Научная электронная библиотека
Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания
Глава 4. ПСЕВДООБМАНЫ
В политической, публицистической и другой литературе, в программах и лозунгах «протестных» движений встречались (особенно часто – в конце 80-х – в 90-х гг. XX века) и встречаются термины «полная правда», «вся правда», «полуправда» и др. с запутанными, смутными смыслами. Разберёмся в смыслах этих терминов и в соотношениях их с понятиями «истина», «правда», «ложь», «обман», анализируя при этом решение данных вопросов Д.И. Дубровским в разделе «Полуправда»: её природа и социальные функции» его интересной и важной монографии «Обман» [31].
Видимо, прежде всего значительная расплывчатость смыслов терминов «полная правда» и «полуправда» во многом обусловила непоследовательность в решении этих вопросов, которая проявилась с первых же абзацев раздела. Так, он решает: «Попытаемся хотя бы в общих чертах определить то, что именуют полуправдой» [31, с. 50], но через страницу меняет установку: «…надо вначале выяснить, что такое «полная правда» [31, с. 51].
На наш взгляд, начинать надо с выяснения понятия «правда», поскольку именно от того, как он решается, зависят решения вопросов не только о соотношении его с понятиями «истина», «заблуждение», «ложь», «обман», но и о смыслах таких используемых многими авторами терминов, как «полуправда», «полная (вся) правда», «полуложь», «полуобман».
Характеризуя правду, Д.И. Дубровский называет её то высшей ценностью [см. 31, с. 5,7], то одной из высших ценностей [см. 31, с. 49], то одной из фундаментальных ценностей [см. 31, с. 5]. Но ведь всё это – не одно и то же.
Он считает противоположностями («антиподами») правды обман и несправедливость [см. 31, с. 5,49]. Это не совсем точно: на самом деле, правда противостоит неправде, кривде, лжи, а обман – информированию, несправедливость же – справедливости.
Автор верно определяет правду, прежде всего, как истину, считая её признаками подлинность и несомненность [см. 31, с. 49], но тут же, как бы предостерегая читателей от доверчивости к ней, сообщает о том, что под личиной правды нередко выступает гнусный обман, что её именем освящаются предрассудки, низменные побуждения и корысть
[см. 31, с. 49]. Спрашивается: ну, причём тут правда? Зачем же в одном абзаце совокуплять правду и подлый обман, прикрываемый бесчестными людьми именем «правда»?
Д.И. Дубровский отмечает, что правда – «прежде всего определённое знание и определённая оценка» и «эти две ипостаси правды … взаимообусловлены в такой же степени, как знание и ценность» [см. 31, с. 52, 52–53].
Полная правда, по Дубровскому, – это вся правда, предоставленная целиком, недозированно, нефрагментарно, непоэтапно. Полная правда, какую требуют «борцы» за неё, означает «сейчас, сегодня, сразу, а не по кусочкам и когда-то в будущем», «сразу и целиком нужна нам вся полнота правды о всех сферах реальности» (И. Виноградов)» [цит. по: 31, с. 50]. Выражая согласие с таким пониманием «полной» правды, Д.И. Дубровский, во-первых, заявляет: «Резкая критика И. Виноградовым принципа и политики «поэтапной» правды заслуживает, конечно, поддержки» [см. 31, с. 50], а во-вторых, увязывает неопределённую идею о «неделимости»4 правды с такой же неопределённой мыслью о «полноте правды» и отмечает, что «взятый в абстрактной форме тезис о «неделимости» и полноте правды («нужна нам вся полнота правды о всех сферах реальности…») является, конечно, истинным, ибо противоречащий ему тезис будет заведомо ложным…» [31, с. 52. – Курсив наш. – В.Е.], но тут же делает более осмотрительный вывод: «в каждом конкретном случае реализация требования о полноте и неделимости правды оказывается проблематичной» [31, с. 52].
Есть у него и другие трезвые мысли: «не всегда ясно даже то, в каком смысле говорится о полной правде» [31, с. 51], «вся правда остаётся тем идеалом, к которому стремится общественное и индивидуальное познание и самосознание» [31, с. 56], «…правда практически никогда не является полной, завершённой, исчерпывающей» [31]. Но, пожалуй, правильным и рациональным является «перевод» вопроса о «полноте правды» в другую плоскость: «… не должно быть запретных для критики областей социальной действительности, запретных вопросов и фактов; недопустимы меры официальных органов по ограничению и селекции общественно значимой информации; … официальные органы не должны чинить препятствия компетентному изучению социальной жизни и обнародованию новых результатов, способствующих уточнению, углублению или даже пересмотру сложившихся представлений и оценок» [31, с. 52; см. также: с. 56].
На наш взгляд, если так называемая «полная» («недозированная и т.п.) правда – это вся информация, все обоснованные, практически подтвержденные знания, то она есть постоянный процесс расширения, дополнения, уточнения своих составляющих, развития, совершенствования достигнутого состояния и дополнения его новыми фактами, сведениями, обобщениями, выводами, это – процесс типа кипящего в огромном котле информационного мессива, в которое постоянно добавляются всё новые и новые продукты постижения действительности. Поэтому «вся» правда в каждый момент носит сиюминутный характер и в ней далеко не все составляющие «готовы», многие из них временно «сырые» или «полусырые», поэтому могут представлять опасность для общества.
Д.И. Дубровский заблуждается, полагая, будто институциальным субъектам (правительству, ведомству и т.п.) или общественным организациям, частным лицам может быть известна «полная» правда, исчерпывающая информация о чём-то или о ком-то [см. 31, с. 51]. Абсолютно полного, исчерпывающего обмена информацией между этими социальными субъектами нет (например, в каких-то аспектах в этом нет надобности, в каких-то других – просто невозможно). К тому же у различных государственных, церковных и других органов есть право на многие десятилетия или на неопределённый срок накладывать гриф секретности на ту или иную информацию. Масса неизвестной публике информации в виде, например, различных документов, личных дневников и др. находится в частных руках.
Таким образом, с одной стороны, вся правда о чём-то, о ком-то никогда не будет публично общеизвестной, а с другой стороны, никто не сможет её «впитать» в себя, разумно, объективно обдумать и переработать. Требования в духе цитированного И. Виноградова «полноты правды… именно сейчас, сегодня, сразу…» [см. 31, с. 50] обычно носят просто популистский, провокационный, корыстолюбивый характер, хотя бы потому, что такие «правдоискатели» и «правдостроители», на самом деле, имеют в виду и стремятся узнать что-нибудь скандальное, отрицательное, «обличающее» кого-то или что-то. Делается это ими явно не из «бескорыстной любви» к правде, а для использования требуемых сведений в субъективистских, злопыхательских целях. Такие люди чутко, безошибочно реагируют на направления даже легких дуновений «сверху», а уж тем более на установки «Ату!», – например, на «разоблачение сталинизма», развенчание достижений СССР, на очернение видных советских деятелей в разных сферах и т.п. Кстати они не требуют «всей» правды о развале Советского Союза, о разграблении народного богатства, о деятельности организаторов этих процессов и т.п. Никто из них не требует документальных данных, к примеру, о происхождении некоторых христианских догматов, которых нет в Библии (например, о дате рождения Иисуса Христа, о Богородице, о Святой Троице) или об истории и способах введения Православия на Руси, о репрессиях в отношении наших предков, не желавших поменять родную языческую веру на чужеземную, или о «подковёрной» борьбе высших политических (государственных) лиц нашей страны за последнее тридцатилетие и т.д. А почему? Да потому что «сверху» команды на этот счёт не было, а самим проявлять инициативу в таких вопросах, по меньшей мере, – опасно.
Видимо, понимая запутанность и никчемность теоретического решения вопроса о «полной» правде, Д.И. Дубровский переводит его в лоно прав и свобод: «…требование «всей правды» означает … открытость наличной информации, находящейся в распоряжении государственных и общественных органов, возможность доступа к ней и её обнародования…» [31, с. 56].
Дополнительную путаницу в решении вопроса о «полуправде» вносит «уточнённое» понимание автором правды как единства двух ипостасей: правды-истины и правды-справедливости, «… эти две ипостаси правды… взаимосвязаны, взаимообусловлены в такой же степени, как знание и ценность» [31, с. 52–53]; «… если правда выражает истину и справедливость, то она не может быть полуистиной и полусправедливостью, она или есть или её нет» [31, с. 52]. Да, всё так. Но это в отношении правды в целом, как чего-то целостного, системного. А как быть с «неполной» правдой, с частью сообщённого знания о чём-то или о ком-то, с долей известной информации и т.п. (именуемых Д.И. Дубровским термином «полуправда»)? А не напрашивается ли такая нелепая квалификация «полуправды», как «полуистина», «полусправедливость»?
В решении вопроса о «полуправде» у автора непоследовательность обнаруживается ещё более заметно.
Он пишет: «…Поскольку правда выступает в виде некоторого знания, последнее всегда выражено в той или иной его форме (суждение, комплекс взаимосвязанных утверждений, мнение, концепция, художественная идея, идеологическое образование, теория и т.п.). Это же относится и к тому, что мы называем полуправдой» [31, с. 53]. Казалось бы, автор чётко утверждает, что любая «полуправда» (т.е. часть полной правды по какому-то либо вопросу) – это правда. Ан, нет. Он считает, что правда характеризуется «целостностью и неделимостью», что она «едина и неделима», «в принципе исключает какое-либо её… дозирование» [см. 31, с. 49]. Но в таком случае напрашивается вывод, будто любая «полуправда» не может быть истиной, а значит правдой. Но однако, далее автор, противореча себе, заявляет, что «полуправда» – это «или частичная правда», или и такое сообщение, которое является неправдой, хотя и содержит некоторую верную информацию» [31, с. 50]. Называя видами «полуправды» частичную правду (порционную, поэтапную,
дозированную, т.е. выдаваемую по частям), он называет последнюю полуправдивым сообщением [см. 31]. Но слово «полуправдивый» означает, «не совсем правдивый, напополам с неправдивым», т.е. с ложным. Неудивительно, что далее он прямо объявляет, что дозированная правда, полуправда оборачивается «полуобманом» [см. 31, с. 50–51]. Вот и получилось, будто «полуправда» всегда выступает в неразрывной «связке» с полуобманом либо «полуправда» является «полуобманом». Автор без комментариев приводит безапелляционное утверждение нетолерантного академика Д.С. Лихачева: «полуправда есть худший вид лжи: В полуправде ложь подделывается по правду, прикрываясь щитом частичной правды» [цит. по 31, с. 58], а также слова Ф. Ларошфуко о том, что полуправда – особенно зловредная форма лжи [см. 31]. И не возражая им, не критикуя их утверждения (значит, соглашаясь с ними?), Д.И. Дубровский тем не менее пишет: «Всегда ли полуправда означает ложь и полуобман? На этот вопрос… следует дать отрицательный ответ» [31, с. 59].
Итак, решение вопроса о так называемой «полуправде» вконец запутан.
Пожалуй, более последовательным в решении вопроса о соотношении истины, правды целостного информационного образования и правды части или фрагмента его (в наименовании Д.И. Дубровского – «полной правды» и «полуправды») является единство следующих положений:
1) всякая правда – это, прежде всего, истина; и это – главное;
2) правда характеризует как отдельные фрагменты знаний, так и сложные целостные информационные образования, если и те, и другие адекватны объективной действительности;
3) правда как целостное образование, как единство знаний об определенном предмете»5 (например, всё известное в каждый данный момент всему человечеству, любые науки, разделы и подразделы наук, верные точки зрения, развернутые информации о чём-то или о ком-то важном и т.п.) состоит из элементов, подсистем, частей (обоснованных теоретических положений, аксиом, принципов, эмпирических данных, зафиксированных фактов и т.д.), каждая из которых логически непосредственно или опосредованно связана с остальными;
4) правда как характеристика целостного информационного образования носит интегративный, а не суммативный характер, т.е. она
обусловлена взаимодействием, взаимовлиянием, единством элементов этого образования;
5) далеко не каждая правда как целостное информационное образование состоит только из фрагментов, каждый из которых является истиной; обычно абсолютное или подавляющее большинство фрагментов (частей) таких образований, системных знаний адекватны объективной действительности, являются истинными, а вот некоторые другие части могут быть сомнительными, ошибочными, могут быть заблуждениями, получившимися нечаянно, неумышленно, но существенно не влияющими на правду как целостное образование, не меняющими её истинность в общем и целом, – конечно, здесь надо иметь в виду такой важный критерий, как мера в отношении количества таких частей (оно должно быть довольно-таки небольшим) и их влияния на системность правды (оно должно быть достаточно несущественным);
6) наличие же в любой системной информации таких элементов, как ложь, кем-то умышленно, хитроумно введенных в неё, так что они оказывают влияние на другие элементы, как-то деформируя их, делает её в общем и целом неправдой, а использование её в коммуникационных отношениях с любыми субъектами должно быть квалифицировано как обман.
Рассматривая варианты передачи так называемой «полуправды» одним субъектом другому, Д.И. Дубровский отмечает, что если субъект-транслятор – институциальный (правительство, ведомство и т.п.), то из известной ему «полной правды» о чём-то или о ком-то он предаёт гласности только ту часть, которая «выгодна» ему, а что-то из остального тщательно скрывает или же налагает запрет на обнародование общественными организациями и частными лицами информации, невыгодной ему [см. 31, с. 51]. Оба варианта можно свести к тому, что институциональный субъект-транслятор делает достоянием публики только то из «полной правды», что ему выгодно (во всяком случае – невредно), а невыгодное (опасное, вредное и т.п. для него) разными способами скрывает от неё.
В другом месте автор выделяет «две типичные разновидности полуправды»:
1) субъект сообщает другому лишь часть имеющейся у него информации без искажения её, не придавая видимость «полной правды»;
2) под видом полного правдивого сообщения предаёт адресату только часть информации, сочетая её истинные элементы с ложными [см. 31, с. 56].
В итоге у него получается, что во всех случаях передаваемая субъектом-транслятором часть информации выдаётся им за «полную правду», но в одном варианте – это та часть, которая вполне устраивает его (выгодна или хотя бы безвредна, неопасна для него), но она правдива, не содержит лжи, намеренных искажений, а в другом варианте эта сообщаемая часть сочетается с ложными элементами, с умышленными искажениями.
Вот и получается у Д.И. Дубровского, будто вся или почти вся распространяемая частичная информация либо содержит подвох, либо является обманом. Такой взгляд, видимо, был во многом обусловлен влиянием на его убеждения борьбы «перестройщиков» 80-х годов и «реформаторов» 90-х годов XX века против Советской власти и идей социализма, которые объявляли официально распространяемую в СССР информацию не заслуживающей доверия и требовали «полной правды» немедленно. Особенно те, кто по тем или иным причинам считали себя «обиженными» этой властью и жаждали мстить ей.
В каждой личности наличествует «сплав» объективного и субъективного (субъективистского) подходов при понимании, оценке, нормировании всего, что существует в окружающем мире и в самом себе. Объективность гораздо легче применяется в отношении того, что не касается самого себя, и значительно затрудняется при попытке применить её к себе (здесь, напротив, труднопреодолимым является субъективизм).
Каждый человек в своей жизнедеятельности в большей или меньшей степени лжёт, обманывает, допускает несправедливости в отношении других, но как-то «уживается» с этим, хотя может и осуждать и проклинать себя за это. А вот ко всем видам лжи, обмана, несправедливостей и т.п., с которыми сталкивается каждый человек, у него настолько резко отрицательное, осуждающее, непримиримое отношение, что он бессознательно значительно преувеличивает как их количество в окружающем мире, так и их негативную, вредную, опасную роль. Видимо, из-за этого и существуют панические заявления, что в обществе сплошь царят неправда, враньё, произвол, беззаконие. На самом деле, подавляющее большинство сообщений, частичной (фрагментарной) информации, касающихся всех сфер жизнедеятельности общества как в условиях СССР, так и в условиях нынешней Российской Федерации – это истина, правда, знание (иначе существование общества было бы просто невозможным).
На наш взгляд, можно выделить более многообразные варианты использования фрагментарной (частичной) правды (по терминологии Д.И. Дубровского, «полуправды»).
1. Субъект-транслятор (или ретранслятор, – неважно) сообщает субъекту приёмнику то, что ему известно из так называемой «полной правды», при этом он искренне может считать, что сообщаемое им – это не часть правды (не «полуправда»), а «вся» правда.
2. Субъект-транслятор знает, что ему известна лишь часть «полной правды» и он просто делится этой информацией с другим индивидуальным или коллективным субъектом, не считая необходимым или важным сообщать остальное (здесь нет утаивания, сокрытия остальной информации).
3. Субъект-транслятор из весьма обширной, известной ему информации сообщает субъекту-приёмнику лишь часть, умышленно утаивая остальную по тем или иным причинам.
Во всех трёх вариантах сообщаемая часть информации – правда, т.е. не было дезинформации, лжи, обмана. А далее уже от особенностей субъекта-приёмника будет зависеть тот результат, который получится в его сознании: он её «пропустит мимо ушей», не придав значения; не поверит ей и отвергнет её; просто примет к сведению; заинтересуется ею и попытается узнать что-то в дополнение к ней; принимая её в расчёт, интерпретируя, «перерабатывая», обдумав её, или ещё более уверится в каких-то своих верованиях, убеждениях или избавиться от какого-то своего заблуждения, или впадёт в новое заблуждение и т.п.
4. Субъект-транслятор сообщает субъекту-приёмнику фрагменты правды, но неумышленно, нечаянно, делает это вперемешку с неверными сведениями, ошибочными данными, которые являются его собственными заблуждениями. В данном случае налицо дезинформирование второго субъекта и возможность введения его в заблуждение (своего рода вариант «Бобчинского-Добчинского»), но это – не обман.
5. Субъект-транслятор сообщает субъекту-приёмнику не всю известную ему правду по какому-то вопросу, а только часть её, но именно и только правду, без добавления неверной или ложной информации, – однако при этом умышленно делая подборку фактов, цифр, примеров, сведений, данных только «в пользу» либо только «против» чего-то, кого-то, не без основания полагая, что такой тенденциозной подачи вполне достаточно, чтобы второй субъект сделал для себя выводы, вводящие его в заблуждение. Использование такой умышленно односторонне подобранной информации, каждый элемент которой адекватен действительности, а в целом они представляют собой софистический приём мудрствования, уловки и «нацеливают» второго субъекта на определённое обобщающее заблуждение, обладает всеми признаками обмана и представляет собой обман.
6. Субъект-транслятор сообщает субъекту-приёмнику частичную правдивую информацию, умышленно, хитроумно объединенную с ложной. В данном случае – явный обман.
Таким образом, в вербальных коммуникативных отношениях между субъектами частично сообщаемая истинная информация, неполные, но правдивые, правильные сведения, знания, обоснованные версии
о ком-то или о чём-то, верные данные факты, их обзор и т.п. могут играть разную роль и давать различные результаты в субъекте – приёмнике.
В заключение, на наш взгляд, нужно сказать, что сами термины «полная правда», «полуправда», «полуложь», «полуобман» – нелепы. Ну, кто может определить полноту или доли соответствующих феноменов и их соотношений («фифти-фифти»)? Почему не «треть-», «четверть-», «осьмушка» и т.д., а именно «полу-»?
Пожалуй, все эти термины носят надуманный характер и должны быть исключены из серьёзной литературы.
Стремление ряда авторов выделить в качестве особого вида обмана так называемый «добродетельный» обман вряд ли можно считать перспективным. Попытки их обосновать реальность его – нелогичны, натыкаются на неразрешимые противоречия. Проанализируем такие попытки, предпринятые Д.И. Дубровским в своей монографии «Обман» [31].
Начиная рассмотрение вопроса о «добродетельном» обмане, автор отмечает, что его следует увязывать с вопросом о подлинности и неподлинности привычных смыслов и ценностей [см. 31, с. 26]. Мы бы (тем более, не понимая точного смысла словосочетания «привычных смыслов и ценностей») уточнили так: вопрос о любом обмане следует решать непременно в связи с вопросом о подлинных и неподлинных ценностях.
Вначале он характеризует «доброжелательный» обман как совершаемый «… из благих побуждений. Субъект искусно лжёт, сообщает неточную или неверную информацию, скрывает известные ему факты, говорит полуправду, умалчивая о главном, но при этом руководствуется добрым намерением. Он искренне убеждён, что только таким путём способен принести в данной ситуации пользу обществу, группе или отдельному человеку, что в противном случае он нанесёт им ущерб» [там же]. Значит, прежде всего, автор считает, что доброжелательный обман – это вид обмана? Но неточная, неверная информация (если субъект-транслятор не осознаёт её характер, полагая, что она адекватна действительности) является его заблуждением, но не ложью, а сообщение её кому угодно представляет собой дезинформирование, но не является обманом. Само по себе сокрытие субъектом известной ему информации, утаивание её от любого другого субъекта тоже не является обманом. Значит, доброжелательным обманом, как признаёт и сам Дубровский, можно назвать только такое коммуникабельное отношение субъектов, когда один другому лжёт, но при этом руководствуется «благими побуждениями», «добрыми намерениями» [см. 31]. Но добрые намерения, благие пожелания могут быть и ошибочными, нереальными, могут быть заблуждениями, т.е. далеко не все из них реализуемы, не все из них в действительности делают добро, иначе говоря, являются, становятся, буквально, добродетельными. И вывод напрашивается простой: всякий добродетельный обман – это обман благонамеренный, но не всякий благонамеренный обман является добродетельным, – значит добродетельный обман – это такой благонамеренный обман, который реально кому-то приносит нечто позитивное (благополучие, победу, успех, доход, достижение целей и т.п.) и, конечно же, кому-то другому – негативное (зло, несчастье, поражение, неприятность, неудачу и пр.). У Д.И. Дубровского на соотношение благонамеренного обмана и обмана добродетельного взгляд, в принципе, такой же, но выражает он его недостаточно чётко и однозначно. Он пишет: добродетельный обман – вид намеренного обмана, поскольку выражает определённые интересы субъекта, но не эгоистического характера, не нарушающие норм морали и справедливости, совместимые с общечеловеческими ценностями, принципами нравственности и справедливости [см. 31, с. 27]. Но, простите, с нормами какой (чьей) морали и справедливости? Ведь нормы и первой, и второй нетождественны у разных социальных субъектов (стран, государств, политических партий, общественных движений, их лидеров, представителей различных идеологий, религиозных верований и т.п.). А разве обман (настоящий обман, а не некая похожесть на него) бывает без эгоистического характера интереса обманщика? Наконец, и в аксиологических, и в праксеологических аспектах благодеяние для кого-то из них обычно (если не всегда!) сопряжено со злом для кого-либо из других.
Не оговариваясь о том, имеет ли он в виду какие-то особые варианты «добродетельного» обмана (а значит, речь идёт о любых разновидностях его), Д.И. Дубровский категорически утверждает: «Добродетельный обман вызывается альтруистическими целями. К нему обычно побуждают родственные чувства, любовь, долг, принципы профессиональной этики, межличностной коммуникации. <…> Таким образом, добродетельный обман составляет неотъемлемое свойство нашей культуры…» [31, с. 32].
Как же с учётом вышесказанного увязать друг с другом ложь, обман, зло и благодеяние, нормы морали, нормы справедливости, общечеловеческие ценности? Как это увязать, когда субъект обманывает врага, противника, конкурента, обидчика, предмет мщения и т.д.? В чём и как в таких случаях проявляются альтруизм и культура?
Д.И. Дубровский, как он пишет, для лучшего понимания целей и сути добродетельного обмана предлагает сопоставить его с недоброжелательной правдой, когда горестную правду сообщают с плохо скрываемой радостью, когда точные факты верную информацию излагают из низменных побуждений (зависти, недоброжелательства, злорадства)
[см. 31, с. 33]. Ну, что ж? Давайте сопоставим.
Да, правда часто бывает неправдоподобной («с трудом верится»), нежелательной, неприятной («глаза колет»), горькой, ужасной, убийственной и т.п., но это правда, от которой никуда не денешься, подлинная правда, «святая» правда. И в любом случае людям нужна правда, они хотят знать правду, какой бы она ни была. Поэтому истина, правда, справедливость являются подлинными общелюдскими ценностями.
А обман (настоящий обман, а не его подобие, не простая похожесть на него, не кажимость его), из каких бы благородных побуждений ни совершался, – это зло, дьявольское действо, от которого, если и может быть кому-либо нечто позитивное, то для кого-то другого обязательно будет худо, лихо.
Так что предполагаемое автором сопоставление – не в пользу какого бы то ни было обмана, а главное – не доказывает реальное существование «добродетельного» обмана.
По сути, против признания реальности «добродетельного» обмана могут быть использованы слова самого Д.И. Дубровского: «Поскольку правда является несомненной ценностью, а обман, даже если он добродетельный, есть её отрицание, то возникает вопрос о статусе той ценности, во имя которой совершено отступление от правды» [31, с. 28].
К тому же, напомним, правда включает в себя и справедливость
[см. 31, с. 52], а также правильность, праведность, – значит, любой обман характеризуется несправедливостью, неправедностью и псевдоценностью.
Отсюда словосочетание «добродетельный обман» – это нонсенс наподобие «круглого квадрата» или «диагонали окружности». Поэтому «добродетельный» обман – это либо обман без добродетели для кого-то другого (но с эгоистическим намерением субъекта-транслятора извлечь что-то позитивное для себя), либо это – не обман, а что-то, формально чем-то похожее на него, в чём-то несущественном аналогичное ему (но ведь похожесть, аналогичность не являются тождественностью).
Рассмотрим более конкретно, как решается вопрос о «добродетельном» обмане.
Д.И. Дубровский весьма произвольно объявляет разновидностями «добродетельного» обмана очень разношерстный круг феноменов, сводя их в две группы, подразделяя вторую на две подгруппы. «К первой из них относятся те случаи, когда объект обмана и объект добродеяния совпадают. <…> … Субъект совершает обманное действие, желая принести пользу тому, кого обманывает – избавить его от горя, чрезмерных отрицательных эмоций, предохранить от опасного увлечения, от ошибок, неразумных действий и т.п.» [31, с. 28]. «Типичным примером этого служит сокрытие от больного той информации о его действительном состоянии, которая способна ввергнуть его в уныние, резко снизить его активность в борьбе с болезнью» [там же]. На наш взгляд, само «сокрытие» не является обманом, а врать больному и скрывать правду – это, мягко говоря, недобродетельно: ведь больной всё равно рано или поздно узнает правду о состоянии своего здоровья (и, скорее всего, проклянёт обманщиков), но, зная её, он сможет вовремя предпринять нужные действия по завершения каких-то дел, активно бороться со своим недугом, а может, и победить его.
Ещё подобный пример: «Человек знает, что жена его друга изменяет последнему в течение длительного времени, но он помалкивает и рассеивает подозрения друга на этот счёт, «стремясь предохранить обманываемого от тяжких переживаний…» [31, с. 36]. В действиях этого человека нет никакой добродетели, вместо неё – подлость. Настоящий друг так не поступает.
В первую подгруппы второй группы автор включает те случае, когда объект обмана и объект благодеяния не совпадают, причём это не обманщик и не обманутый, а какой-то «третий» субъект. К ней относятся обманы врага (разведчиком, полководцем, политическим деятелем и др.)
[см. 31, с. 28–29]. На этот счёт мы бы сказали, что, с одной стороны, это – вид классического обмана со всеми его существенными признаками, – включая и то, что обманщик делает позитивное не только для «третьего», но и для себя (он может полагать, что ему будут обеспечены общественное признание его заслуг, геройства, чести, авторитета, награды и т.п.), а с другой стороны, его действие – это исполнение долга (гражданского, патриотического, воинского и др.), присяги, клятвы, приказа, должностных обязанностей и пр. Другие же приведенные автором примеры из этой подгруппы вообще не могут быть квалифицированы как обман:
а) субъект скрывает от болтливого человека некоторые сведения, касающиеся его друга, чтобы они не распространялись им;
б) человек, совершивший благородный поступок, старается, чтобы об этом не узнала общественность;
в) «обман» соперника в спортивных и других играх. Всё это как скрытность, умалчивание, так и проявление скромности, стеснительности, а также демонстрация ловкости, изобретательства, находчивости, хитрых творческих находок, финтов (поскольку все они соответствуют правилам игр) не являются обманом.
Относимые автором ко второй подгруппе действия, не наносимые вреда никому, направленные на сохранение субъектом своей суверенности, личностной самоценности, охрану интимной жизни и т.п. От чрезмерного любопытства кого-либо (умолчание, уклончивые ответы, недоискренность и т.п.) [см. 31, с. 30–31], должны называться своими именами («необщительность», «скрытность», «неболтливость», «сознание и охрана собственного достоинства» и т.д.) и не объявляться огульно видами (пресловутого «добродетельного») обмана.
В приведенном и подробно расписанном примере с самооговором (ложью против себя) Н.И. Бухарина совершенно неясно, каковы были его причины, мотивы, побуждения, цели (они неясны и Д.И. Дубровскому). Неудивительно, что автор особо отмечает «проблематичность явлений добродетельного обмана» [см. 31, с. 44]. По нашему мнению, эта «проблематичность» касается всей проблемы рассматриваемого «вида» обмана.
Видимо, к первой группе «добродетельных» обманов автор относит «…комплименты, одобрительные слова, в которых преувеличиваются действительные достоинства человека, но которые призваны улучшать настроение, укреплять его душевные силы, способность противостоять рутине, пошлости, разрушительной силе времени и т.п.» [31, с. 32].
Ну, это уж слишком! Тогда давайте отнесём в разряд обманов («добродетельных»?) первоапрельские шутки, розыгрыши как постановки кого-либо в глупое, но смешное положение, разного рода условности, спектакли и т.д. И ничего удивительного нет в том, что далее автор ссылается как на примеры «добродетельного» обмана на различные душевные состояния, поэтически именовавшиеся А.С. Пушкиным словами «сладостный», «возвышающий обман», «символизирующий веру в идеал, в наивысшие ценности и смыслы…», являющийся способом «… сохранения надежды на лучшую, одухотворённую жизнь, на возможность обретения высших ценностей (любви, верности, творческого порыва)» [31, с. 34].
Если все примеры, приведённые Д.И. Дубровским, – это «добродетельные» обманы, то, возможно, следует все коммуникативные отношения людей, всю жизнедеятельность общества именовать сплошным мессивом обманов, разных уровней, степеней, видов? Если из этого получится абсурд, то «добродетельных» обманов не существует.
Возможно, во имя «спасения» своих «добродетельных» обманов Д.И. Дубровский приводит фразы, высказанные А. Данте, Л.Н. Толстым, В.И. Свинцовым, смысл которых в том, что «умолчание есть обман», но без какого бы то ни было объяснения или обоснования этого. Наконец, он ссылается на самообман (о нём речь будет идти в другом разделе) и даже на сладкие сны… И всё напрасно.
Таким образом, из всех названных автором вариантов только дезинформирование врага является обманом. Но есть ли резон считать его согласующимся с общечеловеческими ценностями (если наносится вред людям, хотя и врагам) и, отсюда, выделять его в особый вид как «благодетельный» обман? Пожалуй, нет.
Подведём итоги рассмотрения вопроса.
1. Существование в самых различных сферах жизни людей и общества многочисленных разного рода благонамеренных обманов не вызывает никаких сомнений и не нуждается в доказательстве. К ним относятся, в частности, огромное количество прожектов по разнообразным проблемам, предвыборные обещания кандидатов в различные выборные органы, в том числе и на высшие государственные должности, которые по разным причинам просто невыполнимы или не станут выполняться их авторами, когда они будут избраны; а если они всё-таки попытаются выполнить некоторые из обещаний, то результаты чаще всего оказываются по «формуле» бывшего премьер-министра РФ В.С. Черномырдина «Хотели как лучше, а получилось как всегда». И вообще, как говорится, «дорога в ад вымощена благими намерениями, – добавим: в том числе благонамеренными обманами». К тому же, пожалуй, нет принципиальной разницы между неблагонамеренными (обычными) и псевдоблагонамеренными обманами.
2. Но Д.И. Дубровский поставил перед собой задачу обосновать реальное существование особого вида обмана – добродетельного, задачу трудновыполнимую (а может быть, псевдозадачу?).
Во-первых, автор не учитывает, что в результате любого обмана одни субъекты получают нечто позитивное, другие – что-то негативное; при этом, как правило, позитивное приобретают субъекты-обманщики, негативное – обманутые субъекты, но некие, не участвовавшие в обмане субъекты («третьи», «четвертые» и т.д.) тоже могут получить кто-то положительное, кто-то – отрицательное. Поэтому выделить «добродетельный» как особый вид из общего класса обманов – весьма затруднительно.
Во-вторых, автор вообще не пытается отличить от обмана ряд социальных феноменов, которые по некоторым признакам в какой-то степени похожи на обман, но не являются им, и приписывает эти явления к «добродетельному» обману, что создаёт путаницу и трудности при выполнении поставленной задачи.
В-третьих, автору совершенно не удалось преодолеть несовместимость лжи, обмана с принципами морали, с общечеловеческими ценностями, а тем самым даже оправдать нелепое словосочетание «добродетельный обман». Ведь если использовать пословицу «нет худа без добра», то доброжелательными кто-то может назвать и разные ужасные явления: войны, эпидемии, преступления и т.д. (имея в виду, например, стимулирование технического прогресса, возникновение иммунитета у людей, рабочие места для сотрудников правоохранительных органов).
3. По этим и другим причинам у Д.И. Дубровского обоснования реальности «добродетельного» обмана, а тем более раскрытия механизма осуществления тех или иных его вариантов не получилось, всё утонуло в пространных, абстрактных, непоследовательных рассуждениях. Он не разбирает сколько-нибудь подробно ни одного примера из разных групп или подгрупп «добродетельного» обмана в конкретном или общем виде, отделываясь, большей частью, их названиями, голословными утверждениями, ссылками на высказывания разных авторов (но ссылки на авторитеты и их идеи ничего не доказывают, кроме отношения к ним автора).
В заключительной части он в своих рассуждениях использует термины «правители», «государство», «государственные органы», «правительство», «общество», «общественность», «страна», «обман общества», «дезинформация общества», «обман народа», «интересы государства», «государственная польза», «интересы общества», «интересы страны», «полезные для страны цели», «интересы народа» и др. [31, с. 46–48] и не приводит с участием каких-то из этих терминов ни одного примера, который бы подпадал под квалификацию «добродетельного» обмана. Вместо этого он утверждает, например, что «когда ложь правителя преследует личный интерес, но это отвечает и государственному», то в таких случаях «вряд ли допустимо говорить о добродетельном … обмане» [31, с. 46], что «намеренная дезинформация со стороны государства и его управителей и даже в тех случаях, когда она оказывается в каких-то отношениях полезной, не может подводиться под категорию добродетельного обмана» [31, с. 47–48].
А заканчивает неожиданно так: «В заключение надо сказать, что несмотря на трудности этического оправдания добродетельного обмана, … отрицать его реальное существование невозможно» [31, с. 48].
Значит, отрицать невозможно», а доказывать его «реальное осуществование» или не могу, или не хочу, или просто не буду?
Вот таков итог 21 страницы раздела «Проблема добродетельного обмана».
Раздел «Самообман» своей монографии [31] Д.И. Дубровский начинает не с доказательства того, что существует самообман, не с раскрытия «механизма его осуществления, а просто с утверждения, будто существует «…склонность человека к самообману» и что «…самообман – особая разновидность обмана…» [31, с. 69]. А уже потом он начинает рассуждать, что самообман (поскольку как он считает, –
разновидность обмана) «… должен характеризоваться общими признаками последнего [там же] и ставит вопрос: «… в каком смысле возможен обман самого себя» [там же].
Но обман – это, прежде всего, отношения между, как минимум, двумя субъектами, и эти отношения – коммуникативные в виде передачи информации посредством того или иного языка. Автор предлагает такую интерпретацию этого признака: «Элементарный анализ обнаруживает здесь (в обмане. – В.Е.) не два, а три типа субъектов: с одной стороны, того, кто обманывает («обманывающий»), а с другой – того, кого обманывают («обманываемого»), и того, кто обманут («обманутого»). <…> Особенность самообмана состоит, очевидно, в том, что тут обманывающий, обманываемый и обманутый совмещаются в одном лице и в одной и той же плоскости. Это относится и к отдельной личности, и к социальным институтам, и к группе, народу, человечеству» [там же].
Насчёт последней фразы нужно сразу сказать: не следует огульно экстраполировать то, что может касаться личности и её сознания на коллектив, народ, человечество и на сферы их духовной жизни. А сказанное в отношении личности нисколько не объясняет, а главное, не обосновывает «самообман», тем более, что аутокоммуникация в сознании любой личности происходит постоянно, поскольку в ней наличествуют и взаимодействуют между собой как бы два «Я» во всех случаях при осмыслении и переработке новой информации, полученной из собственного организма и, главным образом, извне (определяя, доверять или не доверять ей, как – конформистски или скептически, критически – относиться к ней, как её интерпретировать, что решить, как интегрировать результаты в свой внутренний духовный мир), при «внутреннем» споре», обличении или оправдании себя, других, каких-либо поступков, применяя неслышные «внутренний голос» и «внутреннюю речь». Разумеется в этом соучаствуют в той или иной степени все элементы, компоненты сознания личности (степень компетенции в том или ином вопросе, знания и заблуждения, вера, надежды и убеждения, симпатии и антипатии, алогичность и логичность мышления и т.п.). И вся поступающая в сознание личности адекватная и неадекватная действительности информация сугубо индивидуально «просеивается» через эти компоненты его сознания и «перерабатывается» с участием их. Всем этим можно объяснить укрепление, расшатывание либо смену различных верований, убеждений, ценностных ориентаций, допущение и исправление ошибок, обнаружение и преодоление каких-либо имеющихся заблуждений, впадение в новые заблуждения, обретение верных представлений и идей и т.д., – но невозможно «узреть» и объяснить «самообман» и доказать его реальное существование.
В рассуждениях Д.И. Дубровского, содержащихся в рассматриваемом разделе его монографии, к сожалению, отсутствует главное – убедительное обоснование реальности «самообмана» через чёткое раскрытие его «механизма» (т.е. того, как он на самом деле осуществляется) и через доказательство того, что «самообман» имеет все признаки обмана и является его видом.
Его рассуждения о «самообмане» многообразны. Во-первых, он приводит идеи самых разных авторов прошлых веков, начиная с Платона, в том числе признающих существование «самообмана», но при этом он не раскрывает того, как сторонники «самообмана» доказывают существование и осуществление его, и не разоблачает неправоту отвергающих «самообман» [см. 31, с. 70–77].
Во-вторых, он никак не выражает своего критического отношения к некоторым проводимым им, на наш взгляд, весьма спорным мыслям ряда авторов: например, к утверждению Ф. Ларошфуко, что «мы сами постоянно утаиваем её (правду. – В.Е.) от себя» [цит. по 31, с. 74] (на самом деле невозможно утаить от себя то, что знаешь и помнишь), что люди могут «легко обмануть себя и не заметить этого» [цит. по 31] (в действительности, совершая любой обман, люди отдают себе в этом отчёт, делают это умышленно, поэтому не замечать его просто не могут), что люди «нередко испытывают удовольствие, когда обманывают или предают себя сами» [цит. по 31] (пожалуй, только люди с патологическими отклонениями психики могут испытывать удовольствие от пакостничества вообще, а тем более в отношении себя), к идее Ж.-П. Сартра, что человеку присуще нежелание знать правду о себе [см. 31, с. 76] (наоборот, каждый нормальный человек очень хочет знать именно правду и прежде всего о себе).
А в-третьих, в ходе попыток хоть как-то объяснить реальность «самообмана» он приводит, к сожалению, прямо-таки уничижительные в отношении человека, человеческого достоинства высказывания ряда мыслителей и положения некоторых вероучений: так, Кент Бак называет самообман «шизоидным актом» [см. 31, с. 73] (заметим, что сам Дубровский считает склонность к самообману и самообман присущими всем людям); «вся христианская культура пронизана чувством ничтожества человека, ущербности его природы. <…> Ничтожество человека – лейтмотив протестантизма. Согласно Лютеру, человеческая природа зла и порочна. Человеку остаётся лишь самоуничижение, говорил Кальвин»
[31, с. 77]. Совершенно ясно, что эти гнусные характеристики личности и её достоинства нисколько не доказывают реальности самообмана. Неясно, почему Д.И. Дубровский не выражает даже несогласия с ними.
Во многих местах своих рассуждений он, скорее всего, неумышленно для себя воспринимает, а читателям выдаёт вполне нормальные
обманы и естественные заблуждения личностей за их несуществующие самообманы. Так он пишет: «Каждый из нас постоянно подвержен тем или иным формам «самообмана»…» [там же, с. 69–70]. Если вместо слова «самообмана» подставить слово «обмана», фраза станет ясной и, главное, правильной.
Выделенные Д.И. Дубровским три области «самообмана» личности (относительно самой себя, своих качеств и др., относительно иных субъектов, их качеств, отношений к ним и т.д., относительно других предметов, событий и т.п.) [см. 31, с. 78] – это не самообман, а нормальные заблуждения, одни из которых внедрены в сознание личностей в результате обманов со стороны иных субъектов, а другие – возникли в них из-за индивидуальных особенностей их внутреннего духовного мира, неверной интерпретации полученных сообщений, применения при переработке информации негодных подходов, субъективизма и т.п. То же следует сказать и о выделенных им ценностно-смысловых структур
[см.: там же]. Объяснительные и оправдательные настроения в отношении мотивов и поступков, влияния внешних побудительных и понуждающих сил, возложения вины на другие субъекты, формирования образа «врага» и т.п. [см. 31, с. 79] в той или иной степени могут содержать и заблуждения любой личности из-за необъективности подхода, предвзятости, ошибочности размышлений, социальных иллюзий и т.д. Кстати, сам Дубровский отмечает: «…каждый человек заведомо находится в плену некоторых господствующих символов веры, идеалов, традиций, норм, идеологических клише. Сквозь их призму он смотрит на окружающие явления и оценивает их» [31, с. 80]. И ещё: «Эта неопределённость («подчас трудно определить, что есть правда, а что неправда». – В.Е.), зыбучая среда полуправды, постоянное воздействие средств массовой информации, привычные идеологические клише, обыденные символы веры, расхожие мнения – питательная почва самообмана» [31, с. 81]. Нет, нет и нет! Не самообмана, а заблуждения.
Д.И. Дубровский пишет о разоблачении, обнаружении, выявлении, преодолении самообмана [см. 31, с. 82, 83, 69]. Смыслы словосочетаний названий этих действий субъекта с термином «самообман» – бессмыслицы: если он пытается обмануть себя, то он с самого начала знает, что занимается самообманом, поэтому обнаруживать, выявлять и т.п. известное – абсурд.
А вот если все эти действия субъекта отнести к его заблуждениям, то всё встаёт на свои места. Кстати, автор нечаянно как бы проговаривается (какой пассаж!), что, говоря о самообмане, он имеет в виду заблуждение: «…факт самообмана может быть установлен субъектом (обнаружившим своё заблуждение), но это означает преодоление самообмана. Он был, но сейчас его уже нет. Вместо него, правда, остаётся или возникает другой самообман» [31, с. 69]. И здесь то же: если вместо слова «самообман» поставить термин «заблуждение», всё станет ясным и правильным.
И уж совсем какая-то путанная «диалектика» содержится в следующих фразах: «Самообман и производимый извне обман связаны, поддерживают друг друга и переходят один в другой. Социальный обман (со стороны правящей партии, политиков, государственных органов и т.п.) невозможен без подкрепляющего его самообмана» [31, с. 71]. Все рассуждения о самообмане без доказательства его существования и без разъяснения его содержания не имеют смысла.
Видимо, не находя у авторов прошлого и настоящего чётких и убедительных доказательств реальности самообмана, Д.И. Дубровский отмечает: «За последние тридцать лет (видимо, имеются в виду 60-е – 80-е гг. XX века. – В.Е.) анализу этого феномена посвящено значительное количество работ логико-эпистемологического плана. В них явление самообмана описывается и исследуются в терминах знания и веры, главное внимание уделяется рассмотрению возникающих при таком подходе парадоксов. Ведь если я обманываю себя, то я должен скрыть нечто от самого себя (Стоп! Как субъект может скрыть от себя то, что ему доподлинно известно? Абсурд какой-то! – В.Е.) или сообщать себе ложную информацию, принимая её за истинную (Находясь в здравом уме, зная, что это – ложь, убедить себя в её истинности – невозможно. – В.Е.). Это означает, что я должен знать то, что данная информация является ложной и одновременно быть убеждённым, что она является истинной. А постольку самообман определяется как такое состояние, когда субъект одновременно верит в Р и в не-Р. При этом подчёркивается, что речь идёт именно о вере, а не о знании, ибо можно знать, думать, что Р, но не верить в это» [31, с. 72].
Этот абзац – на редкость нечёткий, непоследовательный. В самом начале речь идёт о знании и вере, в середине абзаца – о ложной и истинной информации и убеждении, а в конце – «именно о вере, а не о знании». В предпоследней фразе, на самом деле, нет определения самообмана (если вспомнить, что автор считает его видом обмана, а в обмане ложь и истина не сосуществуют одновременно: обманутый впадает в заблуждение и убеждён в его истинности, так что в сознании субъекта в результате «самообмана» должно быть что-то одно – либо Р, либо не-Р. Что же касается состояния, когда субъект имеет дело сразу с Р и с не-Р, то здесь может быть ряд вариантов:
1) если субъект не знает, что из этих противоположностей – истина, а чтó – ложь, то он будет стараться определить это путем поиска и нахождения средств и способов проверки, доказательства, опровержения;
2) если субъекту известно, чтó из этих противоположностей является истиной (или достойно веры), а чтó – ложью (или недостойно веры), то значит, он, как «витязь на распутьи», выбирает из этой пары нужное для каких-то целей;
3) если Р и не-Р – противоположности, практически подтвержденные как соответствующие действительности, значит, это – проблемная ситуация, и субъект должен разрешить противоречие между этими противоположностями, т.е. диалектически синтезировать их в некое единство.
Последняя фраза – под стать всему абзацу:
1) автор обещает вести речь «не о знании», а сам тут же пишет «можно знать»;
2) не ясно, в каком смысле употребляет он термины «знание» и «знать» («истинная информация, правда» или «просто быть в курсе чего-то»), а также «вера» и «не верить» (соответственно «убеждение» и «сомневаться» или что-то иное);
3) скорее всего, словосочетание «можно знать, думать, что Р, но не верить в это» означает «иметь сообщение о чём-то, но сомневаться, что это так».
Итак, в абзаце в целом, в его фразах, их частях, в вариантах их смыслов нет ни определения самообмана, ни хоть какого-нибудь обоснования (резюмирующего тридцатилетние исследования многих спецов) реальности самообмана, ни раскрытия «механизма» его осуществления.
Из проведённого разбора вопроса о самообмане напрашивается такое заключение.
Этот вопрос, на самом деле, – весьма непростой. Сторонников самообмана провоцирует на признание его существования, прежде всего, запутанная ситуация с этим феноменом. Запутанность во многом подогревается тем, что базовые термины, обозначающие разные неадекватности элементов сознания объективной действительности («ошибка», «заблуждение», «ложь», «обман») в вербальных коммуникационных отношениях иногда принимаются в обществе как синонимы [см. 15, с. 360, 171, 248, 320],
а также хитроумными переплетениями значений и смыслов слов, производных от этих четырёх терминов («ошибаться», «заблуждаться», «лгать», «обмануть») и их синонимов [см.: 15, с. 360, 171, 343, 320].
Свою роль играет и широкое применение слов «самообман» и «обманываться»6, хотя и не в значении одного из видов обмана, а в искусственном увязывании их с рядом других явлений, которые некоторыми своими признаками создают видимость (кажимость) самообмана, но по сути, назначению, функциям, результатам – совершенно иные. К таким явлениям относятся, например, так называемые, «принятия и выдавания желаемого за действительное» [об этом см.: дальше], многие разные способы осуществления естественного стремления каждой нормальной личности, так сказать, «выглядеть» в собственных глазах и глазах окружающих по возможности лучше, чем она есть на самом деле
[об этом см.: дальше], а также самовнушение, аутогенная тренировка.
Самовнушение – это воздействие личности на собственную психику с целью в целом – развить в себе способность целесообразно влиять на собственное самочувствие и поведение, а в частности – вызвать или существенно укрепить определённые эмоциональные или физиологические феномены, состояния, способности. Аутотрениг – психотерапевтический способ формирования и развития у участников способности в определённой степени управлять собственными психическими и физиологическими феноменами в разных сферах жизнедеятельности людей, в том числе в медицине, педагогике, спорте и т.д.
Но всё это – вовсе не самообман.