Научная электронная библиотека

Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания

ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО В.И. ДАЛЯ В ОРЕНБУРГЕ

Матвиевская Г. П., Прокофьева А. Г., Зубова И. К., Прокофьева В. Ю.,

13. Художественное пространство в повести В.И. Даля «Гофманская капля»

При имени Даля-писателя прежде всего вспоминаются его «физиологические» очерки, насыщенные, иногда перенасыщенные этнографическими деталями, полные «живой статистики», бытового пространства, или же сказки для «детей изрядного возраста», как называл такие сказки М.Е. Салтыков-Щедрин.
Произведения писателя, написанные в оренбургский период нередко на «восточном» материале, имеют свои особенности: Даль внимателен к географическому пространству (Европа, Азия), которое на пограничной оренбургской земле определяет разделение и культурного пространства (европейского, азиатского), бытовое же пространство подчеркивает специфику границы между культурами, нациями, образами жизни.
Долгие годы находясь в Оренбуржье, Даль записал и обработал местные легенды и предания, в которых оренбургские локусы (ограниченные пространства, природные или культурные) нередко приобретают не географическое или историческое, а мифологическое значение. Художественное пространство определяется уже не столько населенными пунктами, сколько природными локусами: степь, Урал, «азиатский» и «русский» берега Урала и т.п.
Поскольку легенда или предание предполагают достоверность прошлого, то истории, которые о нем повествуют, должны быть соотнесены с каким-либо реальным местом (в противоположность сказке, где действие совершается «в некотором царстве, в некотором государстве»). Строго следуя жанровым канонам, Даль свои предания начинает и заканчивает пространственными обозначениями: «Четырнадцатилетняя казачка Марья Чернушкина, Красногорской крепости на Оренбургской линии, выгоняла телят», - так начинается рассказ «Осколок льду».
На первых страницах рассказа «Полунощник (Уральское предание)» обозначено место действия: «Осторожные воры... киргизцы, не желая бороться с открытой силой... перебрались вплавь через Урал». Как бы далеко от Оренбуржья ни уносила судьба далевских героев, последний абзац - всегда возвращение на родную землю. Этим автор еще раз напоминает читателю, откуда началось развиваться действие, где все происходило, а реальные географические обозначения должны уверить в реальности самих событий.
Кроме того, весьма часто используемый природный локус «Урал» играет в мифологизированном художественном пространстве роль -
границы между культурами, нациями, образами жизни. Пересечение реки носит функцию проникновения в другой мир, житие по ту сторону Урала - испытание героя, возвращение назад - счастливый финал (именно такова семантика рассказа «Осколок льду»).
Чаще всего оренбургские локусы в творчестве В.И. Даля выполняют следующие функции:
‒ они представляют пространство географическое;
‒ помогают осмыслить пространство историческое;
‒ служат  семантическим прыжком в пространство мифологическое.
Среди «оренбургских» произведений Даля «Гофманская капля» занимает особое место, это беллетристическая повесть, для нее не характерно обилие этнографических деталей, как, допустим, для «восточных» «физиологических» повестей «Бикей и Мауляна», «Майна», она написана в традициях русской фантастической повести, видимо, поэтому Мельников-Печерский считал ее не совсем удачной, не «далевской».
В «Гофманской капле», которая современному читателю неизвестна, так как она публиковалась только в XIX веке, нет упоминаний об Оренбургском крае, об Оренбурге, но есть подробное описание губернского города, который назван вымышленным именем: «Зала благородного собрания старинного удельного, а ныне губернского города Тугарина освещена была, как щит на потешных огнях. Свет падал сквозь цельные зеркальные стекла, недавно выписанные дворянством в честь нового губернатора и на прощанье со старым; яркая полоса ложилась во всю ширину здания поперек улицы, загроможденной каретами, колясками, дрожками: кучера и выносные расхаживали в толпе любопытного народа и заглядывали в окна; в окнах мелькали головы, проносились попарно и подавали зрителям на улице повод к разным толкам и замечаниям» [1, 209].
Упоминание об Урале в повести связано не с местом действия событий, а с фамилией героев произведения - таинственных братьев-близнецов Таганаевых: «Самое прозвание их, как носились слухи в народе, было взято от какой-то проклятой горы на Урале, из которой-де черти таскают по ночам золото бадьями и рассыпают его по долам и угорьям. Гора Таганай есть, конечно, на Урале, но, сколько известно, в ней нет золота и черти не ходят за ним туда с бадьями. Таганай известен только дикостью своей, и самая подошва его едва доступна для конного путника, а на вершину, усаженную по всему гребню отвесной зубчатой скалой, вроде каких-то развалин, с трудом взбирается пеший. Таганай также известен как место нахождения гранатов» [1, 233].
Надо заметить, что на Южном Урале, в Челябинской области
(а когда-то Челяба был уездным городом Оренбургской губернии) действительно есть горный массив Большой Таганай, но автору важно в данном случае лишь предание, связанное с ним, подчеркивающее, что герои его повести занимаются «темными» делами (как выясняется в конце повести, один из братьев «сослан был в Сибирь за подделку денег, но бежал и скрывался... под чужим именем», «другой брат - отъявленный игрок и шулер»).
В конце повести В.И. Даль вновь использует реальный локус как фантастический: бурная деятельность братьев-близнецов в губернском городе была прервана пожаром: «Ровно в полночь ударили в набат, трещотки и барабаны прошли зловещим грохотом по всем улицам Тугарина... Мы упомянули выше, что в течение лета было уже несколько пожаров, один за другим, что подозревались поджоги и что народная молва безотчетно обвиняла ненавистных для черни близнецов. Несколько недель прошло спокойно, жители начинали уже забывать этот убийственный страх, который в таких случаях овладевает всеми без разбора, уже мирные обыватели начинали засыпать по ночам, не выставляя за ворота сторожа с дубинкой или бабу с кочергой, как вдруг опять трещотка и барабан загремели, и испуганные на смерть жители бросались спросонья к окнам и за ворота, чтобы увидеть, где и откуда грозит опасность. Ночь осветилась страшным, зловещим заревом пожара, город ожил, улицы снова покрылись народом, крики и вопли огласили воздух, ворота растворялись, и бочки с водой катились со стуком и громом вдоль улиц... Дом Таганаевых был весь объят ярким пламенем. Тьма народу сбежалась и все сбегались более и более... В этой огромной толпе, обыкновенно столь шумной, торопливой, суетливой господствовала какая-то величавая тишина, какое-то благоговение, и никто не смел... ′′противиться воле и попущению
Божию′′» [1, 276-277].
Любопытно, что в 1839-1840 гг. в Оренбурге было заведено дело, до сих пор хранящееся в Оренбургском архиве, о пожарах в городе Оренбурге, включающее рапорты оренбургского полицмейстера и объявление (рукописное и напечатанное) от оренбургского военного губернатора В.А. Перовского «для сведения и непременного исполнения». В объявлении-листовке говорилось: «По поводу пожаров, происшедших за несколько времени пред сим в соседних губерниях, здесь разнесся слух, что и в Оренбурге будут такие же пожары от поджогов, и чем более распространялась между народом молва эта, тем более присоединялось к ней разных нелепостей, а случившиеся 2 числа сего месяца два пожара были причиною, что наиболее робкие из жителей стали выбираться из домов и примером своим увлекли к тому других...» [2].
Сопоставление текста этого обращения В.А. Перовского к жителям Оренбурга и страниц повести В.И. Даля подтверждает реальный источник описания пожара. Но пожар в данном случае необходим писателю для создания ирреального пространства, ибо с мифическим и мистическим пространством связан финал повести, предлагающий легенду о наказании, наложенном юродивым Афоней на Таганаева: всю ночь до рассвета бегал тот в исступлении вокруг холма, на котором стоял блаженный, и не мог остановиться, а с криком петуха исчез, будто его и не было («Уже смерклось вовсе, а близнец все носился во весь дух по тому же бесконечному ободу, дыхание его было слышно издалека, а топот раздавался, как от тяжелых конских копыт. Афоня дико вскрикивал, хохотал, взвизгивал и наконец замолк, по временам только бормотал что-то про себя или начитывал шепо-
том») [1, 281], с тех пор «народное предание указывает на холм или курган, получивший с этой поры название «Чертово городище», суеверные крестятся, проезжая по дороге мимо кургана в город или из города, а смелые, как говорят, припадают иногда по ночам в отдалении к битой, укатанной дороге и внятно слышат, как близнец все еще мчится конской рысью по тому же зачарованному кругу. На сколько лет или веков наложена на него эта служба - неизвестно» [1, 282].
Таким образом, в повести В.И. Даля «Гофманская капля» художественное пространство соотносится с реальными оренбургскими, уральскими местами (хотя конкретных текстовых отсылок к ним нет), которые становятся средством для создания ирреального пространства.
Примечания
1. Даль, В.И. Полное собрание сочинений. Т. 1. СПб.-М., 1897.
2. ГАОО, ф.6, оп. 5, № 11571.
А.Г. Прокофьева, В.Ю. Прокофьева