Научная электронная библиотека
Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания
РОЛЬ ЭТНОПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ФАКТОРОВ В ОБУЧЕНИИ БРИТАНСКИХ СТУДЕНТОВ РУССКОМУ ЯЗЫКУ
ФЕДЮКОВСКАЯ МАРИЯ ГЕОРГИЕВНА,
2.3.3. «Духовно-материальный» уровень сопоставительного рассмотрения этнопсихологических особенностей русского и английского национального характера.
Так как третий уровень изучения национального характера связан со сторонами жизни этноса, изначально имеющими двойственную природу (материально-духовную и духовно-материальную), то здесь будут рассматриваться проявления специфики национального характера англичан и русских по следующим параметрам:
* морально-этические нормы (коммуникативное поведение)
* внешность (особенности авто- и гетеростереотипов)
* система воспитания и семейный уклад
* модель времени
* еда
* досуг (хобби у англичан)
* специфические жизненные установки (русский феномен страдания)
* система права
* собственность
* социум (коллективизм и индивидуализм)
По определению И.А. Стернина, коммуникативное поведение - это «реализуемые в коммуникации традиции и нормы той или иной лингвокультурной общности, под которой понимается единство народа, языка и культуры» (см. Стернин 1993). Выделяется вербальное (сумма норм и традиций общения, связанных с содержанием и особенностями организации речевого общения в разных коммуникативных ситуациях) и невербальное (сумма норм и традиций общения, регламентирующих ситуативные условия, мимику и жесты участников коммуникации) коммуникативное поведение.
Коммуникативному поведению (далее КП) присущи определённые нормы, позволяющие охарактеризовать конкретное КП как нормальное или ненормальное. С нашей точки зрения, описание КП должно стать предметом особой науки, которая является стыковой и в известной мере интегральной для целого ряда наук - этнографии, психологии, социальной психологии, социологии, психолингвистики, теории коммуникации, социолингвистики, паралингвистики, риторики, лингводидактики и собственно лингвистики.
Вербальное КП - это совокупности правил и традиций речевого общения в определённых условиях коммуникации. Оно включает этикетные формулы, принятые в определенных ситуациях (такие шаблонные ситуации, как общение с незнакомыми, на улице, между мужчинами и женщинами, с друзьями, в семье, в официальном учреждении, в гостях, с соседями и др.), темы общения, «речевые игры» (Э. Берн), набор и последовательность фрагментов общения в разных ситуациях, продолжительность общения в разных условиях, соблюдение временных рамок развёртывания темы и сами эти рамки для различных ситуаций, интервалы общения различных групп людей, частота их общения, приоритеты общения в разных коммуникативных группах и др.
Невербальное КП - совокупность правил и традиций, регламентирующих ситуативные условия общения. Описание невербального КП, присущего той или иной лингвокультурной общности, предполагает рассмотрение таких этикетных моментов, как место общения, взаимное расположение собеседников, физические контакты, положение тела, громкость разговора, невербальная демонстрация отношения к собеседнику, улыбка, жесты и мимика.
Вербальное и невербальное КП человека теснейшим образом связаны друг с другом, их разделение может быть обусловлено только потребностями описания.
К КП примыкает «значащее» бытовое поведение - совокупность предметно-бытовых действий людей, получающих в данной лингвокультурной общности смысловую интерпретацию и тем самым включающихся в общий коммуникативный процесс и влияющих на поведение и общение людей.
К «значащему» бытовому поведению относится символика одежды, цветовых оттенков, цифр и чисел, подарков, украшений, предметов собственности, покупок, затрат, примет и суеверий и др. Символика данных явлений описывается в том аспекте, в котором она участвует в коммуникации, в интерпретации поведения людей в общении, то есть приобретает семиотический, знаковый характер.
Под доминантными особенностями общения того или иного народа понимаются такие особенности общения, которые проявляются у представителей данного народа во всех или в большинстве коммуникативных ситуаций, т.е. вне зависимости от конкретной ситуации общения, тематики общения, состава коммуникантов и т.д.
И.А. Стерниным (Стернин 1994) и другими исследователями выделяются следующие черты, присущие русскому КП:
1. общительность: церемония знакомства не играет большой роли, быстрое сближение, отсутствие официальности (может переходить в фамильярность);
2. искренность: русские могут быть очень откровенны с мало знакомыми людьми; выраженная отрицательная реакция на сдержанность собеседника; могут обсуждаться вопросы денежного и семейного характера; эмоции не сдерживаются: лицо выражает настроение;
3. тяга к разговору «по душам»: официальное, светское общение мало приемлемо;
4. коллективность общения: русские проявляют большое любопытство к делам коллег, соседей; могут попросить совет у незнакомого человека и, в свою очередь, указать ему, что надо делать;
5. доминантность: русский в разговоре стремится говорить о себе, своих делах, высказывать свое мнение по любому вопросу, то есть разговор воспринимается как средство самовыражения; в споре старается быть замеченным, блеснуть знаниями, новой информацией - на лицо желание доминировать и, как следствие, отсутствие толерантности, терпимости к чужому мнению;
6. бытовая неулыбчивость: улыбка у русских является жестовым приветствием, уместна при знакомстве или как знак сожаления и утешения; постоянная улыбка воспринимается крайне негативно («смех без причины - признак дурачины»). Говоря об особенностях русской улыбки, И.А. Стернин писал: «...национальная специфика улыбки как компонент русского коммуникативного поведения весьма значительна. Специфика улыбки ставит Россию как бы в особое положение по отношению и к Западу, и к Востоку» (Стернин 1992, С.57).
При анализе английского КП И.А. Стернин выделяет такие черты, как негромкость общения, немногословие в ответах, эмоциональная сдержанность, высокий уровень самоконтроля в общении, высокий уровень бытовой вежливости, некатегоричность, высокий уровень развития фатического общения (Стернин 1994, С.95).
Анализируя особенности английского КП, Н.А. Позднякова приходит к следующему выводу: «Общение происходит на расстоянии от одного до трех метров. Увеличение дистанции активизирует невербальные формы общения, наиболее употребительными из которых являются интонация, улыбка, приветственно-прощальный жест рукой, движение бровей, наклон головы» (Позднякова 1994, С.197).
Для уяснения национальной специфики областей жизни, вбирающих материальное и духовное в синтезе, плодотворным может быть знакомство с источниками, направленными на выявление этого своеобразия. О значении наблюдений иностранцев для воссоздания прошлого народа и понимания его национального духа писал В.О. Ключевский: «Будничная обстановка жизни, повседневные явления, мимо которых без внимания проходили современники, привыкшие к ним, прежде всего останавливали на себе внимание чужого наблюдения...; описать их, выставить наиболее заметные черты, наконец, высказать непосредственное впечатление, производимое ими на не привыкшего к ним человека, он /иностранец - Ф.М./ мог лучше и полнее, нежели лица, которые пригляделись к подобным явлениям и смотрели на них с домашней, условной точки зрения» (Ключевский 1956, С.247).
В этой связи приведем описание КП англичан, данное И.А. Гончаровым: «...встретятся два англичанина, сначала попробуют оторвать друг у друга руку, потом осведомятся взаимно о здоровье и пожелают один другому всякого благополучия; смотреть их походку или какую-либо иноходь, и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или по крайней мере холодности к другому, но благоговения к толпе, то есть к обществу» (Гончаров 1891, С.5).
Когда речь заходит о «жесткой верхней губе» англичанина, за этим стоят два понятия - способность владеть собой (культ самоконтроля) и умение подобающим образом реагировать на жизненные ситуации (культ предписанного поведения). Современные англичане считают самообладание главным достоинством человеческого характера. Слова: «Умей держать себя в руках» - как ничто лучше выражают девиз этой нации. Чем лучше человек умеет владеть собой, тем он достойнее. В радости и в горе, при успехе и неудаче человек должен оставаться невозмутимым хотя бы внешне, а еще лучше - если и внутренне. Англичанина с детства приучают спокойно сносить холод и голод, преодолевать боль и страх, обуздывать привязанности и антипатии. Считая открытое, раскованное проявление чувств признаком невоспитанности, англичане подчас превратно судят о поведении иностранцев, точно так же как и иностранцы нередко превратно судят об англичанах, принимая маску невозмутимости за само лицо или же не сознавая, зачем нужно скрывать свое подлинное душевное состояние такой маской (об этом см. подробнее Овчинников 1988). «Кажется, все рассчитано, взвешено и оценено, как будто и с голоса, и с мимики тоже берут пошлину...», - недоуменно восклицает в своих путевых заметках А.И. Гончаров (Гончаров 1891, С.15).
В противовес традиционному русскому КП (см. выше) англичанин придерживается правила «не быть личным», то есть не выставлять себя в разговоре, не вести речи о себе самом, о своих делах, профессии. Считается дурным тоном неумеренно проявлять собственную эрудицию и вообще безапелляционно утверждать что бы то ни было (ср. с доминантностью русских). На гостя, который страстно отстаивает свою точку зрения за обеденным столом, в лучшем случае посмотрят как на чудака, эксцентрика, а в худшем - как на человека невоспитанного. В Англии возведена в культ легкая беседа, способствующая приятному расслаблению ума, а отнюдь не глубокомысленный диалог и тем более не столкновение противоположных взглядов. Так что расчеты блеснуть знаниями и юмором в словесном поединке и завладеть общим вниманием здесь не сулят лавров.
Если русское сердце любит изливаться в искренних, живых разговорах, любит игру глаз, быстрые смены мимики лица, выразительные движения рук, то англичанин молчалив, равнодушен, говорит, как читает, никогда не обнаруживая быстрых душевных устремлений. «Они ... не будут довольны, если вы к ним обратитесь просто так, поговорить. Я не видал, чтобы в вагоне, на пароходе один взял, даже попросил у другого празднолежащую газету, дотронулся бы до чужого зонтика, трости. Все эти фамильярности с незнакомыми нетерпимы» (Гончаров 1891, С.16.) - такое уважение к общему спокойствию и общественным приличиям удивляло русского путешественника и даже вызывало «скуку», ему хотелось скорее оказаться дома и «перейти к невозделанной природе и к таким же невозделанным ее детям» (Там же, С.17).,
Английские традиции предписывают сдержанность в словах и суждениях как знак уважения к собеседнику, который вправе придерживаться иного мнения. Отсюда тяга к конструкциям типа I suppose «мне кажется», I think «я думаю», I may be wrong but «возможно, я не прав, но», предназначенным нивелировать определенность и прямолинейность, которые могут привести к столкновению мнений. От англичанина вряд ли услышишь, что он прочел прекрасную книгу. Он скажет, что нашел ее небезынтересной. Выражение I think its not bad «по-моему, совсем неплохо» у англичан означает «очень хорошо». В английской разговорной речи очень распространены слова quite «весьма» и rather «довольно-таки», смягчающие резкость любого утверждения или отрицания. Недосказанность же предусмотрительна, поскольку несет в себе временный характер, допускает поправки, дополнения или даже переход к противоположному мнению. Такую же цель преследует использование конструкции характерного для англичан разделительного вопроса ( Its a nice day, isnt it?).
Говоря о поведенческой манере англичан А.И. Герцен пишет: «Француз действительно во всем противоположен англичанину: англичанин - существо берложное, любящее жить особняком, упрямое, непокорное, француз - стадное, дерзкое, но легко пасущееся. Отсюда два совершенно параллельные развития, между которыми Ла-Манш. Француз постоянно предупреждает, во все мешается, всех воспитывает, всему поучает; англичанин выжидает, вовсе не мешается в чужие дела и был бы готов поучиться, нежели учить, но времени нет - в лавку надо» (Герцен 1956, С. 31-32) (курсив мой).
Английской беседе присущ достаточно высокий уровень табуированности. Помимо слов «да» и «нет», четких утверждений или отрицаний, в разговоре старательно избегают личных моментов, всего того, что может показаться вторжением в чужую частную жизнь. Но если не вести речи ни о себе, ни о собеседнике, если не ставить прямых вопросов и не давать категорических ответов, то не остается и тем для разговора, разве что о погоде. Английская беседа поначалу кажется иностранцу бессодержательной, постной, лишенной смысла. Однако считать так было бы заблуждением. За внешней сдержанностью англичанина кроется эмоциональная, восприимчивая натура. А поскольку сложившиеся правила поведения не допускают, чтобы человек выражал свои чувства прямо, у представителей этой нации на редкость развита чуткость к намекам и недомолвкам. Житель Лондона менее охотно, чем житель Санкт-Петербурга, станет заполнять анкеты, давать ответы при каких-нибудь опросах общественного мнения или говорить с друзьями о своей семейной жизни, а тем более - о своих доходах. В отличие от русского, англичанин никогда не пишет свой обратный адрес на конверте письма. Англичанам чужды сердечные признания, интимные беседы. В доме покойного перед похоронами почти никогда не услышишь рыданий и не увидишь слез. Смерть близкого человека не освобождает англичанина от выполнения обыденных обязанностей.
Таковы основные этнопсихологические особенности русского и английского КП в сопоставительном рассмотрении. Их учет в построении национально-ориентированной парадигмы обучения РКИ будет способствовать реализации таких частнометодических принципов, как принцип контрастивности и учета родного языка и культуры учащихся.
Англичанин обычно высок ростом, лицо его широкое, красноватое, с мягкими отвислыми щеками, большими рыжими бакенбардами и голубыми бесстрастными глазами. Женщины, как и мужчины, нередко тоже очень высокого роста. У тех и других длинная шея, глаза слегка навыкате и несколько выдающиеся вперед передние зубы. Часто встречаются лица без всякого выражения.(Подробнее см. об этом Овчинников 1988)
По данным А.Ю. Казаковой типичная внешность современного русского глазами русских (автостереотип): «высокий лоб, черные брови вразлет, голубые или карие умные глаза, широкие скулы, прямой нос, большой рот, тонкие алые губы, ровные жемчужные зубы и острый подбородок» (Казакова 1994, С.73). Представления англичан о внешности русских содержатся также и в материалах констатирующего эксперимента (См. Приложение, С.277-295).
Приведенные попытки описания внешности, возможно, во многом покажутся спорными, но необходимо подчеркнуть важную роль внешности в механизме этнической идентификации (см. Старовойтова 1985).
Надо отметить, что в ходе межкультурного диалога необходимо работать над разрушением стереотипов и «мифологем» о внешности. Так, гетеростереотип англичан высвечивает преимущественно азиатские черты внешности русских. Гетеростереотип русских по отношению к англичанам, в свою очередь, также напоминает шарж. Особенно явственно это проявляется в художественной литературе - «худой он вроде щепки» (С. Маршак), образ англичанки в «Барышне-крестьянке» А.С. Пушкина: мисс Жаксон «набеленная, затянутая, с потупленными глазами и с маленьким книксом», «чопорная»; «высокая, тонкая англичанка с выпуклыми рачьими глазами и большим птичьим носом, похожим скорее на крючок, чем на нос», с «надменной и презрительной улыбкой» и «тощими, желтыми плечами» - портрет мисс Тфайс в рассказе «Дочь Альбиона» А.П. Чехова.
Думается, что на фактор «внешность», влияющий на формирование механизма этнической идентификации, в ходе национально-ориентированного обучения необходимо обратить большее внимание, что будет способствовать снятию негативизма на уровне подсознания и созданию адекватного, недетерминированного стереотипами образа представителя изучаемой лингвокультурной общности.
Исследования традиционных форм воспитания детей у различных народов позволяют выявить значительные различия в поведении и в установках на поведение взрослых - представителей различных этнических групп по отношению к детям. Так, А. Анерт и др., анализируя традиционные концепции воспитания и описывая воспитательные воззрения русского народа, отмечают высокую эмоциональность, религиозные представления о взаимной помощи и братстве. Все это придает воспитательным взглядам русского народа морально-эмоциональный характер (Анерт и др. 1978). Если ребенок восседает на плечах у своего отца или цепляется за подол матери, если он хнычет, чего-то просит - словом, требует внимания к себе, или же если, наоборот, родители поминутно обращаются к детям, то понукая, то одергивая их, - то чаще всего эта семья оказывается не английской.
Англичане считают, что неумеренное проявление родительской любви и нежности приносит вред детскому характеру. Их традиция относиться к детям сдержанно, даже прохладно противостоит установке русских родителей, схематично выражаемой в фразе : «Мы плохо жили, так пусть наши дети поживут безбедно», которая влечет за собой излишнюю и пожизненную опеку, зачастую забвение собственных интересов, инфантильность и эгоизм русских детей. Английские же родители стараются обуздывать свои чувства, а дети - волей-неволей свыкаются с этим. С одной стороны, ребенок рано приучается к самостоятельности, благодатной почвой для этого является система английских учебных заведений - интернаты, пансионы, частные школы, а с другой - это приводит к отсутствию сильных эмоциональных связей между родителями и детьми и даже взаимной душевной привязанности, столь важной для психологического комфорта в русской семье.
Э. Холл, рассматривая детерминированность отношения ко времени различными типами культуры, различает два типа отношения ко времени - монохроническое и полихроническое (Hall 1984, p.59). Монохроническая модель подразумевает очень бережное отношение ко времени, люди этой культуры предпочитают заранее назначать точное время встречи и их легко выбить из колеи внезапным вторжением в разговор. При полихронической модели одновременно происходят несколько вещей. Прерывания встреч, разговоров являются обычным делом, а опоздания и задержки ожидаемы. Возможно, что и русские, и британцы принадлежат к полихронической модели, однако надо заметить, что в Великобритании в настоящее время наблюдается тенденция перехода к монохронической модели. И, несмотря на то, что британцы сами подшучивают над живущими по часам американцами, но, например, в среде государственных чиновников и служащих редко можно встретить небрежное отношение ко времени. В России же постоянно можно наблюдать различные варианты «полихронического» отношения. В Великобритании же такое поведение расценивается как недостаток уважения и недостаток профессионализма. Данный аспект (отношение ко времени) служит иллюстрацией того, как этнопсихологические особенности представителей контактирующих лингвокультурных общностей могут продуцировать обоюдное состояние культурного шока; это лишний раз доказывает необходимость учета этнопсихологической составляющей в такой сложной взаимной деятельности (мы придерживаемся коммуникативно-деятельностного подхода), как обучение РКИ.
На данном уровне (духовно-материальном) сопоставления русского и английского национальных характеров представляется целесообразным рассмотреть такой важный параметр, как отношение к еде.
В обычае русских устраивать длительные по времени и обильные по числу блюд «застолья» (пир горой), являющиеся скорее не способом совместного принятия пищи, а своеобразным поводом для межличностной коммуникации. Возможно, подобное отношение к еде представляет собой особую форму гостеприимства русских, способствует реализации желания «и людей посмотреть, и себя показать». Как противоположность русскому «хлебосольству» может выступать европейский (в том числе и британский) «фуршет», во время которого каждый из гостей остается как бы сам по себе, а общение носит избирательный характер. Коллективизм русских проявляется и в таком характерном приеме пищи как еда из одного горшка своими ложками («суп по-русски» в ресторане). Надо отметить, что в отличие от русских англичане не делают из еды культа и, в результате, меньше едят.
Любимый английский способ приготовления овощей - на пару. Никаких жиров, нарезать достаточно крупно. Добавить пару печеных картофелин и кусочек мяса-гриль или рыбы, запеченной в фольге, - и типичный английский ужин, он же dinner, он же tea, готов. Подобный ужин съедается часов в семь, а в восемь уже и не вспомнить, а был ли ужин. «Что кушал - что радио слушал», - скажет русский.
Описанное отношение англичан к еде ярко иллюстрирует в своей работе «Дженни и Стив. Портрет в интерьере» Л. Косова:
«Почти страшная история произошла не так давно с одной моей коллегой по имени Лида, которая на свою беду обладала средним, по нашим меркам, аппетитом и при этом была не толще Твигги. На десять дней девушка оказалась отрезанной от мира в затерявшемся среди живописных холмов Суффолка доме. Вместе с переводчицей-англичанкой она должна была закончить работу над книгой. Работа шла. Домашние жили и питались в своем обычном рабочем режиме. «На третий день, - рассказывала Лида, - один за другим появились красноречивые симптомы вроде головокружения, урчания в животе и видения куриных окорочков. Нужные слова разбегались, перевод буксовал. Наконец садились ужинать. Я старалась есть помедленнее, чтобы лучше утолить голод». При этом Джо всякий раз говорила мне: «Если не можешь - не доедай». На пятый день я стала таскать хлеб, мотивируя свое поведение тоской по Родине. А бессонной ночью из дальнего угла спальни раздался вздох и еле слышное: «Успеть бы...» (накануне мы как раз смотрели «Андрея Рублева» Тарковского). Приехали... Галлюцинации. Неужели не закончу роман? Наутро я сказала, что мне просто необходимо размяться, и потребовала велосипед. До ближайшей бакалейной лавки было пятнадцать километров» (Косова 1997).
Как мы видим, отношение к еде - своеобразная национальная традиция, изучение которой позволит создать более насыщенный яркий и полный «национальный портрет» контактирующих народов.
Рассматривая особенности национального характера на данном уровне, хочется остановиться на такой специфической черте англичан, как приверженность к разного вида «хобби».
Англичане - родоначальники разнообразных «хобби». Здесь нередко проявляются таланты нации. Нетрудно убедиться в том, что именно поиски общих склонностей и интересов, связанных с досугом, составляют канву британского общения. Декоративное садоводство - национальная страсть англичан, ключ к пониманию многих сторон их характера, отношения к жизни. Еще одна страсть, в которой проявляются личностные качества англичанина, - домашние животные.
Нигде в мире собаки и кошки не окружены такой заботой, как здесь, среди слывущих бесстрастными англичан. Собака или кошка для них - самый любимый член семьи и, часто кажется, самая приятная компания. Парадоксально, но в английских семьях домашние животные явно занимают более высокое положение, чем дети. Это проявляется и в материальном, и в моральном плане, поскольку именно собака или кошка служат центром всеобщих забот.
Обращаясь, в свою очередь, к национально-специфическим чертам русского национального характера, особо хотелось бы остановиться на феномене «Россия - страна нескончаемого страдания». Его появление обусловлено, на наш взгляд, причинами государственного, экономического, правового, исторического и религиозного характера, что послужило причиной его рассмотрения на третьем (материально-духовном) уровне. С начала ХIII века до времен Московского государства в условиях монголо-татарского ига русские повиновались монголам; с конца ХV века и до 1861 года русские крестьяне были закрепощены феодалами-землевладельцами, огромное большинство российского населения были рабами-крепостными; три десятилетия советского периода русской истории в лагерях ГУЛАГа применялся принудительный труд, колхозники не имели на руках паспортов - узаконенная форма рабства. Д. Ранкур-Лаферьерр в работе «Рабская душа России. Проблемы нравственного мазохизма и культа страдания» (Ранкур-Лаферьерр 1996) так описывает состояние, охватывающее западного исследователя при попытке анализа указанного феномена: «В целом картина получается устрашающая, особенно для неподготовленного восприятия западного человека: слишком много страданий выпало и продолжает выпадать на долю России» (Там же, С.9). Возможно, русский народ оказался под воздействием того, что американский психоаналитик Э. Берглер называет «injustice collectors» или, по терминологии Ф.М. Достоевского, потребность страдания (См. Достоевский 1980, С.36).
Российская культура традиционно рассматривается западными исследователями как авторитарная. Можно согласиться с Н. Вакаром, утверждающим, что «Историки, которые писали о том, что тирания царизма привела нацию к принятию тирании коммунистов, опускали тот факт, что социальная терпимость была не результатом, а причиной политической автократии» (Vakar 1962, p.40). Возникает вопрос, как русский народ приходит постоянно к ситуациям, в которых ничего не остается, кроме покорности и страданий, каким образом русские заслужили справедливое определение «терпеливый народ», а Россия - «страна страданий» (См. подробнее Вознесенский 1991).
Надо отметить, что русская литература внесла значительный вклад в разработку этой проблемы: почти все значительные произведения Ф.М. Достоевского полны рассуждений о «нравственном мазохизме» (термин Д. Ранкур-Лаферьерра; особенно См. «Униженные и оскорбленные»); поэзия А.А. Блока насыщена воспеванием страдания самим страдающим и т.д.
Русский поэт-символист Вяч. Иванов в статье «О русской идее» утверждает: «Наши привлекательнейшие, благороднейшие устремления запечатлены жаждой саморазрушения, словно тайно обречены необоримым чарам своеобразного Диониса, творящего саморасточение вдохновительнейшим из упоений, словно другие народы мертвенно-скупы, мы же, народ самосжигателей, представляем в истории то живое, что, по слову Гете, как бабочка Психея, тоскует по огненной смерти» (Иванов 1909, С.327).
Эти примеры являются интересным материалом для поиска ответа на вопрос, часто задаваемый иностранными учащимися: «Как русские переносят лишения, что позволяет им выживать несмотря на то, что они постоянно ощущают себя жертвами?».
Интересной представляется попытка Д. Ранкур-Лаферьерра рассмотреть русский национальный характер методами психоанализа, что приводит его к выводу о «нравственном мазохизме русских». Мы полагаем, что это, возможно, максимально заостренная, крайняя точка зрения, но, тем не менее, содержащая рациональное зерно. Действительно, в структуре русского национального характера наблюдается некое тайное желание или даже необходимость страдать вплоть до самоуничтожения: «Однако нужно отметить, что существует единодушное мнение (этнических русских и иностранцев, художников и ученых, историков): важную черту русских составляет покорность сильной власти, тенденция к самоуничтожению и саморазрушающему поведению. Русские не просто страдают. Они культивируют страдания» (Ранкур-Лаферьерр 1996, С.13).
С точки зрения языка при рассмотрении концепта «смирение» можно заметить, что он более эмоционально нагружен, чем аналогичная семантическая ячейка английского языка «humility» - унижение, «meekness» - кротость, «submission» - покорность. Русское смирение - это, в первую очередь, религиозное, православное чувство, имеющее в русской лингвокультурной общности положительную оценку. Это подтверждают и пословицы: «Смирение - Богу угождение, уму просвещение, душе спасение, дому благословение и людям утешение»; «Смирение - девичье ожерелье»; «Смирение духом Господь спасает»; «Гордым Бог противится, а смиренным дает благодать» (Даль 1996, Т.2, С.191-192).
А. Вежбицкая говорит о «спокойном принятии судьбы, достигнутом через нравственное усилие, страдание и осознание полной зависимости от Бога, причем о принятии не только в отношении непротивления злу, но и в отношении глубокого умиротворения и любви к ближнему» (Wierzbicka 1992, С.189).
Таким образом, получается, что смирение - это отнюдь не пассивность, а активные усилия, борьба через самоуничтожение и саморазрушение. Надо сказать, что великий русский философ Н. Бердяев высказывал свое отрицательное отношение к «рабьему учению о смирении»: «Русский человек привык думать, что бесчестность не великое зло, если при этом он смирен в душе, не гордится, не превозносится. Лучше смиренно грешить, чем гордо совершенствоваться. И в самом большом преступлении можно «смиренно каяться» (Бердяев 1990, С.76).
При изучении национально специфических черт русского национального характера преподаватель РКИ не должен стремиться к нивелировке противоречий; не следует обходить «острые углы», пытаясь создать приторно-сладкий, «прянично-лубочный» образ русского. Напротив, необходимо показать и совместно проанализировать противоречия, сложности и неоднозначные проявления русского национального характера, что будет способствовать снятию проявлений негативизма и более глубокому постижению этнопсихологических особенностей русских.
Отношение к праву и специфические особенности системы правосудия являются также достаточно важными при рассмотрении национального характера русских и англичан. А.И. Герцен назвал Англию «классической страной юридического развития» (Герцен 1955, С.203). Законопослушание является одной из ведущих черт национального характера англичан. Начало ее формирования относится к VII веку, когда были созданы законы кентских королей (VII-VIII вв. - оформление владения землей грамотой, ХII в. - судебная реформа, установившая суд присяжных, 1215 г. - Великая Хартия Вольностей, 1265 - создание Парламента). Таким образом, уже к ХIII в. был заложен фундамент, превративший законопослушание в «сквозной» элемент английского национального характера. В работе А.И. Герцена сопоставляются английская и французская системы правосудия на основе их отношения к природе (надо отметить, что французская и русская системы законодательства имеют много общего): для англичан - это стремление сохранить естественность, нетронутость, дикость, у французов - приверженность к созданию геометрических форм «регулярных парков». Француз «...теряется в неспетом разноначалии английских законов, как в темном бору, и совсем не замечает, какие огромные и величавые дубы составляют его и сколько прелестей, поэзии, смысла в самом разнообразии (имеется в виду прецедентное право - Ф.М.). То ли дело маленький кодекс с посыпанными дорожками, с подстриженными деревцами и с полицейским на каждой аллее» (Герцен 1956, С.33).
Нет народа в Европе, у которого бы обычай возводился в такой неприкосновенный закон. Раз обычай существует, как бы он ни был странен, смешон или оригинален, ни один хорошо воспитанный англичанин не осмелится его нарушить. Хотя англичанин политически свободен, он строго подчиняется общественной дисциплине и укоренившимся обычаям.
Для культуры же русского человека характерна фетишизация власти, порождающая квазиэтатизм, причем не в западном, а в восточно-имперском смысле. Квазиэтатизм (от латинского «этат» - «государство») основывался на том, что государственная власть мыслилась как главный стержень всей общественной жизни. В России она складывалась на основе эксплуатации патриархальной идеи отношения человека и власти как отношения детей и родителей, подразумевающей «хорошее», отеческое, справедливое правление «доброго хозяина-отца» («Царь-батюшка»). Основу такого квазиэтатизма составляла также психология мещанского рабства, «холопства», порождающих боязнь хаоса и воли, как анархии и разбоя. В XIV-XVII вв. государство в России отождествлялось с царем, причем русский квазиэтатизм всегда ставил государство-царя выше закона. Это формировало у русского человека такую установку, как неверие в закон в качестве воплощения справедливости и эффективного средства борьбы со злом. Примат государства над законом порождал, с одной стороны, правовой нигилизм и произвол, а с другой, рабскую покорность. Так, Н. Бердяев писал, что Россия - это страна «неслыханного сервилизма и жуткой покорности, страна, лишенная сознания прав личности, страна инертного консерватизма ...» (Бердяев 1992, С.307). Осознание «прав человека» и правосознание все еще не вошло в «психологическую оснастку» русского народа, не представляет собой его модальной ценности. (Такие выводы подтверждаются и данными исследования, проведенного в работе З.В. Сикевич (Сикевич 1996).
Отношения в сфере права взаимосвязаны с отношением к собственности и, также, как и первые, предопределены этнопсихологическими особенностями рассматриваемых народов. Если в протестантской культуре богатство, успех рассматриваются как знак божественного одобрения и носит позитивную окраску, то в русской культурной традиции подчеркивается ценность бедности.
«В отличие от Запада у нас деньги не являются мерилом успеха. А что является? Как выглядит в России удачно прожитая жизнь? Какая судьба завидна? Обломов - положительный герой: карьеры нет, относительный достаток тает, никакой внешней активности, любимую женщину сам отпугнул... Зато есть доброта, искренность, открытость, полное отсутствие суеты и внутренняя жизнь. В конце концов и Иван-дурак избегает неприятностей, а иногда и царскую дочь получает благодаря доброте, простоте и послушанию (главное - выбрать, кого слушаться: конька ли горбунка, щуку ли, серого волка?)» (Варга 1996, С.70). В России никогда не считалось нравственным иметь много денег, проявлять к ним жадность или вообще как-то особенно ими интересоваться. Характерный пример подобного отношения к деньгам представляет собой сцена, описанная Ф.М. Достоевским в романе «Идиот»: Настасья Филипповна бросает в камин рогожинские сто тысяч как знак крайнего презрения к деньгам, чем вызывает крайнее восхищение Рогожина. Застенчивое и брезгливое отношение к деньгам, неумение и нежелание ради них стараться, нередко сознательный выбор бедности - черты, характерные для русского человека.
Н. Бердяев, анализируя эти черты, писал: «Россия не призвана к благополучию, к телесному и духовному благоустройству, к закреплению старой плоти мира. В ней нет дара создания средней культуры, и этим она действительно глубоко отличается от стран Запада» (Бердяев 1992, С.299). Иными словами, стремление к материальному благополучию и жизненный прагматизм изначально не присущи русским; в России практически отсутствует культура быта, культура благосостояния, «эстетики» частной жизни в противоположность Англии.
Такое положение дел в России обусловлено спецификой ее исторического развития с длительным господством внеэкономических форм принуждения, что сказывалось на отношении русского человека к труду. Нормальная трудовая этика в его культурном архетипе не могла оформиться в условиях тотального закрепощения в XVI-XVII вв. всех сословий в России.
Это привело к морально-психологическому отчуждению от труда, к тому, что работа рассматривалась как повинность. «От трудов праведных не наживешь палат каменных»,- такой мотив, отчетливо прослеживаемый уже в XVII в., характеризовал трудовую этику русского человека, которая традиционно ориентировала его на низкий уровень материальных притязаний, и люди с древнейших времен привыкли жить скудно и довольствоваться малым, что вырабатывало психологическую привычку к бедности. А в это время в Европе в XVI в. складывается принципиально иное отношение к труду. Особенно ярко это проявилось в протестантской трудовой этике, рассматривающей индивидуальный производительный труд как непременное условие служения Богу и как основу жизни вообще.
Подобные специфические особенности отношения к собственности продиктованы различными ценностными установками - коллективизмом у русских и индивидуализмом у англичан. Православие, аграрная направленность и деревенский уклад в России, и протестантизм, промышленное развитие и городская жизнь, свойственная англичанам, выразились в двух типах личности: стремящейся к коллективизму и тяготеющий к индивидуальному бытию.
Для русских характерна «жизнь миром», то есть социальным сообществом. Яркой иллюстрацией этой особенности национального характера может служить философия Платона Каратаева: «Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал» (Л.Н. Толстой), а также поговорка «Один в поле не воин» (как писал В.В. Маяковский, «...я счастлив, что я этой силы частица...», «единица - ноль...»). Это наблюдение перекликается с выделенной А. Вежбицкой «неагентивностью».
Психолог А.Я. Варга также, рассматривая особенности российской ментальности, указывает, что русским присуще «усматривание причин происходящего не в себе, а в поступках других людей и в разнообразных внешних обстоятельствах» (Варга 1996, С.70). Склонность во всех неудачах винить не себя, а некую потустороннюю силу («горе злосчастное») отразилась в выражениях типа «откуда ни возьмись», «ни с того, ни с сего», «свалилось как снег на голову», «напасть», «невесть откуда». «Я думаю, что проблемы ответственности связаны с некоторыми особенностями российской ментальности: высокая ценность жизни миром, низкая потребность в индивидуализации, легкость появления и существования авторитарного мышления...» (Там же, С.69). Это отсутствие личной ответственности, порожденное авторитарным мышлением вместе с ощущением того, что знаешь истину, и приобретающее форму «отвечаю за все», позволяет говорить об экстернальном (внешнем) локусе контроля.
Обратимся к словарю социально-психологических понятий: «Если человек большей частью принимает ответственность за события, происходящие в его жизни, на себя, объясняя их своим поведением, характером, способностями, то это показывает наличие у него внутреннего (интернального) локуса контроля. Если же он имеет склонность приписывать ответственность за все внешним факторам, находя причины в других людях, окружающей среде, судьбе или случае, то это свидетельствует у него внешнего (экстернального) локуса контроля», «от... локуса контроля во многом зависит как мировосприятие личности, так и его активность» (Словарь социально-психологических понятий 1987, С.40).
Анализируя эту особенность русского менталитета, психолог А.Я. Варга приходит к выводу, что «рассматриваемые ценности (и антиценности) на уровне индивидуального сознания могут быть упрощенно представлены в виде человека, который ясно понимает, что он беспомощен перед лицом социальных событий, сам по себе малоценен (курсив мой - Ф.М.) и обретает значимость лишь будучи членом той или иной группы, входя в то или иное «Мы». (Варга 1996, С.75). Антиличностная установка - «все как один» - порождала и запретительный агрессивный антииндивидуализм поведения, основой которого были корпоративная зависть и принцип уравнительной справедливости.
В русском культурном архетипе стремление «быть как все» трансформировалось в проблему «быть не хуже других», которая, с одной стороны, порождала завистливо неприязненное отношение к «высунувшемуся» собрату, к тем, кто «выше», и, соответственно, стремление сделать их «как все». С другой стороны, - сострадание к тем, кто «ниже», стремление помочь им подняться до уровня «как все». В этом смысле русский стереотип «быть не хуже» резко отличался от западного, который порождал морально-психологическую установку поведения, ориентировавшую личность на то, чтобы стать лучше, выше преуспевающего соседа, что требовало прежде всего мобилизации собственного индивидуального потенциала.
Ответственность у русского человека - это сознательное следование эталону (коллективному стандарту) деятельности. Эти стандарты, таким образом, являются внешними стимулами целесообразной деятельности человека, а ответственность, следовательно, трансформируется в сознательное выполнение внешних предписаний. В силу этого ответственность как внутренняя парадигма деятельности и форма ее контроля заменяется у русского человека «внешней» ответственностью. Ориентация русского человека на коллективный стандарт деятельности вытесняет у него внутренние формы контроля внешними, поэтому характерной чертой его культурного архетипа является постоянное стремление перекладывать ответственность за свою судьбу, за свою деятельность на государство, власть, социум, к которому он принадлежит, что приводит как бы к самозакрепощению, стремлению спрятаться за более глобальные структуры и фундаментальные в данный момент ценности и тем самым уйти от индивидуальной ответственности.
Культура русского человека отличается внутренней безответственностью и жесткой внешней ответственностью, что порождает зачастую непредсказуемость его поведения, ибо оно постоянно коррелирует с изменяющимися условиями жизни. Сам русский человек рационально или интуитивно осознает свою непредсказуемость, и поэтому, всегда боясь настоящего, он живет больше прошлым и любит помечтать о будущем. Все это порождает в архетипе его культуры такие устойчивые духовные доминанты, как консервативный синдром и утопические иллюзии.
Отсутствие индивидуализма в общественном характере сознания русских, с одной стороны, воспринималось западными исследователями как препятствие экономическому развитию России: русские, «как нация не способны к экономическому прогрессу и к адаптации к современным условиям, что единственное является для них последней надеждой выжить и выиграть борьбу... совершенно очевидно, что потребовалось бы много поколений, чтобы осуществить это (экономический прогресс - Ф.М.) при самых благоприятных условиях. И, конечно же, это никогда не случится, пока в России не поощряется и не вознаграждается индивидуализм» (The American Image of Russia 1974, P.201). С другой стороны, отсутствие индивидуализма восхищало некоторых исследователей русского национального характера: «Индивидуализм - ...неискоренимая черта англосаксонского характера. Русские имеют расовую тенденцию работать, основываясь на общественных принципах. В тех случаях, где подобные начинания, предпринятые американцами, англичанами или даже немцами, сначала будут прерваны ссорами, а в конце концов распадутся из-за неспособности членов объединения договориться между собой, русские прекрасно работают сообща, практически без всякого антагонизма» (Beveridge 1970, p.332).
Социоцентристский характер русского общества определял также отношение людей друг к другу. Основу его составляла антиличностная социальная установка и замещение понятия свободы в ментальности русского человека понятием воли, которые блокировали всякую индивидуальность, «незапрограммированную» активность отдельных людей.
Воля в отличие от европейской свободы представляет собой типично русский символ. Пословица «Вольному - воля, спасенному - рай» показывает равновеликость, равнозначность высшей христианской ценности и полной, ничем не сдерживаемой свободы в проявлении чувств, в действиях и поступках.
Действительно, свобода всегда ограничена некими рамками, в качестве которых в гражданском обществе обычно выступают законы и правосознание частного человека. Воля же, в свою очередь беспредельна и безудержна, это «приволье», ничем и никем не ограниченная анархическая непокорность «вольных людей».
Рассматривая проблему свободы, надо отметить, что в системе ценностей в русском культурном архетипе понятие свободы не могло оформиться в собственном смысле этого слова. Свобода как ключевое понятие европейской ментальности означает не только возможность выбора для себя, но и уважение аналогичного права у других, то есть свобода - это свобода для всех, защита чужой свободы как своей (Подробнее об этом см.: Федотов 1991).
Атрибут свободы - необходимость и способность индивидуального, внутреннего и ответственного выбора. В архетипе культуры русского человека место свободы занимает понятие «воля» как свобода лишь для себя и безразличие к чужой свободе в самом широком смысле слова - от равнодушия до подавления. Воля проявляется прежде всего в абсолютизации независимости, свобода же достижима лишь в обществе открытого типа, среди людей с развитым индивидуальным сознанием и гуманистической ментальностью. В России не было Ренессанса с его всплесками гуманизма, точно так же, как и не было самого гуманизма в европейском смысле слова, то есть установки, рационально и морально ориентированной на человека как на уникальную сущность, носителя высшего индивидуального духовного начала.
Личность никогда не представляла в системе русской культуры самоценность, она всегда растворялась до конца в «корпорации», государстве, общине. Русский человек поэтому вначале скорее ощущает единство социума, к которому он принадлежит, чем себя в социуме. Русский человек, ощущая единство с социумом, не чувствует себя его «частью» и не связывает поэтому успех или неудачу общего дела лично с собой. И, в то же время, он вверяет свою судьбу социуму или государству, избавляясь от ответственности за свою судьбу и саму жизнь. На этой основе происходит отчуждение человека и социума, человека и государства, усиливающееся тем обстоятельством, что человек не испытывает потребности чувствовать себя личностью. Поэтому при внешнем единстве человека и социума последний всегда чужд русскому человеку, но одновременно только в социуме, государстве он чувствует себя уютно. Поскольку в русской культуре отсутствует гуманистическое представление о человеке как уникальности, постольку русский человек чувствует себя увереннее, комфортнее в социуме, но никогда не может реализовать свои возможности именно в коллективных действиях.
В рамках подобной ментальности, естественно, не могла сформироваться такая ценность, как свобода, а возникла только воля как стихийная крайняя форма критики (протест) личности против поглощения ее социумом, государством.
Рассмотрение русского и английского характера на данном уровне позволило осуществить по возможности полный и всесторонний анализ этнопсихологических явлений, описываемых в п.2.3.1. и 2.3.2.