Научная электронная библиотека
Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания
5.2. Историческая преемственность притяжательных и личных окончаний
Происхождение тюркских личных и притяжательных окончаний, которые относятся к лично-количественным категориям, зачастую связывают с личными местоимениями. Особая роль личных местоимений в формировании личных и притяжательных окончаний не только тюркских языков, но и языков мира самой различной структуры признается многими учеными. По мнению известных ученых-тюркологов, притяжательные и личные окончания связаны по происхождению с личными местоимениями мен «я» и сен «ты».
В.В. Радлов считает появление притяжательных окончаний результатом изменения местоимений с самостоятельной семантикой, Э.В. Севортян же говорит о том, что среди притяжательных окончаний можно обнаружить следы происхождения формы 1-го лица множественного числа myz//byz от местоимения biz//miz «мы» [1-е лицо множественного числа), происхождение же других притяжательных форм неясно [165, 42].
Точку зрения о происхождении притяжательных аффиксов из личных окончаний поддерживают М. Рясянен, Г.И. Рамстедт, А.И. Кононов, А.М. Щербак, В. Котвич и другие ученые. К. Брокельман считает притяжательные окончания сокращенными формами, энклитикой местоимений в родительном падеже. Мы видим, таким образом, что ученые не отрицают того, что личные местоимения были основой для формирования притяжательных окончаний. Однако мнения ученых о конкретных путях постепенного превращения первых самостоятельных праформ в грамматические форманты разделяются.
Можно сказать, что притяжательные окончания в различной степени сохранили форму личных окончаний, ставших для них основой. К примеру, контуры элементов личных окончаний можно легко обнаружить в 1-м лице, что касается 2-го лица, то никаких материальных следов соответствия местоимению не наблюдается. В. Радлов приходит к заключению, что формант -м 1-го лица единственного числа соответствует краткой форме личного местоимения мен «я», а окончание 1-го лица множественного числа – предикативному форманту -міз, образованному из древнего личного местоимения. Что касается аффикса -ң 2-го лица единственного числа, то, возможно, он появился в результате сокращения самостоятельного личного местоимения сен – сенің в форме родительного падежа [166, 98].
Г.И. Рамстедт признает также образование показателя -м из местоимения мен, показателя -міз – из местоимения біз и считает, что форма притяжательного окончания 2-го лица может быть результатом сокращения личного местоимения сен(sän > sn > hn > η) [32, 105].
Э.В. Севортян и Г.И. Рамстедт отрицают процесс превращения в тюркских языках форманта -н в -ң. «Невозможность с фонетической точки зрения связать -ң и местоимение сен заставляет нас согласиться с мнением В. Радлова и К. Брокельмана о его происхождении из личного местоимения в родительном падеже», – говорит Ш. Акбаев [167, 4]. В. Котвич подчеркивает, что проблема происхождения формантов имени из окончания родительного падежа до сих пор не получила должной разработки.
Если учесть мнения об употреблении в пратюркскую эпоху личных местоимений в конце предложения в постпозитивной позиции, то мы вынуждены признать, что формы 1-го и 2-го лица притяжательных и личных окончаний сформировались из форм прямого и косвенного склонения личных местоимений в сравнительной форме. По-видимому, постпозитивное употребление личных местоимений в пратюркском языке (возможно, и ранее) позволяло различать падежные формы субъекта (употребление после глагола) и падежные формы объекта (употребление после имени).
К примеру, в мрасском и кондомском диалектах шорского языка при спряжении глаголов прошедшего времени с формантом -ды/-ді/-ты/-ті в форме 1-го лица множественного числа употребляются личные окончания типа келдибис, бардыбыс (келдік, бардық «пришли, пошли»), иногда и в сокращенной форме [168, 506]. Личные местоимения в прямой и косвенной форме, находящиеся в постпозиции, изменяются в зависимости от того, употребляются они после глагола или после имени. К примеру, casus indefinitus, в основном, выражает субъективное мнение, а в родительном падеже – значение притяжательности.
В современных тюркских языках, в частности, в казахском языке, формы принадлежности, притяжательности личных местоимений (как и другие слова) образуются посредством родительного падежа: менің «мой», сенің «твой», біздің «наш» и др.
В алтайских языках притяжательные аффиксы и начальные согласные звуки окончания родительного падежа личных местоимений соответствуют, однако форма именительного падежа отличается. Например, бурят, калмыц. бін «я» (форма именительного падежа 1-го лица), minij, mini «мой» (род п..), -m, -mni (форма пассива). Можно прийти к заключению, -говорит Ш. Акбаев,-что на определенном этапе развития праязыка словосочетания, сформировавшиеся особым способом, выполняли две функции: 1) действие – субъект действия: kel-män «я пришел, приду», 2) предмет обладания – обладатель: ata-mäniη «мой отец». Здесь män – личное окончание, а mäniη – притяжательное окончание. Следовательно, происхождение указанных форм тюркских языков можно связать только с личными местоимениями в форм родительного падежа [167, 5].
П.И. Кузнецов говорит о том, что аффиксы, восходящие по происхождению к личным местоимениям, присоединяясь к именам, выражают идею притяжательности, а сочетаясь с глаголами, сохраняют свой первоначальный вид, то есть значение субъекта действия [178, 201].
К. Жубанов считает, что имена и глаголы, присоединяющие предикативные аффиксы, образованные из личных местоимений, в этом виде могут считаться полноценными предложениями. Например, в составе слов жақсы-сың «ты хороший», жазар-мын «я напишу» сохранены все признаки предложения. Ученый заключает, что окончания -сын, -мын в современном казахском языке были в свое время личными местоимениями, то есть самостоятельными словами, выполнявшими функцию подлежащего, а слова жақсы и жазар – сказуемыми [11, 168].
А.Н. Кононов, упоминая об этом явлении, а именно, об образовании глагола из местоимения, превращенного во флективное личное окончание, не отрицает того, что система спряжения в тюркских языках доказана на основе конкретных фактов. Тем не менее, считает ученый, это не значит, что все слово – и формообразовательные аффиксы произошли только из самостоятельных слов [88, 9].
Н.К. Дмитриев пишет, что многие лингвисты признают происхождение личных окончаний из личных местоимений, и отмечает, что в тувинском языке, в отличие от других тюркских языков, показатели 1-го и 2-го лица единственного и множественного числа глагола и сказуемого до сих пор сохранили фонетический облик личных местоимений, легших в их основу в процессе исторического формирования. Судя по этому, показатели сказуемого тувинского языка, по-видимому, отражают начальную фазу превращения самостоятельного слова в аффикс, а именно, этап превращения в служебное слово. По этой причине личные окончания тувинского языка мен, сен, бис, силер выполняют две разные функции: а) функцию отдельного слова, то есть личного местоимения б) служебного слова, то есть аффиксоида, присоединяющегося лишь к слову в функции сказуемого. См.: тув. Мен студент мен. Сен студент сен || қаз. Мен студентпін. Сен студентсің. «Я студент. Ты студент» а также в спряжении глагола: Мен номчаан мен || Мен оқыдым. «Я читал» и Сен номчаан сен || Сен оқыдың «Ты читал» и др. [169, 222].
Специалист в области урало-алтайских языков, В. Котвич отмечает важность данных монгольского языка для изучения истории формирования и развития притяжательных и личных окончаний, начиная с ХІІІ века и до сего дня. Место отсутствующих в алтайских языках собственных и возвратных местоимений монголы попытались восполнить личными местоимениями в родительном падеже. Ученый считает, что довольно частое употребление подобных форм в конце корня для выражения определенных категориальных понятий, в зависимости от сходства с аффиксами и различными морфологическими элементами, по всей видимости, стало необходимостью. В результате этого личные местоимения из препозитивной позиции переместились в постпозитивную. Но и не расстались полностью с прежним порядком употребления в слове, доказательством чему может быть параллельное употребление в памятниках обеих конструкций [6, 159]. Личные местоимения в роли подлежащего, переместившись в конец, перешли к функции морфологического аффикса, а находясь в прежней позиции, выполняли функцию подлежащего. В результате одно местоимение, будучи дважды использованным в одной семантической функции, в одном случае употребляется до слова, к которому относится, во втором – после него.
М.З. Закиев полагает, что в древности в качестве своеобразного окружения подлежащего обычным был порядок употребления слов типа «подлежащее-сказуемое-подлежащее» [170, 104].
Такое явление, совершенно не свойственное современным тюркским языкам, мы можем встретить и в других языках, например, в малагайском языке, который относится к индонезийской ветви малайско-полинезийской языковой семьи. В индонезийском языке значение притяжательности выражается посредством словосочетания с определительным отношением. Ср.: rumah saja «мой дом» (букв: «дом я», anak engkaй «твой ребенок» (букв.: «ребенок ты»). Личные местоимения saja, engkaй – «я, ты» в функции принадлежности находятся в постпозиции по отношению к определяемым словам (rumah – «дом», anak – «ребенок»). Таким образом, в указанных языках из личных местоимений, находившихся в постпозиции, постепенно сформировались притяжательные окончания [167, 7].
Следовательно, приведенные факты свидетельствуют, во-первых, о существовании не только в тюркских языках, но и в других группах языков мира порядка слов, противоположного современному (определяемое, определение); во-вторых, об исторической общности процесса происхождения, формирования личных и притяжательных окончаний во всех языках мира.
Известно, что функционально-семантическое развитие личных местоимений, находящихся в постпозиции, приводит к постепенному ослаблению их лексического значения и усилению формально-грамматического значения. Следовательно, форманты указательного местоимения праславянского языка *jъ, *jа, *jе прошли такой же путь. Употребляясь после имени прилагательного, но в семантическом плане относясь к именам существительным (изначально выражая семантику указания и намека на определенный предмет), они постепенно стали утрачивать лексическое значение. Позже, обретя полное формально-грамматическое значение, перешли в состав имени прилагательного, находящегося перед ним, то есть к функции выражения их синтаксической роли. Ср.: dobra sestra, здесь «добрая сестра», любая «добрая сестра», однако dobra ja sestra < именно эта добрая сестра > добра + я сестра; nova stola (род. п.), «всякого нового стола», однако nova jego stola – «данного нового стола» (> новаего > новайго > новаго» > нового стола [167, 8].
Происхождение личных и притяжательных окончаний современных тюркских языков, в том числе казахского языка, могло иметь подобную модель.
Доминирование формально-грамматического значения над лексическим значением привело к редуцированию местоимений, находящихся в постпозиции. Это может быть связано, во-первых, с постепенной утратой ударения на конце предложения; во-вторых, с утратой лексического значения слова; в-третьих, с усложнением структуры формантов (возрастанием количества звуков по сравнению с прежним составом: добра + ja, ново + jeго); в-четвертых, с возможностью совпадения с другими формантами; в-пятых, с рядом фонетических факторов (сокращение группы согласных звуков под влиянием их столкновения, усложнением посредством присоединения соединительных гласных); в-шестых, с перестройкой системы [167, 8]. В результате последнего изменения определение получает возможность стоять перед определяемым членом, что, в свою очередь, создает возможность для употребления указательных местоимений в притяжательной форме перед именными членами предложения, выражающими семанику принадлежности: тіл менің – менің тілім.
Опираясь на материалы алтайских, в частности тюркских языков, можно обнаружить, что процесс сокращения личных местоимений и превращения их в аффикс проходил по-разному. К примеру, если личное окончание 1-го лица, лишившись ударения, постепенно утрачивает конечные звуки слога и сохраняет начальный звук м, то местоимение 2-го лица, наоборот, утрачивает начальный компонент и сохраняет конечный звук –ң [171, 23].
Процесс сокращения местоимений 1-го и 2-го лица в тюркских языках подобными противоположными способами мог быть обусловлен следующими обстоятельствами:
1) стремлением к систематизации и уровневости, а также к контролю формального различия показателей 1-го и 2-го лица. Ибо если бы оба личных местоимения (менің, сенің) начали сокращаться с конечного звука (до появления звуков –м и –с), это, в свою очередь, нарушило бы симметрию парадигмы, то есть сокращение с начала до конца привело бы к появлению одинаковых показателей н ~ ң;
2) поэтому необходимость сокращения группы согласных звуков определила выпадение начального –с в составе личного местоимения 2-го лица [107, 98].
Н.К. Дмитриев также говорил о возможности утраты этого начального –s.
Фактов, доказывающих то, что притяжательные и личные окончания являются конечным звуком аффиксов в форме 2-го лица родительного падежа, можно во множестве обнаружить в подобных структурах других языков. В языке азиатских эскимосов показатели притяжательности являются конечными звуками усеченных местоимений, то есть сходны с приведенным выше примером склонения имени прилагательного древнерусского языка в форме родительного падежа.
Что касается изменения гласных звуков в составе притяжательных окончаний, то элементы -ы/і (у, ү, ұ) во 2-м лице являются древними (сен-ің), а гласный -ы(м) в составе формы 1-го лица -ым/-ім (мен) представляет собой добавочный, вставной, соединительный звук, потому что по фонетическим законам тюркских языков не допускается употребление двух согласных подряд. Поэтому большинство аффиксов, присоединяющихся к основам на согласный, начинаются с гласного звука (дос-ым, күн-ім, кітаб-ым).
Среди ученых-тюркологов существуют различные точки зрения и на формирование притяжательных и личных окончаний в форме множественного числа. В. Радлов полагает, что -міз появилось на основе самостоятельного личного местоимения біз//міз, что касается показателя 2-го лица -ңыз, -ңіз, то, возможно, он появился посредством повторного присоединения к этой форме форманта si (sä, sän) (-niz-η + si) [212, 72], М. Рясянен считает, что эти формы появились в результате присоединения к показателям 1-го и 2-го лица -m, -ŋ показателя со значением множественности или группировки -z (*r). Н.К. Дмитриев также придерживается этой позиции. Г.И. Рамстедт объясняет формирование показателя 2-го лица множественного числа влиянием показателя 1-го лица множественного числа: изначальное существование в языке формантов -m «мой» и -myz «наш» повлияло на возникновение показателей 2-го лица по тому же образцу: -ң «твой» и -ңыз «ваш» [172, 32; 32, 72; 134, 20-21].
В связи с обсуждением вопроса о формирования притяжательных и личных окончаний множественного числа существуют также точки зрения, согласно которым, притяжательные и личные окончания, возможно, появились позже форм единственного числа на основе личных местоимений сложного состава біз, сіз (б-із, сі-з). Точку зрения, согласно которой прототипом морфемы -з было местоимение сі, доказывает и семантика, которую он придает корню. Ср.: по С.Е. Малову, этимология местоимений біз и сіз такова: bi + si = biz «я + ты = мы», si + si = siz «ты + ты = вы» [92, 52]. Ш. Акбаев по поводу формирования притяжательных окончаний множественного числа считает, что они появились в результате добавления личных местоимений biz, siz к форме притяжательным окончаниям единственного числа: til-(i)m + biz «тіліміз» «наш язык», til-iη + siz «тіліңіз» «ваш язык» [167, 10].
По нашему мнению, начальный звук -ы(-мыз) в составе вариантов притяжательных окончаний множественного числа -ымыз//-іміз является «вставным» звуком, соединяющим основы на согласные и личные местоимения с семантикой множественности, а аффикс -ыз, -із (с~з) в форме множественного числа является древним показателем собирательности-множественности. Ср.: 1. Біздің бала-мыз, ауыл-ы-мыз. «Наш ребенок, аул» 2. Сіздің бала-ңыз, ауыл-ы-ңыз «Ваш ребенок, аул».
То же самое можно сказать об аффиксе множественного числа -қ, -к, который присоединяется к глаголам очевидного прошедшего времени в условном и повелительном наклонении. Г.И. Рамстедт, справедливо связывая их с древними формами -дук и -ды, тем не менее не смог доказать этого на конкретных языковых фактах. М. Кашкари в «Словаре тюркских наречий» приводит примеры того, что большинство огузов и других тюрков употребляли форму прошедшего времени -дуқ, не делая различий в единственном и множественном числе: мен йа курдук «я построил жилище», біз йа курдук «мы построили жилище», мен бардук «я пошел» и др. П.И. Кузнецов считает морфему -к результатом семантического изменения показателя прошедшего времени -түк//-дүк. Ученый указывает, что в ХІІ-ХІІІ вв. в огузских диалектах он сохранился в форме 1-го лица множественного числа, которая в языковом сознании делится на компоненты -ды + личное окончание -к [173, 205].
Например, в памятниках среднетюркской эпохи в личной форме единственного числа звук -к был утрачен, но сохранился губной гласный: кәл-дү-мән, кәл-дү-м. Форма 1-го лица множественного числа, в отличие от формы 1-го лица единственного числа, не подверглась изменениям и сохранилась в древнем облике. Ср.: кäл-дүк-лäр, кäл-дү-биз. Кäл-дү-миз, в азерб. языке в форме желательного, повелительного наклонения 1-го лица множественного числа al-ïr-ïγ «давай мы возьмем», al-аr-ïγ «если мы возьмем». Сходна с указанными выше и структура личных и притяжательных окончаний 1-го и 3-го лица венгерского языка. Ср.: І – инк ~ ünk < окончание І лица –m (> n) + показатель множественности -к [174, 161]. По-видимому, в 3-м лице nsa ~ nsä < n – показатель множественности, -sa//-sä является показателем лица.
О том, что в формировании личных и притяжательных окончаний множественного числа особое место занимают личные местоимения, свидетельствуют и следующие примеры из некоторых языков народов Африки. Например, в африканском языке слово эве является формой множественного числа личных окончаний и употребляется в функции окончания множественного числа, ср.:ati «дерево» – atiwo «деревья» (wo «они»); в эфикском языке форма 3-го лица множественного числа личных местоимений употребляется в функции префикса, образующего форму множественного числа имен существительных: ete «отец» – mete «отцы» (m – «он»). В языке мафорских папуасов также наблюдается процесс перехода личных местоимений в аффикс множественности. Ср.: snūn «мужчина» – snūn-si «мужчины» (si «они») [175, 278].
Известно, что изобретение человечеством количественных значений (наименований числа) потребовало сложных абстрактных понятий. Поэтому вначале появились самые простые формы количественных числительных, употребляемые в повседневном быту. Как показывают лингвистические и этнографические исследования, в некоторых языках имеются наименования лишь трех чисел один, два, три, остальные числа передаются посредством слова много. Эскимосы до последнего времени не могли назвать количества своих собак, однако знали наизусть кличку каждой из них. Неумение считать заставляло человека запоминать их число с помощью «образа». Следовательно, и личные местоимения біз, сіз, послужившие основой для формирования личных и притяжательных окончаний, видимо, являются структурами, которые возникли на таком же древнем уровне простого, конкретного мышления народа. В современном казахском и других тюркских языках формы множественного числа притяжательных и личных окончаний считаются сложными элементами, возникшими путем объединения личных местоимений мы//мі и древних показателей собирательности-множественности -с//-з //-т//-қ..
Следовательно, элемент -қ//-к в составе формы 1-го лица множественного числа повелительного и условного наклонения современного очевидного прошедшего времени (барды-қ, барай-ық, барса-қ) является отражением древнего показателя парности-множественности-собирательности.