, либо обухом топора, либо рукоятью сабли изо всей мочи по голове, вот и одуреешь, и побег на ум не пойдет. А по плечам, пониже плеча, бьют, чтобы руки на время отнялись, да не стало б сил подраться либо развязать скрученные руки да ноги.
Я выскочил из люка, перекрестившись, да стал впотьмах ловить туркмен за башки, хотел ухватить двоих да утопить с собою в море. Так хвать, хвать - головы бритые, потянуть не за что. Сбили меня с ног, ударили по голове, связали, да еще и пятку подрезали, ‒ а чем и как ‒ не помню, видно, лежал я без памяти...
Человека три из разбойников говорили хорошо по-русски, потому что жили в Астрахани по нескольку лет, и я их знал, и видел перед отбытием своим из Астрахани в лавке, где покупал на дорогу хивинский халат.
Перевязавши всех нас, четырнадцать человек, по рукам и по ногам, нанизали еще на одну толстую веревку, да так плетенкой и скинули в трюм, словно булыжник высыпали... Заутре снялись они с якоря и пошли с нами к берегу, в залив Кочак... Тут выкинули нас в лодку, вывезли на берег да положили на песок... К вечеру нас поделили и разбили порознь - из товарищей своих видал я после, в Хиве, только двоих. Тут продержали меня, сдав бабам на руки,
недель шесть...»
Мужественный человек, Зиновьев предпринял первую попытку бежать, когда пошел за водой и увидел на берегу лодку. «И будь у меня хоть ледащий парусишко, - говорит он - так бы ушел, куда бы Господь ни вынес». Но паруса не было, поэтому Якова быстро поймали, избили, «хотели было вовсе подрезать на ногах жилы, чтобы не мог уйти, да раздумали: не дадут-де хорошей цены за калеку, и погнали в Хиву на продажу». Встретившиеся по пути барышники выменяли Зиновьева и еще одного русского человека «за восемь верблюдов со вьюками... с пшеницей, да за пятьдесят простых халатов, рубля по три штука».
В Хиве Яков попал в распоряжение ханского «приказчика» и был определен на работу в одно из загородных владений хана, как в свое время и Федор Грушин. В этом имении было около сорока человек невольников, русских и персов. «Каждому отпускалось в месяц по пуду пшеницы пополам с землей, а больше ничего. Сам мели, а фунтов пять отдавай за помол, сам и пеки лепешки, а не дают ни щепки дров, ни досугу; дрова воруешь у соседей, да печешь лепешки по ночам...» ‒ рассказывает Зиновьев. ‒ «Так жил я два года; одежи нет, есть нечего, коли не украдешь. ‒ Вышла как-то старая ханша в сад, я и говорю ей: «Вам-де, сударыня, кажись, на нас бы глядеть стыдно, ходим мы, почитай, нагишом. Что хан не оденет нас?» - А она мне на это: «Чего стыдно? Что на тебя глядеть, что на собаку, все одно; и та без одежи ходит». - Делать нечего, - подумал я, - надо уйти».
И Яков стал готовиться к побегу. По ночам ходил в поле, дергал колоски, каждый десятый, чтобы не было заметно, постепенно набивал мешочек, продавал потихоньку, скопил таким способом денег, купил кожаный мешок, сухарей, удобную обувь. При этом, как он специально упоминает, русские, «свои ребята», помогали ему, говоря: «Ступай с Богом, коли вынесет тебя, счастливый путь». В один прекрасный день Зиновьев дал приказчику денег, попросил отпустить его с работы помолиться по случаю православного праздника, и ушел. Он решил идти в Бухару, поскольку «в Россию бежать далече, не дойдешь». Собирался дойти до Аму-Дарьи, а затем вверх по реке до Чарджоу, пограничной крепости Бухарского ханства. Шел по ночам, и все-таки дважды его чуть не поймали. На вторые сутки добрался до реки, надул кожаный мешок и поплыл с ним. Здесь его едва не выловили баграми с проплывавшего мимо плота, потом он, выбившись из сил, чуть не утонул.
«Отдохнувши маленько, пошел я вверх по реке, ‒ рассказывает далее Зиновьев, ‒ а как стало рассветать, залег в камыш. Ночью опять пошел, да так шел я двои сутки: вижу, что харчей у меня не станет, коли днем лежать стану, а пойду только по ночам. Я, подумавши, и рассудил идти день и ночь, да идти уж не по реке, не на Чарчжуй (Чарджоу - И.З.), потому что это дальше, а на перевал степи, в Каракуль. Место здесь голодное, глухое, жилья, ни кочевья даже, нет, авось-де, никто не увидит. Вместо того на грех и соткнулся с хивинцами, которые шли на пяти верблюдах из Каракуля. Деваться мне от них некуда, утомился я, не пил ничего во весь день ‒ так они меня зараз и поймали, скрутили руки назад, накинули на шею аркан, привязали к верблюду и погнали назад, в Хиву».
И здесь обессилевший, избитый, связанный так, что руки онемели, Зиновьев не сдался. «...Настала ночь, ‒ рассказывает он, ‒ я помолился святителю угоднику Николаю ‒ словно мне полегче стало, и отколь ум взялся и крепость...»
Он постепенно высвободил руки и снял с шеи аркан. «Верховой увидал, что я аркан в зубах держу, да не увидал, что он у меня уже вовсе снят с шеи. - «На что в зубах аркан держишь?» - спросил он. Я говорю, что душит-де за шею, верблюд идет неровно, дергает, мочи нет. Он и промолчал. Как только поравнялись мы с рекою, так я вдруг кинулся в нее с разбегу, да и нырнул. Проводники мои остановились, глядят за мною, да ругают. ‒ Вишь, говорят, кяфыр, ровно утка на воде! А я благополучно выбрался на тот берег ‒ да только уже ни с чем, один только халат со мной... Ну, нужды нет; умирать, так умру здесь, на воле, а не у них в руках».
Однако не судьба была Якову в этот раз добраться до Бухары. Трое суток еще брел он, не имея возможности поесть, и, наконец, встретив рыбачивших туркмен, вынужден был сам подойти к ним и попросить еды. От слабости он едва говорил. А туркмены, накормив беглеца и дав ему немного отоспаться, заковали его, посадили в мешок, завязали, прикрутили к скамье лодки и повезли назад, в Хиву. Здесь хан приказал было ему отрезать за побег нос и уши, но, как и у Грушина, у Зиновьева нашлись заступники, и хан простил его, как хорошего работника. Его вернули на прежнюю работу. Так прошел еще год. Однажды Яков заговорил с ханом, который, поглядев, как он работает, похвалил его. Зиновьев рассказывает: «Я и подошел к нему, да и сказал: «Таксыр (вежливое обращение к хану или к вельможе - И.З.), работать вы заставляете, а морите насмерть. Разве голодному да нагому можно работать? У нас и скотину держат, так кормят. Либо прикажите нас одеть, либо дайте на одежду денег, мы все оборвались до нитки». Хан поглядел, да и сказал: - «А коли дам я тебе денег, так не уйдешь ты?» - «Ну, Таксыр, - отвечал я, - уйду ли, нет ли с деньгами, а без денег уйду, хоть сейчас, наперед велите лучше казнить. На это житье не стало у меня сил, все равно пропадать, что тут, что там»».
Хан решил выдать всем невольникам понемногу денег, и Зиновьев стал снова готовиться к побегу. Этот новый побег начинался плохо. Бежали втроем, за ночь не успели дойти до реки, а днем попались на глаза женщинам, собиравшим навоз, и те побежали в город сообщать о беглецах. Яков предложил разбежаться и прятаться порознь, а собраться на следующую ночь. Так и сделали, и благодаря этому их не поймали. Однако ночью Яков не нашел в условленном месте ни своих спутников, ни запасов. Позже он узнал, что товарищи его, молодые парни, сначала все сделали, как было условлено: забрали мешки с припасами, пришли туда, где договаривались встретиться, да вдруг испугались и вернулись в Хиву с повинной. Хан помиловал их, а Зиновьева велел поймать и сразу казнить. Далее Яков рассказывал:
‒ «Без хлеба уйти мне нельзя было, я и решился ‒ что будет, то будет, идти прямо в Ургенч, на базар, среди белого дня. Пришел я туда, и увидел меня знакомый человек, Ша-Махмет, отозвал в сторону, да и говорит: - «Чего ты тут ходишь? Аль две головы у тебя на плечах? Тут уже по базару кричат, что кул (невольник) ханский ушел, и погоня за тобой пошла на все четыре стороны». Тут на счастье попался нам, за словом, киргиз с мешком. Я купил его, не оглядываясь, купил и пшена, пошел на ручную мельницу - тут еще стали было допытываться, кто я таков, да откуда. Однако ж я успел отовраться и от них, взял смолотую муку и мешок свой, залег на день на кладбище, а ночью дошел до реки...».
И опять беглец долго плыл, борясь с течением, прячась в камышах, чудом избегая встреч с людьми. Спасаясь от погони, восемь раз переплывал Аму-Дарью, потерял сапоги, шел босиком по раскаленному песку... Через двое или трое суток Зиновьев добрался до кочевья арабов. Арабские племена жили в Средней Азии с давних времен и были подвластны бухарскому эмиру. Они занимались скотоводством и производством черного каракуля. Беглецу пришлось просить у них воды. Арабы продержали его у себя двенадцать дней, и хотели продать хивинцам, идущим с караваном из Бухары, однако слухи об этом дошли до одного из приближенных бухарского эмира, Ишан-Раиса, который потребовал доставить русского к нему. Об этом Ишан-Раисе Зиновьев рассказывает много и подробно, как о человеке суровом, но справедливом. Встреча с этим вельможей, наконец, избавила Якова от страшной участи раба.
В противоположность Хиве, Бухара стремилась поддерживать с «белым царем», т.е. русским императором, торговые и дипломатические отношения. Эмир запретил своим подданным иметь русских рабов и сурово покарал тех, кто до этого указа плохо обращался со своими невольниками. С того момента все русские в Бухаре находились только при дворе эмира и обращались с ними сравнительно неплохо.
Яков Зиновьев, судя по его рассказу, отличался не только мужеством и чувством собственного достоинства, но и умом, наблюдательностью, остроумием. В своих показаниях он дает подробные характеристики эмиру и его приближенным, описывает их внешность, характеры, привычки, метко, иногда юмористически оценивает многие «внутриполитические» события в Бухаре. Довольно подробно характеризуется в его рассказе и внешняя политика эмира, те благоприятные изменения, которые произошли в этой политике после пребывания в Бухаре в 1820-21 гг. миссии А.Ф. Негри - первого русского дипломатического посольства в Бухару.
Вот, например, как рассказывает Зиновьев о слоне, подаренном эмиром Николаю I:
«Слон, которого посланец привел ныне Государю Императору, прислан в Бухару от Афганского владетеля Дост-Мохаммед-Хана, который, как слышно было, взял слона этого и еще сколько-то пушек у сеиков, с которыми воевал. Англичане стояли за сеиков, и Дост-Мохаммеду сначала посчастливилось. Но потом, видно, не хватило ни силы, ни казны, он англичанам покорился. С афганским или кабульским владетелем эмир бухарский в дружбе, с Кокандским также, а хивинского, Алла-Кула, ставит ни во что. Когда он присылал к нему за помощью, чтобы не отдавать русских, так Насрулла (эмир бухарский - И.З.) отвечал: «Сами наварили, сами и расхлебайте; а я из-за вас ссориться с белым царем не стану». Слону, однако же, эмир наперед отпилил клыки на ножевые черенья (чтобы сделать из них рукоятки ножей ‒ И.З.), да ободрал с него все богатые ковры, покрывала и сбрую, которая была серебряная».
Этот слон, как свидетельствуют переписка В.И. Даля и официальные документы, хранящиеся в оренбургском архиве, был доставлен в Оренбург осенью 1838 г., здесь перезимовал, а весной 1839-го отправился в Петербург [4]. Якова Зиновьева и еще двух русских пленников привел из Бухары с тем же караваном Балтакули-бек Рахметбеков, посол эмира Насруллы. - «Нам, трем человекам, сказали, ‒ поясняет Зиновьев, ‒ что правительство требовало нас поименно, за что и молим Бога. Нас зараз и прислали; а эмир сам говорил нам, и не раз, что как скоро только потребуют у него остальных русских, то в тот час и пришлет». Следует, однако, заметить, что при выполнении обещаний такого рода эмир не был очень уж пунктуален и расторопен: русские невольники ценились и при его дворе.
После «Рассказа русского пленника из Хивы, Якова Зиновьева» В.И. Даль в качестве дополнения к нему помещает в номере 27 газеты «Санкт-Петербургские ведомости» за 1839 г. рассказ урядника Егора Попова, который описывает два трагических случая, ярко характеризирующих политику хивинского хана Алла-Кула в отношении русских и англичан. Вот как рассказывает урядник Попов о своём тёзке Егоре Щукине, которому не суждено было освободиться из плена.
«Незадолго до отправления нашего из Хивы здешние хивинцы дали знать туда, будто бы пленник Егор Щ/укин/ переписывается с Оренбургом. Щ. ‒ богатый астраханский мещанин, и братья, и другие родичи его живы о сю пору в Астрахани. Сверх этого оговору, перехватили в Хиве у приезжих кайсаков письмо из России на имя мое, Егора Попова. В Хиве прозваний пленников не знают; а как только дочитались, что письмо это на имя Егора, то, полагая, что оно писано к Щ., вывезли бедного земляка по приказанию хана ночью втихомолку за город, заставили самого для себя могилу вырыть и закопали, ‒ кто говорит, что убитого, а кто говорит, что живого. Там расправа коротка. Письмо переводил наш беглый татарин, такой грамотей, что слова «шли мы до Оренбурга 54 дня, а за три дня ходу встретили нас хлебом и солью» перевел: «Россия считает за хивинцами 54 греха, а за три только дела полагает с них взыскание». Между тем, хан хотел добиться настоящего толку, что написано в письме этом. Видно, заметили, что татарин сбивается, и позвали меня. Я как глянул на письмо ‒ вижу, что оно ко мне. Думаю себе, коли промолчать да отпереться, так после беда; нечего делать, скажу сам. Я и говорю: «Откуда, Таксыр, вы это письмо взяли? Это письмо ко мне». - «Как к тебе? Это к Егору». - «Да к Егору же, и я Егор. Я Егор Попов». Тогда Ходжиш-Махрем, сидя тут же, сложил руки и сказал, намекая, на бедного Щ.: «Праведная душа улетела на небо». - «Нечего делать, говорят, ‒ коли к тебе, читай да переводи». Я стал читать и уличил татарина, который стоял тут же, что он соврал. Он так струсил да перепугался, что мне уже можно было обморочить и его и их. Дальше сказано было в письме: «Пиши к нам, что у вас делается, что нового». Надо было замять это. Я и напустился на татарина: «Врешь, говорю, гляди, не пиши, а пищи», ты знаешь ли, что такое пища, еда? Ну, они и пишут про пищу свою, про еду, что за три дня ходу вывезли им навстречу харчи». Этим я и сбил его, и отделался, да уж бедного Щ. не воротил».
Второй случай, описанный урядником Поповым, ‒ ещё один пример жестокости хивинского хана.
‒ «Весною этого года прибыли в Хиву пять или семь человек англичан, через Персию, видно, а вожаками были у них туркмены: Англичане эти хотели ехать в Хиву и сказывают, что были они люди торговые, а доподлинно не знаю. Только вожаки их, обославшись сперва с Хивою, привели их не в Бухару, а в Хиву. Хан посадил их в один из загородных домов, там держали их долго, наконец, в самую Пасху выпустили, и они ходили на свободе целый день. Да только день этот был для них последний. Наутро схватили их снова, вывезли за город, пытали там при лице самого хана и допрашивали. Они показали все одно, что идут торговать в Бухару, но хан велел их тут же при себе передушить, что исполнили своеручно первые сановники его. Когда осталось их живых только двое, один из чиновников сказал хану: «Видно, Таксыр, они ни в чем не виноваты, а то бы признались; что греха на душу брать понапрасну, прикажи этих отпустить». Но хан отвечал: «Коли тех передушили, так этих выпускать не для чего, видно, так уж и быть, задушить и этих». Последний из них громко проклинал хана и напророчил ему всякую беду и гибель; сказал: «Что теперь над нами ты сделал, скоро сбудется и над тобой». Хану это очень не понравилось; сказывают, что после он призадумался. У англичан нашли, говорят, пять тысяч червонных».
Начиная с XVIII века, русское правительство постоянно искало способы прекратить кражи людей с угоном их в Среднюю Азию. Но только зимой 1839-40 гг. Хивинский поход положил конец этому разбойному промыслу. Хотя войска под руководством В.А. Перовского и не дошли до Хивы, хан Алла-Кул, выполняя требования правительства России, отпустил на волю всех русских невольников, а затем своим указом запретил хивинцам производить набеги на российские владения и даже покупать русских рабов.
Примечания
1. Прокофьева, А.Г. Оренбургские мотивы в творчестве В.И. Даля // Владимир Иванович Даль. Оренбургский край в художественных произведениях писателя. Оренбург, 2001.
2. Даль, В.И. Рассказ пленника Федора Федорова Грушина // Неизвестный Владимир Иванович Даль. Оренбургский край в очерках и научных трудах писателя. Оренбург, 2002.
3. Луганский, В. Рассказ русского пленника из Хивы, Якова Зиновьева. 1838 // Санкт-Петербургские ведомости, 1839, № 22-24.
4. Об отправке в Санкт-Петербург от Бухарского хана слона // ГАОО, ф.6, оп.10, № 4961.
И.К. Зубова