Научная электронная библиотека
Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания
ОРЕНБУРГСКИЙ КРАЙ И ЕГО КУЛЬТУРА В КОНЦЕ ХVIII – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВВ.
Освоение Оренбургского края началось при Петре I, который считал, что «Киргиз-Кайсацкая орда (так называли тогда казахские ханства) всем азиатским странам и землям… ключ и врата». В 1734–1735 гг. этой проблемой занимался обер-секретарь Сената И.К. Кирилов. В августе 1835 г. экспедиция под его руководством остановилась у устья реки Орь, где и была первоначально заложена крепость Оренбург, ставшая впоследствии Орском. Об этом просил и хан Младшего жуза Абулхаир, обратившийся еще в 1730 году к русскому правительству с просьбой о принятии жуза в подданство России. Чуть позже, в 1738 году, был построен Меновой двор, с которого началась торговля с казахами, хивинскими и ташкентскими купцами. Были основаны и другие крепости: Губерлинская, Бёрды, Татищево, Озерная, Сорочинская, Тоцкая, Бузулук. По приглашению Кирилова в штат оренбургской комиссии вошел П.И. Рычков, этнограф, историк, первый краевед Урала, автор трудов «Топография Оренбургская…», «История Оренбургская». К его трудам обращался А.С. Пушкин, работая над произведениями о Пугачевсом восстании.После смерти Кириллова оренбургскими делами занялся историк и государственный деятель В.Н. Татищев, который пришел к выводу о целесообразности перенесения закладки Оренбурга на место села Красногор (ныне Саракташский район).
В 1742 году назначенный начальником Оренбургской комиссии И.И. Неплюев («птенец гнезда Петрова») предложил основать Оренбург на месте Бёрд, и 19 апреля 1743 года город был заложен на выбранном месте, а Бёрды перенесены за город. Через год была учреждена Оренбургская губерния, и первым ее губернатором был назначен И.И. Неплюев, оставивший русской литературе свои мемуары – «Записки» (СПб., 1893). Сразу же после основания Оренбурга край привлёк внимание государственных деятелей и вызвал большой интерес у ученых. В крае побывало много научных экспедиций (их насчитывалось более 40). Среди ученых, занимавшихся краем, были П.И. Рычков, И.П. Фальк, И.И. Лепехин, П.С. Паллас, А. Гумбольдт, Г.С. Карелин, Э. Эверсманн, А. Бутаков и др. Г.С. Карелин был сослан в Оренбург за знаменитые эпиграмму и шарж на Аракчеева (девиз Аракчеева «Без лести предан» переиначил в «бес лести предан»). Карелин был дружен с генералом Н.А. Мансуровым, на племяннице которого А. Семеновой он и женился в 1825 году, а в 1836 году у них в Оренбурге родилась дочь Елизавета, в будущем Бекетова, бабушка А. Блока, переводчица. В 1824 г. Карелин сопровождал по Оренбуржью П.П. Свиньина, издателя журнала «Отечественные записки», с которым после этого переписывался и высылал ему из Оренбурга гусениц для коллекции. В этом же году к Карелину заезжал В.Д. Вольховский, лицейский приятель Пушкина, приезжавший в Оренбург в связи с участием в экспедиции Ф.Ф. Берга в казахские степи. С женой Карелина переписывалась ее подруга С. Салтыкова, ставшая женой Дельвига. В результате этой переписки оренбуржцы нередко знакомились с произведениями Пушкина, еще не опубликованными в печати.
В 1820-е годы некоторое время жил в Оренбурге родной брат лицейского «старосты» М.Л. Яковлева – Павел Яковлев, литератор, направлявшийся в Бухару в качестве секретаря Секретной российской миссии. Ему в Оренбург присылал письма его дядя А.Е. Измайлов, баснописец и издатель журнала «Благонамеренный». В этом же году в Оренбург был отправлен с дипломатическим поручением А.И. Лёвшин, литератор, этнограф, состоявший в 1820–1823 гг. при оренбургской пограничной комиссии. Известно, что Пушкин интересовался историческими трудами Лёвшина: отрывки из его «Этнографических известий о киргиз-кайсацких или киргиз-казачьих ордах» печатались в «Литературной газете» Пушкина; пользовался поэт и работой Лёвшина «Историческое и статистическое обозрение уральских казаков», о которой положительно отозвался в примечаниях к «Истории Пугачева».
Вначале Оренбург рос как военный и торговый центр восточной части России, но постепенно в нем стала налаживаться и культурная жизнь. Сведения о литературной жизни в Оренбургском крае и о связях с ним писателей этого периода крайне скудны. Известно, что во второй половине ХVIII в. в Оренбурге прошло детство Г.Р. Державина и И.А. Крылова, чьи отцы отправились в новый край, где за службу давали земли. В 1740-х годах служил в оренбургских войсках и отец Карамзина в чине прапорщика, вышел в отставку в чине капитана, получил землю на территории нынешнего Бузулукского района, перевел туда с десяток своих крепостных семейств из симбирских деревень. Деревня была названа по его имени Михайловка (современное село Преображенка). Именно в ней I/ХII 1766 г. родился будущий знаменитый писатель. В Оренбурге Карамзины имели дом (в районе нынешней Ленинской ул. 30).
В 1780-е годы в Оренбурге был несколько лет прокурором мемуарист Д.Б. Мертваго. Его имя и его семейство, общие встречи в Уфе и оренбургском родовом поместье Мертваго Старой Мертовщине неоднократно упоминаются в «Семейной хронике» и «Детских годах Багрова-внука» С.Т. Аксакова, крестника Мертваго. Детские и отроческие годы С.Т. Аксаков провел в Оренбургском крае, в Ново-Аксакове Бугурусланского уезда, там же он прожил первые пять лет после женитьбы, в Аксакове в 1817 году родился его старший сын Константин, будущий известный поэт-славянофил.
Провели детство в Оренбурге и Михаил Никитич Муравьёв (его отец был оренбургским вице-губернатором), поэт, драматург и прозаик, автор первых русских баллад; Борис Алексеевич Враский (1795 или 1797–1880), переводчик, издатель. Его отец был гражданским губернатором Оренбурга. Враский был знаком с Пушкиным (в его типографии печатался пушкинский «Современник»), с В.Ф. Одоевским, с которым позднее породнился (были женаты на сестрах Ланских).
С 1799 г. был подпоручиком Оренбургского гарнизонного полка поэт и переводчик Владимир Карлович Бриммер.
В 1803 году поэт и журналист Максим Иванович Невзоров издал «Путешествие в Казань, Вятку и Оренбург».
В 1801–1806 гг. в Оренбурге сначала у вдовы Рычковой, затем в семье Величко, возглавлявшего оренбургскую масонскую ложу, жил мемуарист и переводчик Г.С. Винский (1752–1819). В 1806 году он переехал в Бузулук, где и умер. С Величко был дружен поэт П.М. Кудряшев.
В 1814 г. в Оренбург был сослан поэт А.И. Мещёвский (1792–1820), разжалованный в рядовые за попытку оставить полк в военное время. В судьбе поэта принимали участие В.А. Жуковский, П.А. Вяземский, Ф.И. Толстой, Н.Г. Волконский. Мещёвский – автор романсов и баллад. Известны его переложения: повести Жуковского «Марьина роща» амфибрахием и повести Карамзина «Наталья, боярская дочь» четырехстопным хореем. В 1819 г. Мещёвский перевел трагедию Вольтера «Смерть Цезаря».
В 1808 и 1815–1816 гг. приезжал к отцу (оренбургскому губернатору) С.Г. Волконский, впоследствии участник Отечественной войны и декабрист. Известно письмо Волконского Пушкину с приглашением на его (Волконского) помолвку с М.Н. Раевской (1824 г.).
Благодаря собранным С.А. Фомичевым архивным материалам, известно, что, будучи в Оренбургском крае, С. Волконский породнился с Е.А. Тимашевой, салонной поэтессой, которой посвящены стихи А.С. Пушкина «Я видел вас, я их читал…». С.А. Фомичев приводит выдержки из писем С. Волконского матери, написанных из Оренбурга в 1815–1816 гг.: «Н.И. Тимашева ожидают… Он спешит на свадьбу в Дорогобуж. Егор Николаевич берет девицу из Загряжских, достойную и воспитанную» (9 июля 1815 г.); «Я, матушка, …был восприемником у Вильгельмины Васильевны Рычковой; кума со мной – добронравная и прекрасная Тимашева» [1, с. 153]. (Е.Н. Тимашев в 1823–1830 гг. наказной атаман Оренбургского казачьего войска; в 1833–1844 гг. – предводитель дворянства.) Фамилия дворян Тимашевых была известна в Оренбургском крае. Тимашевы имели в центре Оренбурга дом, который обычно сдавался оренбургским губернаторам, имения на территории нынешнего Тюльганского, Сакмарского, Саракташского районов. Н.И. Тимашев, друг Г.Р. Державина, помог поэту из своих крепостных Т.С. Беляеву издать в Казани книгу «Куз-Курпяч. Башкирская повесть, писанная на башкирском языке одним курайчем и переведенная на российский в долинах гор Рифейских 1809 г.»
Предполагают, что С. Волконский ездил к Тимашевым в Ташлу. В московском же и петербургском свете знали прежде всего красавицу Тимашеву. С.А. Фомичев приводит отрывок из письма А.И. Тургенева (1832 г.) Вяземскому: «К Тимашевой приехал какой-то муж, или улан, или казак». Тимашева жила в Москве, очевидно, прежде всего, для того, чтобы дать сыновьям необходимое образование (один из них, Александр, стал впоследствии министром внутренних дел, он один из героев сатирической поэмы А.К. Толстого).
Говоря о литературной жизни в Оренбургском крае, следует отметить не только Оренбург, но и Илецкую Защиту (ныне – город Соль-Илецк Оренбургской области), куда был назначен для организации перевозки соли в Самару Г.И. Струков, приехавший в Оренбург вместе с князем Г.С. Волконским, но более двух лет, как замечает М. Де-Пуле, «не смог переносить странностей и капризов своего начальника, поссорился с ним и перешел к другой деятельности». Далее Де-Пуле пишет: «Будучи человеком образованным, Струков любил и окружать себя людьми не только образованными, но и литературными… При нем находился некий Литвинов Никанор Алексеевич, натуралист, философ и поэт, большой приятель И.А. Второва, очень бойко владевший пером. Он разводил в Илецкой Защите виноград, проектировал учредить там экономическое общество для распространения хлебопашества и садоводства, ботанизировал, заводил ланкастерские школы, делал сельскохозяйственные машины, мечтал разбогатеть и в то же время рассуждал о происхождении материи, об отношении ее к духу, осуждал Канта и писал сентиментальные письма и стихи» [2, с. 507]. Письма Литвинов часто писал Ивану Алексеевичу Второву, мемуаристу и поэту. По утверждению Де-Пуле, Второвы ведут свой род из Оренбурга, где дед Второва отца, Андрей Прокофьевич служил в царствование императрицы Анны Иоановны и Елисаветы Петровны при оренбургском губернаторе Неплюеве. И.А. Второв родился в деревне Ласкаревке Бузулукского уезда. С 1816 до 1830 г. Второв служил в Департаменте горных и соляных дел и по делам службы часто бывал в Илецкой Защите, где Литвинов обратился к нему с просьбой о содействии начинающему поэту А. Крюкову. Очевидно, благодаря Второву стихи Крюкова появились в петербургском журнале А.Е. Измайлова «Благонамеренный». Переехав в 1827 году в Петербург, Крюков сблизился с кружком Дельвига. Много стихов Крюкова помещено в рукописном альманахе семьи Майковых «Подснежник», в этом альманахе встречаются и стихи об Оренбургском крае и оренбуржцах поэта И. Карелина.
Следует отметить, что особенно оживилась культурная жизнь в Оренбурге в связи с назначением губернатором Оренбургского края В.А. Перовского, приехавшего в Оренбург в 1833 г. и привезшего с собой ученых, писателей. Вот как вспоминал об этом времени (в 1841 г.) И.Ф. Бларамберг: «В Оренбурге находилось и много гвардейских офицеров из Петербурга, которые служили под началом… Перовского, собравшего вокруг себя блестящий круг образованных военных и гражданских чиновников, так что жизнь протекала тут очень интересно и отдаленность от столицы не ощущалась…Вечера я большей частью проводил у генерала Генца, у Розенбергера и Даля, где устраивались литературные вечера…» [3, с. 247].
Материал к теме:
М.Н. Муравьёв
Из неоконченного рукописного «Журнала путешествия в Оренбург»
Вы знаете, что я долго жил в Москве. Имея давно намерение ознакомиться с пространными пределами отечества моего и имея все возможные способы, отправился я в Оренбург, военный и купеческий город, построенный в степи, где прежде кочевали и теперь ещё кочуют странствующие народы. Это побуждало любопытство моё узнать сие первоначальное состояние общества. Это всё равно, что увидеть древних скифов, предков наших…[4, с. 622].
И. Карелин
На смерть графа П.М. Сухтелена
Ты не в бою, тебе знакомом,
Ты не на щите склонил главу!
И не победный гром за громом
Звучит печальную молву.
Но зарыдал народ невольно,
Невольно хлынул слез поток,
Когда в отчизне надъюдольной,
Твой дольный разплелся венок.
Ты незабвен – пока сребрится
В лазури ясная луна,
И к морю синему катится,
Урала быстрая волна.
О как цветущ твой лавр надгробный,
Он от небес благословен:
Твой славный лавр – любви народной
Слезой горячей окроплен.
Оренбург
(Из рукописного журнала Майковых «Подснежник», 1835) [5].
Г.Р. ДЕРЖАВИН (1743–1816)
В один из дней 1783 года, когда Г.Р. Державин находился на обеде у генерал-прокурора, почтальон доставил ему «бумажный свиток» с подписью «Из Оренбурга от Киргизской Царевны мурзе Державину». Удивлению получателя не было предела, ведь внутри он обнаружил «золотую прекрасную, осыпанную бриллиантами, табакерку и в ней 500 червонных». Кто же была эта загадочная оренбурженка, способная на такой поистине царский подарок? Увы, к нашему огорчению, она никогда не проживала в Оренбурге, но, к счастью для Державина, этой щедрой дарительницей оказалась сама императрица Екатерина II. Почему же вдруг местом своего проживания она указала Оренбург? И эту загадку легко разрешить, вспомнив, что незадолго до описываемого события (1782 г.) Державин сочинил оду «Фелица». Это еще рукописное произведение привело в восторг княгиню Е.Р. Дашкову, которая не замедлила его опубликовать без ведома автора в журнале «Собеседник любителей российского слова». Экземпляр этого журнала был подарен Екатерине, и она весьма благосклонно отнеслась к оде молодого поэта. Именно «Фелица» открыла дорогу Державину и на вершину русского Парнаса и в чертоги Зимнего дворца. Впереди его ждала карьера крупнейшего государственного деятеля и судьба великого русского поэта. Впоследствии он напишет целый фелицианский цикл («Благодарность Фелице» (1783 г.), «Видение Мурзы» (1783–1784 гг.), «Изображение Фелицы» (1789 г.), но самой блестящей была первая.
Изображая под именем Фелица – счастливая – (от латинского felictos – счастье) Екатерину, Державин позаимствовал это имя из сочинения самой императрицы. Она была автором написанной для своего внука (будущего императора Александра I) «Сказки о царевиче Хлоре». Содержание этого произведения весьма дидактично. Киргизский хан похищает царевича Хлора. И чтобы испытать его способности, повелевает отыскать розу без шипов (символ добродетели). Русский царевич, благодаря помощи Фелицы, находит ее на вершине Горы. В сказке Фелица не является аллегорическим воплощением Екатерины, но стоило употребить в оде это имя, как сразу же возникали ассоциации именно с императрицей. Кстати, первоначально полное название этого произведения звучало так: «Ода к премудрой Киргиз-кайсацкой Царевне Фелице, написанная Татарским Мурзою, издавна поселившемся в Москве, а живущем по делам своим в Санкт-Петербурге. Переведена с арабского языка 1782 г.». Под натиском таланта Державина рухнули, казалось, незыблемые одические каноны, его Фелица не символ власти, а человек, Екатерина Алексеевна. «Забавный слог» поэта создал иллюзию интимности и искренности, знаменуя начало нового периода в развитии русской лирики.
Но, конечно, не только эта литературная мистификация связывала Державина с Оренбургским краем, именно в Оренбурге еще ребенком Державин получил ключ к европейской культуре, и надо отметить, что этот ключ вручила ему грубая рука каторжанина Розе. Дело в том, что его отец Роман Николаевич из Поволжья, где нес воинскую службу, был переведен премьер-майором в только что построенный Оренбург. И здесь, как следует из воспоминаний Гаврила Романовича, в семилетнем возрасте для изучения немецкого языка он отдан был в школу сосланного на каторжные работы немца Иосифа Розе, «…у которого дети лучших благородных людей в Оренбурге, при должностях находящихся, мужского и женского пола учились. Сей наставник, кроме того, что нравов развращенных, жесток, наказывал своих учеников самыми мучительными, но даже неблагопристойными штрафами, о коих рассказывать здесь было бы отвратительно; был сам невежда, не знал даже грамматических правил, для того и упражнял только детей твержением наизусть вокабул и разговоров и списыванием оных, его, Розы, рукою, прекрасно, однако, писанных. Через несколько лет посредством такого учения, разумел уже здесь упомянутый питомец по-немецки читать, писать и говорить…» [6, с. 10].
Об оренбургской школе, мягко говоря, Державин не вынес теплых воспоминаний, и было от чего. Однако не стоит и недооценивать роли оренбургского периода в судьбе будущего поэта. Если для Хлора, из вышеупомянутой сказки, роза без шипов явилась символом вожделения добродетели, то для потомка татарского Мурзы Багрима добродетельным оказалось именно воздействие розг Розе. Недалекий ментор с капральским усердием учил детей всему, что умел: изъясняться и каллиграфически писать по-немецки. Никогда и нигде у Державина больше не будет возможности серьезно осваивать иностранные языки, и только немецкий распахнет для него окно в европейскую поэзию. (Ради справедливости следует отметить, что позже в Казанской гимназии непродолжительное время Державин пытается осваивать латынь и французский, но «по недостатку хороших учителей» попытка сия была мало успешной). А вот навыки в каллиграфии, внушенные Розе, и страсть к рисованию, пробудившаяся в Оренбурге, сослужили Державину службу. Скопированные с его участием карты Казанской губернии, украшенные «разными фигурами и ландшафтами», привлекли внимание И.И. Шувалова, который в награду приказал записать Державина кондуктором Артиллерийского корпуса. Путь в столицу был открыт!
Но и служа в Петербурге, Державин неоднократно посещал Оренбургский край, что находит отражение в его «Записках». Здесь в сентябре 1763 г. по дороге в Оренбург, «не доезжая Сорочинской крепости верст за 30, случилось с ним приключение, которое едва не лишило его жизни». Случилось так, что на ухабистой дороге сломалась передняя ось в коляске, в которой двигались путники. Державин, зарядив ружье мелкой дробью, отправился вдоль степной речушки попытать счастье в утиной охоте. Внезапно он наткнулся на стадо диких свиней с детенышами и был атакован вожаком. «Глаза его как горящие угли заблистали, щетина на гриве дыбом поднялась, и из пасти белая пена потекла струею. Охотник, приметя опасность, хотел перескакнуть на другую сторону речки, ибо она была самая крошечная; но не успел он к ней подойти, как увидел кабана к себе бегущего, и в тот же миг почувствовал себя брошенным на несколько шагов; а вскоча в беспамятстве на ноги, усмотрел мелькнувшую кровь на пене во рту у зверя, выпалил из ружья, имеющегося у него в руках, со взведенным курком, на поясном прикладе. Вепрь пал…». Утиная дробь каким-то чудом угодила кабану в самое сердце, и только это спасло жизнь несчастному охотнику. Но рана ноги оказалась достаточно тяжелой, и еще шесть недель он лечился в Оренбурге под присмотром губернатора князя Путятина.
Сведения о дальнейших поездках Державина в Оренбургскую губернию скудны. Известно, что, находясь в отпуске в 1867 году, он несколько месяцев прожил в своих оренбургских имениях. Затем под командованием генерала Бибикова участвовал в подавлении Пугачевского восстания на территории Оренбургского края. Вновь в Оренбуржье поэт оказался лишь осенью 1778 года. Из его воспоминаний следует: «В том же году, в ноябре, когда автор возвращался из Оренбургской деревни в Казань, где была его супруга, и река Кама препятствовала продолжению пути его не становясь долго». В ожидании встречи с любимой Державин пишет стихотворение, опубликованное в следующем 1779 году под названием «Песенка отсутствующего мужа», больше известное в окончательном варианте 1807 года, как «Препятствие к свиданию с супругой». В последний раз в Оренбургской губернии Державин побывал в 1784 году. Он поехал в Казань повидаться с матерью, но за три дня до приезда сына она умерла. Феклу Андреевну похоронили рядом с мужем в церковной ограде деревни Кармачи. На обратном пути Державин заехал на три дня в свое оренбургское имение.
Даже спустя три десятилетия после последнего посещения нашего края Державин продолжал считать себя оренбуржцем. С.Т. Аксаков оставил воспоминание о встрече с великим поэтом в 1815 году: «Вы – оренбуржец и казанец, и я тоже…. мое село, Державино, ведь не с большим сто верст от имения вашего батюшки». И хоть Державин не жил в своем селе, но и из Петербурга он постоянно пытался усовершенствовать хозяйство, найти толкового управляющего. По его распоряжению строят винокуренный и конский заводы, полотняную и суконную фабрики. Возводят церковь, для которой иконы были заказаны в столице. За три дня до смерти размышляя о тленности, умирающий поэт на грифельной доске написал:
Река времени в своем стремленье
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
Слава богу, наша память еще неподвластна холодным струям реки времен, и поэта чтут здесь, где «с Рифея льет Урал» (как определил Оренбуржье в своем «Памятнике» Державин). А между Бугурусланом и Бузулуком, как и прежде, стоит село Державино и, наверное, помнит своего первого хозяина.
Поэтическое наследие Державина огромно, но вам не удается отыскать в его стихах знакомые оренбуржцу места и вовсе не потому, что поэт остался к ним равнодушен. Все сложнее и проще: русская поэзия XVIII в. еще только прикасалась к таинству пейзажа, делала первые шаги в его освоении, решая иные задачи. И все-таки, когда мы встречаем у Державина строки: «Там степи, как моря, струятся, Седым волнуясь ковылем»; уж мы-то знаем, природой какого края они навеяны.
Документальный материал:
«Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина» (отрывки)
Отделение I.
С рождения его и воспитания по вступление в службу
Примечание достойно, что когда в 44-м году явилась большая, весьма известная ученому свету комета, то при первом на нее воззрении младенец, указывая на нее перстом, первое слово выговорил: «Бог!» Родители с взаимной нежностью старались его воспитывать; однако же когда в последующем году родился у него брат, то мать любила более меньшего, а отец старшего, который на четвертом году уже умел читать. За неимением в тогдашнее время в том краю учителей; научен от церковников читать и писать. Мать, однако, имея более времени быть дома, когда отец отлучался по должностям своим на службу, старалась пристрастить к чтению книг духовных, поощряя к тому награждением игрушек и конфеток. Старший брат был острее и расторопнее, а меньший глубокомысленнее и медлительнее. В младенческие годы прожили они под непрестанным присмотром родителей несколько в сказочном городе Яранске, потом в Ставрополе, что близ Волги, и, наконец, в Оренбурге, где старший, при вступлении в отроческие лета, то есть по седьмому году, по тогдашним законам явлен на первый смотр губернатору Ивану Ивановичу Неплюеву и отдан для научения немецкого языка, за неимением других учителей, сосланному за какую-то вину в каторжную работу некоторому Иосифу Розе, у которого дети лучших благородных людей в Оренбурге, при должностях находящихся, мужского и женского пола, учились. Сей наставник, кроме того, что нравов развращенных, жесток, наказывал своих учеников самыми мучительными, но даже неблагопристойными штрафами, о коих рассказывать здесь было бы отвратительно; был сам невежда, не знал даже грамматических правил, для того и упражнял только детей твержением наизусть вокабул и разговоров и списыванием оных, его, Розы, рукою прекрасно, однако, писанных. Через несколько лет посредством такого учения, разумел уже здесь упомянутый питомец по-немецки читать, писать и говорить, и как имел чрезвычайную к наукам склонность, занимаясь между уроков денно и нощно рисованию, но как не имел не только учителей, но и хороших рисунков, то довольствовался изображением богатырей, каковые деревянной печати в Москве на Спасском мосту продаются, раскрашивая их чернилами, простой и жженою вохрою, так что все стены его комнаты были оными убиты и уклеены. В течение сего времени отец имел комиссии быть при межевании некоторых владельческих земель, то от геодезиста, при нем находящегося, сын получил охоту к инженерству. Наконец, когда отец его в 1754 году получил отставку, для которой ездил в Москву, в бытность в оной государыни императрицы Елизаветы Петровны, то и сей любимый сын был с ним с намерением, чтоб записать его в кадетский корпус или артиллерию; но как для того надобно было ехать в Петербург, а дела отца его, которые он должен был кончить в Москве, паче же недостаток, что издержался деньгами, ехать ему в сию новую столицу не дозволили, то возвратился он в деревню с намерением в будущем году непременно записать сына в помянутые места.
Отделение II.
Воинская Державина служба до открывшегося в империи возмущения
Приехав из Шацка в оренбургскую деревню, куда приехала мать его, прожил с нею там оставшееся летнее время; а в исходе сентября отправила она его в Оренбург, по некоторым случившимся деревенским делам. На дороге, не доезжая Сорочинской крепости верст за 30, случилось с ним приключение, которое едва не лишило его жизни, спускаясь с небольшого пригорка, переломилась под коляскою передняя ось. В рассуждении обширного проезда степных мест берут дорожные всегда оси с собою запасные. Он приказал подделывать оную; надев патронташ и взяв ружье, пошел по речке, тут протекающей, смотреть дичины. Увидел пару уток; но они не допустили, перелетев по той же самой речке, сели в луке. Он пошел за ними и, перешед маленький кустарник, увидел вдруг стадо диких свиней или кабанов с молодыми поросятами. Боров матерый, черношерстный, усмотря его, тотчас от табуна отделился. Глаза его как горящие угли заблистали, щетина на гриве дыбом поднялась, и из пасти белая пена потекла струею. Охотник, приметя опасность, хотел перескакнуть на другую сторону речки, ибо она была самая крошечная; но не успел он к ней подойти, как увидел кабана к себе бегущего, и в тот же миг почувствовал себя брошенным на несколько шагов; а вскоча в беспамятстве на ноги, усмотрел мелькнувшую кровь на пене во рту у зверя, выпалил из ружья, имеющегося у него в руках, со взведенным куркам, на поясном прикладе. Вепрь пал, стремившийся к нему в другой раз, и как был уже очень близко, то заряд, хотя из мелкой дроби, но, угодя прямо в сердце, поверг его бездыханного на землю. Победитель хотел подойти к врагу своему и осмотреть его рану; тогда же сам, почувствовав слабость, упал и взглянул на левую ногу, увидел икру почти от берца оторванную и кровь ручьем текущую. Не могши далее идти к своей коляске, остался на месте, пока казаки, называемые в том краю гулёбщиками, или охотниками, ездящие по степям за кабанами, сайгаками и прочими зверями, на него наехали и, узнав от него приключение, нашли людей с коляской, которые, подделав ось, давно дожидались и не знали, где найти.
Нельзя в сем случае не признать чудесного покровительства Божия. Первое в том, что свирепый зверь не пересек страшными своими клыками берца у ноги и жил сухих близ лодышки, а отделил только почти с самого подколена одну от кости икру или мягкое мясо. Второе, что ружье, через которое был переброшен, упершись дулом в землю, не сделалось неспособным к выстрелу, ибо ложе хотя от ствола отломилось, но удержался приклад с замком по самые замочные винты на казенном шурупе; с затравки порох не ссыпался и произвел свое надлежащее действие. Третье, что без всякого прицеленья заряд попал в сердце зверя, иначе бы легкую раною он мог более рассвирепеть и довершить пагубу. Четвертое, что он не растерзал живота, а поразил только ногу. Но как бы то ни было, благодарение Промыслу, спасся от смерти и хотя был в Оренбурге недель с шесть болен, но пособиями губернатора князя Путятина вылечился; однако рана совершенно не затворялась целый год.
И.А. КРЫЛОВ (13.02. 1769–21.11. 1844)
Иван Андреевич Крылов родился в Москве, но часть своего детства в связи со службой отца, армейского офицера, провел в Оренбурге, эти годы пришлись как раз на время Пугачевского восстания. И хотя после окончания крестьянской войны 1773–1775 гг. семья Крыловых переезжает в Тверь, а затем в Петербург, навсегда оставляя Оренбургский край, но воспоминания о нем великий баснописец сохранил на всю жизнь.
Уже незадолго до своей смерти, когда он был на вечере у князя Одоевского, он «с живостью» рассказал академику Я.К. Гроту о том, «как уральские казаки зимою ватагами отправляются на лед и, прорубив его, ловят рыбу баграми». Времена пугачевщины отразились и в биографии Крылова, и в его творчестве. Когда Яицкий городок осадили повстанцы, то отец баснописца отправил жену с сыном в более безопасный Оренбург. В дороге ей пришлось спасать маленького Крылова от пугачевцев «спрятавши его в корчаге». Об этом случае рассказывал один из оренбургских помещиков, «человек почтенный, внушавший к себе доверенность», по мнению одного из биографов Крылова М.Е. Лобанова.
Пугачев был очень озлоблен на отца Крылова, который в столкновении с пугачевцами вел себя очень храбро: делал беспрестанные вылазки из осажденного Яицкого городка. Он поклялся повесить не только его, но все его семейство. Об этом вспоминал Крылов, когда в 1833 году рассказывал Пушкину о пугачевских событиях в Оренбургском крае, давая ценный материал писателю для его «Капитанской дочки» и «Истории Пугачева».
В «Истории Пугачева» Пушкин изобразил капитана Андрея Прохоровича Крылова, отца баснописца, как человека храброго, решительного, едва не погибшего во время нападения пугачевцев на Яицкий городок. В «Капитанской дочке» Пушкин вновь вернулся к фигуре отца И.А. Крылова, запечатлев многие его черты в образе капитана Миронова.
И.А. Крылов известен прежде всего как баснописец. Басенному творчеству он отдал последние 30 лет своей жизни, написав 204 басни. Среди басен Крылова есть и такие, в которых сказались воспоминания его о пугачевщине. По мнению ряда исследователей, в басне «Безбожники» дана картина народного бунта, народного восстания (хотя есть и другая точка зрения – в басне изображена Отечественная война 1812 г.):
Кто с луком, кто с пращей, шумя, несутся в поле.
Мятежные толпы, за тысячью знамен...
Автор пишет о «зачинщиках из удалых голов», о «толпах» восставших, о «туче стрел», «тьме камней», которые летят в богов:
Проучить пора их без чинов,
Что их суд «строг и бестолков».
Но восставшие бросали камни и метали стрелы вверх, а упали они им же на головы. Крылов передает такие черты пугачевского движения, как стихийность, неорганизованность, какую-то необузданность.
В басне «Конь и Всадник» Крылов, размышляя о свободе, рисует картину, как разнузданный конь сбросил седока, а сам убился до смерти, свалившись в овраг. Басня заключается выводом: «Как ни приманчива свобода, но для народа не меньше гибельна она, когда разумная ей мера не дана». В то же время только в народе Крылов видит корни благополучия государства. В басне «Листы и Корни» он прямо говорит, что высшие сословия, подобно листьям, живут и цветут до тех пор, пока «питают» их «корни». «А если корень иссушится, – не станет дерева, ни вас», – подводит итог баснописец.
Современники отмечали, что Крылов так же превосходно читал свои басни, как превосходно они были написаны: непринужденно, внятно и естественно, выделяя ударением основной смысл басни. И это закономерно, так как в свои басни он вложил глубокие раздумья о тех событиях, которые наблюдал в течение своей долгой жизни и интерес к которым возник в те далекие годы детства, когда Оренбургский край был ареной демонстрации народного гнева и возмущения.
Художественный материал:
Басня И.А. Крылова «Безбожники»
Был в древности народ, к стыду земных племен,
Который до того в сердцах ожесточился,
Что противу богов вооружился.
Мятежные толпы, за тысячью знамен,
Кто с луком, кто с пращей, шумя, несутся в поле.
Зачинщики из удалых голов,
Чтобы зажечь в народе буйства боле,
Кричат, что суд небес и строг и бестолков;
Что боги или спят, иль правят безрассудно;
Что проучить пора их без чинов;
Что, впрочем, с ближних гор каменьями не трудно
На небо дошвырнуть в богов
И заметать Олимп стрелами.
Смутяся дерзостью безумцев и хулами,
К Зевесу весь Олимп с мольбою приступил,
Чтобы беду он отвратил;
И даже весь совет богов тех мыслей был,
Что к убеждению бунтующих, не худо
Явить хоть небольшое чудо:
Или потоп, иль с трусом гром,
Или хоть каменным ударить в них дождем.
«Пождём, –
Юпитер рёк, – аесли не смирятся,
И в буйстве прекоснят, бессмертных не боясь,
Они от дел своих казнятся».
Тут с шумом в воздухе взвилась
Тьма камней, тучи стрел от войск богомятежных;
Но с тысячью смертей, и злых, и неизбежных,
На собственные их обрушилась главы.
Плоды неверия ужасны таковы;
И ведайте , народы, вы,
Что мнимых мудрецов кощунства смелы,
Чем против божества вооружают вас,
Погибельный ваш приближают час,
И обратятся все в громовые вам стрелы.
Мемуарный материал:
Запись Пушкиным рассказов И.А. Крылова о пугачевщине
Отец Крылова (капитан) был при Симанове в Яицком городке. Его твердость и благоразумие имели большое вличние на тамошние дела и сильно помогли Симанову, который вначале было струсил. Иван Андреевич находился тогда с матерью в Оренбурге. На их двор упало несколько ядер, он помнит голод и то, что за куль муки заплачено было матерью (и то тихонько) 25 р.! Так как чин капитана в Яицкой крепости был заметен, то найдено было в бумагах Пугачева в расписании, кого на какой улице повесить, и имя Крыловой с её сыном. Рейнсдорп был человек очень глупый. Во время осады вздумал он было ловить казаков капканами, чем и насмешил весь город, хоть было и не до смеху. После бунта Ив. Крылов возвратился в Яицкий городок, где завелась игра в пугачевщину. Дети разделялись на две стороны: городскую и бунтовскую, и драки были значительные. Крылов, как сын капитанский, был предводителем одной стороны. Они выдумали, разменивая пленных, лишних сечь, отчего произошло в ребятах, между коими были и взрослые, такое остервенение, что принуждены были игру запретить. Жертвой оной чуть было не сделался некто Антчаков (живой доныне). Мертваго, поймав его в одной экспедиции, повесил его кушаком на дереве. Его отцепил прохожий солдат [7, с. 176–177].
П.П. СВИНЬИН (19.06. 1787–21.04. 1839)
Павел Петрович Свиньин, русский писатель, историк, географ, художник, действительный член Академии художеств и Российской академии, первый издатель журнала «Отечественный записки», был известен своими историческими романами (например, «Ермак, или Покорение Сибири») и книгами путевых очерков. Он много путешествовал по Европе и северной Америке, служа в Министерстве иностранных дел. Изучением России он занялся, выйдя в отставку. В 1824 году, в одну из своих поездок по России, Свиньин побывал в Оренбургском крае. Свои впечатления от этой поездки он отразил в рисунках и путевых очерках – «Картина Оренбурга и его окрестностей», «Посещение Илецкой Защиты», дающих нам полное представление об Оренбурге и Соль-Илецке начала XIX века. Изучая Россию, Свиньин собирал исторические документы, сведения о замечательных соотечественниках. Им впервые была описана жизнь русского механика-самоучки И.П. Кулибина, оренбургского писателя П.М. Кудряшева. Сохранившаяся переписка Кудряшева со Свиньиным говорит о том, что П.П. Свиньин продолжал заниматься Оренбургским краем и после своей поездки туда.
Судя по этим письмам, Свиньин поддерживал связь не только с Кудряшевым, но и с другими оренбуржцами (Размахниным, готовившим для «Отечественных записок» рисунки, Крюковым), живо интересовался фольклором, историческими данными, просил оренбургских писателей присылать произведения об Оренбургском крае.
Как писатель Свиньин не создал ценных в художественном отношении произведений. Некоторые человеческие качества Свиньина (в частности, хвастовство) вызывали отрицательное отношение к нему ряда писателей того времени: П.А. Вяземский написал о Свиньине сатирические стихи, А.Е. Измайлов – басню «Лгун», Пушкин изобразил Свиньина в детской сказочке «Маленький лжец», Н.В. Гоголь называл Свиньина одним из прототипов Хлестакова. Деятельность же Свиньина как журналиста («дедушки русских журналов»), как этнографа, как исследователя многих уголков России заслуживает внимания. Его книги о России, её городах, иллюстрированные самим писателем, прекрасным художником, занимают достойное место в истории русской культуры.
КАРТИНА ОРЕНБУРГА И ЕГО ОКРЕСТНОСТЕЙ
(Из живописного путешествия по России издателя «Отечественных записок» в 1824 году) (отрывки)
Я приехал в Оренбург 18-го июля из Илецкой Защиты. Дорога столь гладка и лошади так исправны, что 70 верст я пролетел невступно в 5 часов. Оба форпоста, встречающиеся на сем расстоянии – Елчанский и Декузский, выстроены из камня и могут служить неприступными крепостями в случая нападения киргизцев.
Не стану говорить о той приятной ошибке, в которую введен я был, найдя Оренбург во всех отношениях несравненно выше, превосходнее, чем я представлял его себе, – скажу только, что я встретил здесь, на краю киргизской степи, общество людей самых образованных, лучшего тона, обладающих отличными талантами, а потому проводящих время как нельзя приятнее. Под руководством столь просвещенных наставников я весьма скоро ознакомился с городом и его окрестностями и поверил предварительные мои сведения о важной торговле с Азиею, о народах, обитающих в степях и горах, его окружающих, то есть киргизцах и башкирцах, о действиях политических сношений наших с сими землями, в том числе о замечательном посольстве г. Негри в Бухарию и о многих экспедициях, отправлявшихся в разные азиатские страны по разным предметам и с разными успехами свершенные, – так что я надеюсь составить довольно полную картину сего любопытного, мало известного края.
Оренбург находится на правом берегу Урала, несколько выше устья Сакмары, в оный впадающей. Река и прибрежная крутизна возвышения, на котором построен сей город, делают его неприступным со стороны пограничной; с прочих же сторон защищается оный овальным укреплением, построенным по старинной голландской методе. Оно состоит из сухого рва и земляного вала, который имеет: четверо ворот, десять бастионов и два полубастиона и снаружи обложен до половины тесаным камнем.
Вышина вала в самом низком месте лежащей под крепостью площади простирается до 12 футов; вся же окружность крепости, включая и ту часть крутизны, которая служит естественным укреплением, заключает в себе около семи верст. К востоку и к западу от города, то есть вниз и вверх по течению Урала, простираются два большие предместия, из коих восточное называется Голубиною слободкою, а западное (населенное казаками) Форштадтом. Оба они, имея вид сел, величиною почти равняются городу и, в отношении к плану, могут быть названы крыльями укрепленного Оренбурга.
Оренбург принадлежит к числу городов, явившихся на лице земли Русской после преобразования нашего Отечества. История сего города нова, коротка и незанимательна. О построении его можно сказать, что он, как странствующий исполин, идучи вниз по Уральскому берегу, сам выбирал место для своего основания. В царствование императрицы Анны (1731) киргизский хан Абдулхаир, будучи со всех сторон притесняем беспокойными кочующими и некочующими соседями, добровольно вступил с подвластную ему ордою в Российское подданство. По настоянию сего хана высочайше поручено было статскому советнику Кириллову повести по Уралу вооруженную пограничную черту, которая бы совершенно разделяла Башкирию с киргизкайсацкой степью, и в середине черты сей поставить крепость, долженствующую быть главным пунктом торговых и политических сношений с народами Средней Азии и охранительницею спокойствия всей окрестной страны. Кириллов в 1735 году заложил крепость сию при устье впадающей в Урал реки Ори, где ныне крепость Орьская, и, по господствовавшему тогда обыкновению давать русским городам иностранные имена, назвал оную Оренбургом. В это время возгорелся третий башкирский бунт, продолжавшийся целые шесть лет. Легкомысленные башкирцы, возмущенные некоторыми из своих родоначальников и мулл, дерзнули силою оружия противиться благодетельным предприятиям русских. Но бунт сей служил только новою побудительною причиною к заведению линии и к построению Оренбурга.
Преемник Кириллова тайный советник Татищев нашел, что место при устье Урала, неудобно для построения на нем большой крепости. По сей причине в 1738 году Оренбургу положено основаться при урочище Красной горы, где ныне крепость Красногорская. Здесь при Татищеве и по смерти Татищева под управлением генерала-поручика князя Урусова, а после его генерала-майора Соймонова были построены некоторые маловажные здания и укрепления, и отсюда же отправлен первый русский караван через киргизскую степь в Среднюю Азию. Но и сие место в свою очередь было признано неудобным, и Оренбург основан наконец на нынешнем его месте тайным советником Неплюевым в 1743 году, в царствование кроткой Елисаветы.
Питомец Великого Преобразователя России, славный государственный человек, истинный сын Отечества, Неплюев, будучи первым губернатором Оренбурга, открыл все источники богатств Оренбургского края и оставил своим преемникам важный урок мудрого управления. Поистине, обозревая сей край, недавно дикий, ныне довольно населенный и благоустроенный, находя в оренбургских архивах некоторые важные бумаги того времени и прочитав Неплюева, столь умно и просто им самим описанной, немногие строки об Оренбурге, должно признаться, что утешительно было бы видеть приличный памятник заслугам сего Государственного человека в стенах основанного им города.
После Неплюева губернаторами Оренбурга и Оренбургского пограничного края были один за другим: генерал от инфантерии Игельстром, генерал-поручик Вязмитинов, генерал-майор Рейсдорп, генерал-поручик Фон Рек, генерал-майор Бахметев и генерал от кавалерии князь Волконский, под управлением коих город, по общему порядку вещей, нечувствительно украшался, распространялся и приближался к нынешнему его состоянию. В 1774 году выдержал осаду буйного Пугачева и вскоре после того укреплен на место прежнего рестраншамента вышеописанным правительным валом. Что же касается оренбургских предместий, то Форштадт получил начало свое вместе с основанием города, а Голубиная слободка построена гораздо после и распространилась уже в последних годах.
Путешественнику, встречавшему на расстоянии нескольких сот верст пути своего до Оренбурга одни бедные полувоенные селения казаков, благоустроенный вид сего города без сомнения покажется прелестным. На прекрасном возвышении, склоняющемся ровным, едва приметным скатом от крутизны каменистого берега, видите вы крепкие, увенчанные дерном стены, из-за которых подъемлются верхи строений и колокольни церквей. За ними открываются: сия живописная крутизна и зелень рощи, осеняющей воды Урала; вправо – Голубиная слободка, в разительной противоположности с гордыми каменными твердынями; разные загородные строения, военная больница и Губернаторский сад, украшенный павильоном; влево – Форштадт, кладбище, ветряные мельницы и за всеми сими предметами – Зауральная степь, необозримое зеленое поле, ограниченное цепью дымоподобных холмов, а посреди его – меновой двор, огромное белокаменное здание, вокруг которого роятся киргизские табуны и стада.
При въезде в город приятно видеть точную правильность кварталов и улиц, чистоту сих последних, которые по сухости грунта вместо мостовых усыпаны только песком; пленительную опрятность домов, большею частию деревянных, оштукатуренных; начало великолепного каменного тротуара на большой улице и ряды молодых деревьев, насажденных перед домами. Домов считается в городе 733, в Форштадте 462 и в Голубиной слободке 254. Город разделен на прямоугольные кварталы и в середине своей заключает чистую площадь, на коей находится главная гауптвахта и бывают разводы Оренбургского гарнизона.
Из казенных зданий два большие каменные дома, стоящие на сей площади, в которых квартирует большая часть находящихся в Оренбурге военных чиновников Оренбургского отдельного корпуса, достойны замечания по величавой простоте архитектуры.
К числу замечательных казенных строений принадлежит также дом военного губернатора, выстроенный на самом высоком месте берега, откуда можно обнять одним взором несколько верст течения Урала, меновой двор и большое пространство окрестных равнин. Перед губернаторским домом, на набережной Урала, устраивается бульвар, который, судя по высоте берега, едва ли не возвышеннее всех бульваров в Европе.
Не почитая нужным входить в подробности о многих других казенных строениях, скажу только несколько слов о церквах. Их в городе пять и две из них, а именно соборы Золотой и Зеленый, названные так по прежней своей наружности, построены вскоре после основания города. Высокая колокольня первого господствует над всеми окрестными строениями и видна за тридцать верст со стороны степи. Всякий класс жителей имеет здесь свою приходскую церковь, например, военные – церковь св.Петра и Павла, статские – Троицкую, купцы – Вознесенскую и пр. Все сии церкви построены иждивением казны, снабжены богатою утварью, но в святилище их не хранится ничего достопамятного для истории. Есть еще церковь св.Георгия в Форштадте. С ее колокольни Пугачев высматривал осажденный им город и стрелял в него из большого орудия, в которое по приказанию сего разбойника было помещено в соседстве с колоколами. Едва не позабыл упомянуть о лютеранской церкви, простой, чистой, как ее обряды, имеющей своего пастора и довольное число набожных прихожан.
В Оренбурге есть превосходное гульбище в летнюю пору. Эта старая роща, осеняющая под самым городом противоположный ему низменный берег. Три прямые аллеи, идущие по разным направлениям от одного пункта и соединенные между собой множеством английских дорожек, разделяющих ее на четыре части через всю ее широту; две другие аллеи, защищенные от солнца самыми сеннетыми деревьями, расположены по направлению берега, и все они сходятся на прекрасной площадке, с которой открывается прелестный вид на город и реку. Гуляющий в роще на каждом шагу встречает что-либо приятное: здесь самородный пруд, через который перегибаются два красивых мостика; там, в разных местах, под сению старых ив, осокорей и вязов, затейливые беседки, деревянные скамейки и дерновые канапе для отдохновения; всюду, наконец, прохлада, свежесть и чистота. Приведением в порядок сей рощи город обязан г-ну инженер-генерал-майору Бикбулатову, который по направлению военного губернатора при маловажных издержках соединил здесь все, что только нужно для приятной народной прогулки. Здесь летом в воскресные дни играет полковая музыка и становится тесно от гуляющих. Паром и лодки беспрестанно перевозят их через Урал и в город, и красный утесистый берег оживляется рассыпными по ней группами.
Есть еще и другое гульбище: генерал-губернаторский сад. Здесь можно с приятностию отдохнуть в тени французских аллей, насладиться видом и благоуханием множества цветов, полюбоваться в оранжереях заморскими фруктами и заглянуть в красивый павильон, в котором почтенный хозяин сада забавляет иногда балами оренбургскую публику. От города до сада, лежащего почти на самой дороге к Москве, проведена прямая аллея, длиною около версты.
В семи верстах от Оренбурга, на берегу излучистой Сакмары, есть место, на котором некогда стоял загородный дом одного оренбургского губернатора, разоренный, как говорят, Пугачевым. И поныне еще видны следы фундамента, вокруг которых возвышается земляной вал, служащий забором и укреплением романтическому жилищу. В сие уединенное место, называемое оренбургскими жителями Маяком, ездят они целыми семействами погулять, напиться на чистом воздухе чаю и насладиться природою.
Говоря о гуляньях, нельзя не сказать несколько слов о климате. В Оренбурге климат умеренный и здоровый, и хотя иногда при сильных ветрах зимы бывают бурны и холодны, а лета жарки и сухи, но его неможно сравнить ни с сибирским, ни с африканским. Краснощекие азиятцы и здоровые казаки служат здесь явным доказательством благорастворенности воздуха и не без оснований некоторые утверждают, что в гористой Башкирии при употреблении известного кумыса и при тихой беззаботливой рассеянности можно находить то безлекарственное целение скрытых телесных недугов, которое европейцы обыкновенно ищут в живописной Швейцарии...
Оренбург – город военный: на каждом шагу встречаются в нем солдаты, казаки, пушки, платформы и другие грозные принадлежности крепостей. Сверх пехотного и казачьего полков и артиллерийской роты, составляющих постоянный гарнизон крепости, ежегодно приходят сюда (для содержания летных кордонов в ее окрестностях, не совсем безопасных от киргизских набегов) казаки, мещеряки и башкиры от всех концов Оренбургского края, рота казачьей артиллерии и один из двух тептярских полков, так что число всех войск, находящихся летом в городе и в ближайших его окрестностях простирается примерно 3500 человек регулярных и до 6000 человек иррегулярных: казаков, мещеряков и башкирцев. Войска сии, кроме гарнизона, стоят лагерем близ Губернаторского сада, на возвышенности между Сакмарою и Уралом.
Недалеко отсюда дом евангельских и шотландских братий. Кажется, что заведение сие непрочно, ибо оно не совсем прямо идет к своей цели. Киргизцы сказали им, чтобы они вперед к ним не жаловали в степь, и даже сделали им преумный вопрос: для чего мы к вам не ездим хвалить нашу веру?
Около того же места находится военная больница, в коей соединено все, что только человеколюбие и просвещение могло изобрести для облегчения участи страждущих воинов. Впрочем, хотя больница сия (выстроенная из бревен, без обштукатурки снаружи) и может по справедливости назваться огромною, но при всем том пространство ее недостаточно для помещения больных, своеобразно с количеством войск Оренбургского Корпуса.
От Эскулапова храма позволим себе обратиться к благодетельным Музам. Не достойно ли замечания, что и в пустынном Оренбурге имеют они усердных своих жертвоприносителей? В народном училище сего города бывает всегда довольно учеников, и многие из них несут в недра семейств любовь к просвещению и знания, украшающие домашний быт гражданина. Сверх народного училища, откроется в скором времени училище Неплюевское, по завещанию покойного Ивана Ивановича Неплюева, основателя Оренбурга, который и по смерти своей не перестает благодетельствовать любезной ему стране. Главная цель сего заведения есть воспитание детей иноверцев, населяющих Оренбургский пограничный край. Здесь дети киргизских султанов и башкирских чиновников сверх Корана и арабского языка обучаются языкам европейским, математике, физике, географии и истории. Отсюда, может быть, выйдут люди, которые на берегах Сыр-Дарьи или Эмбы, под войлочными палатками, будут читать Ломоносова и Расина и описывать своим соотечественникам строение мира. Отсюда – еще вероятнее – свет наук может прольется в Башкирию, и сыны лесов с благодарностью узнают доселе чуждые им приятности просвещенного общежития! Для Неплюевского училища строится большой каменный дом со всеми гимназическими принадлежностями, и, по окончании сего дома, примет оно тот важный вид, который должен отличать подобные заведения...
В Оренбурге считается жителей (за исключением войск, составляющих его гарнизон и приходящих на летнюю службу) до 8000 душ обоего пола. По наружным отличиям их можно разделить на два разряда, на русских: купцов, мещан, отставных солдат и казаков; и на магометан: татар и бухарцев, вообще принадлежащих к торгующему сословию. Последние, т.е. бухарцы, оставили свое отечество для того, чтобы жить и торговать в Оренбурге. Улица, в которой они живут вместе и татарами и посреди которой возвышается каменная их мечеть, замечательна по тяжелому запаху, разносящемуся от жирной азиатской пищи.
Главная промышленность оренбургских жителей состоит в мелочной торговле с киргизцами или в мене, производимой летом на меновом дворе, а зимою в особом отделении гостиного двора, в городе. В XXX-й части Отечественных Записок было помещено описание менового двора с кратким обозрением оренбургской торговли; и потому скажем несколько слов о гостином дворе, построенном почти в самой середине города. Снаружи он более похож на городскую тюрьму, нежели на торговое место, ибо открытая сторона лавок находится внутри двора, так что с улиц гостиный двор представляет одни только голые стены. В самой середине оного находится пограничная таможня, старинное здание, построенное, по-видимому, без малейшего подобия архитектуры.
Над одним из ворот, ведущих в гостиный двор, возвышается церковь Вознесения, а над другими, противуположными первым, башня с часами. Сии последние вороты ведут на довольно обширную площадь, обставленную множеством деревянных лавочек с мелочными товарами и называемую базаром. Здесь останавливаются обозы; приходящие из окрестных селений с жизненными припасами, как-то: мукою, овсом, илецкой солью, огородными овощами и пр.; здесь же толкучий рынок, на котором по вечерам народ толпится и жужжит, как пчелиный рой.
Кроме мены с киргизцами, жители Оренбурга торгуют илецкой солью, а также занимаются извозами и земледелием, которое при порядочном урожае с избытком вознаграждает труды земледельцев. По качеству почвы, несколько песчаной, на оренбургских полях лучше всего родятся пшеница и просо, а в жаркие годы арбузы и дыни, не требующие здесь ни парников, ни теплиц.
Что сказать о мастерствах и художествах Оренбурга? В сем отношении он превосходит многие губернские города, наполненные странствующими мастеровыми, художниками и шарлатанами всякого рода. Здесь могут сшить порядочную пару платья, починить часы, сделать мебель и тому подобное. Всего приятнее видеть здешнего мастерства зимние и летние экипажи. Чистотою отделки не уступают они, по моему мнению, никаким на свете. Может быть, спросят, кто занимается здесь работаю экипажей? Кто сии столяры, слесари, кузнецы, маляры, рещики и пр.? Отвечаю: солдаты. На полковом и артиллерийском дворах учреждены большие мастерские, где, при многих казенных занятиях, находят время отдыха для работ по заказу и на продажу. Артиллерийский или пушечный двор замечателен сверх того по своей литейной, в коей отливаются колокола, маленькие пушки и другие медные вещи. Там можно взглянуть на старинные русские, шведские и польские орудия, некогда гремевшие на оренбургских бастионах, а теперь смиренно лежащие пред арсеналом. Из мануфактурных заведений находятся в Оренбурге только кожевенные заводы, устроенные в Голубиной слободке, на коих преимущественно приготавливают грубые изделия для промена киргизцам и отпуска в Бухарию и Хиву.
В Оренбурге, как выше сказано, кроме русских обывателей, есть много магометан, частию там живущих, частию приезжающих туда с караванами и на летнюю кордонную службу. Различие языков, одежд и обыкновений представляет иногда в сем городе весьма занимательные картины. Случается, что рядом с болтливым евреем видишь важного индейца; или пред толпою диких киргиз-кайсаков – какого-нибудь странствующего европейца, разраженного по всем правилам моды.
Более всех замечательны в Оренбурге татары, составляющие особый и значительный класс обывателей. Будучи хитры, пронырливы и проворны, они отличаются удивительною ловкостью и здешней торговле и нередко приобретают посредством оной великие капиталы. Как в больших европейских городах повсюду слышен язык французский, так в столице Оренбургского края татарский между низшими сословиями не уступает в употребительности своей русскому.
Форштадт оренбургский имеет свой замечательный характер. Жители его (казаки и большею частию старообрядцы) живут по-своему и за грех считают смешиваться с горожанами. Они оборотливы в делах промышленных, набожны и до крайности суеверны. Молодые казаки, говорят, привязаны к службе и страстны в любовных делах.
В заключение сего описания должен я сказать, что все то, что Оренбург имеет лучшего и наружном и внутреннем устройстве своем, приобрел он под управлением нынешнего военного губернатора, генерала от инфантерии Петра Кирилловича Эссена. Ему обязан город лучшими зданиями, а все казенные заведения – строгим порядком, в них существующим [8].
С.Т. АКСАКОВ (1.10. 1791–12.05. 1859)
Краеведы считают Сергея Тимофеевича Аксакова «самым оренбургским» писателем, ибо он был в Оренбургской губернии не проездом, не временным гостем, а постоянным жителем, получившим с детских лет огромный запас оренбургских впечатлений, который он талантливо реализовал в своих главных произведениях: «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», «Записки об уженье рыбы», «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука». Он воспел Оренбургский край:
Обильный край, благословенный!
Хранилище земных богатств!...
Родился Сергей Тимофеевич Аксаков в г. Уфе, но детские и отроческие годы провел в дедовском имении Ново-Аксаково (Бугурусланский район Оренбургской области), которое в произведениях писателя названо Багрово.
Первый раз маленького Сережу привезли к деду в восьмимесячном возрасте, а второй – когда ему было уже 5 лет, и прожил Сережа вместе с сестрой без отца и матери (они уехали в Оренбург в связи с болезнью матери) в Ново-Аксакове больше месяца. Третий раз семья Аксакова приезжала к умирающему дедушке. В 1807 году Аксаков уволился из Казанского университета «для определения к статским делам» и вместе с родными совершил поездку в Оренбургскую губернию.
Во время Отечественной войны 1812 года Аксаков жил в деревенской тиши Оренбургской губернии, в Ново-Аксакове, лишь на короткое время приезжая в Москву и в Петербург. В Оренбургском крае он прожил первые пять лет после женитьбы, здесь родился его старший сын Константин.
В 1820 году Аксаков вместе с семьей приехал в Москву, пребывание в которой растянулось на целый год. В журнале «Вестник Европы» он публикует стихотворение «Уральский казак», имеющее подзаголовок «истинное происшествие».
В августе 1821 года в связи с тем, что отец выделил Сергея Тимофеевича, у которого к этому времени было уже четверо детей, семья Аксаковых вновь уезжает в Оренбургский край, но в село Надеждино бывшего Белебеевского уезда.
В 30-е годы Аксаков публикует очерк «Буран», послуживший источником для описания снежной метели в оренбургской степи в «Капитанской дочке» А.С.Пушкина. В это же время в журнале «Телескоп» было напечатано стихотворение Аксакова «Послание в деревню», где звучит тоска поэта по «дикому краю», «по простору степей». В конце 30-х годов Аксаковы покупают в пятидесяти верстах от Москвы небольшое имение Абрамцево, расположенное в красивейшем месте Подмосковья. Богатая природа, окружающая Аксакова, вызвала воспоминания о днях далекого детства и юности, о радостях общения с природой Оренбургского края.
В 1840 году Аксаков написал первый отрывок из своих воспоминаний, опубликованный лишь через шесть лет и положивший начало его «Семейной хронике». В середине 1840-х годов, в разгар работы над «Семейной хроникой», Аксаков задумал написать книгу о рыбной ловле и в течение 1845–1846 годов он работает над «Записками об уженье рыбы», где, как писал он в письме к Гоголю, «займет свою часть чудесная природа Оренбургского края».
В 1847 году «Записки» вышли из печати, обратив на себя внимание русской читающей публики. Успех этой книги побудил Аксакова написать новый цикл записок – об охоте – «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». Эти записки имели еще больший успех. Превосходной книгой назвал эти записки Н.А. Некрасов.
Рыбная ловля, охота, по утверждению Аксакова, – это главные формы активного общения человека с природой, они закаляют характер человека, раскрывают красоту и величие природы. Хотя писатель не ставил в этих книгах научных целей, но его наблюдения за природой, за поведением рыб и повадками животных во многом подтверждали новейшие идеи естествознания и помогли создать новый жанр – научно-художественный очерк. В 50-е годы Аксаков задумал издавать ежегодный альманах «Охотничий сборник», в котором должны участвовать не только писатели, но и ученые, но Московский цензурный комитет не разрешил это издание. Тогда Аксаков издал собственную книгу «Рассказы и воспоминания охотника».
Кроме охотничьей трилогии, «воспоминания прежней жизни» отражены в двух автобиографических произведениях Аксакова – писателя: «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука». В них он рассказывает историю 3-х поколений семьи Багровых, т.е. Аксаковых. В «Семейной хронике» писатель создает яркий и выразительный образ своего деда – Степана Михайловича Багрова, подробно рассказывает о взаимоотношениях своих родителей Алексея Степановича и Софьи Николаевны, второго поколения Багровых. В центре внимания другого произведения Аксакова – «Детские годы Багрова-внука» – уже третье поколение Багровых. На примере главного героя произведения Сережи Багрова раскрыт сложный процесс формирования детской души, поэтому не случайно сам Аксаков считал это произведение важным «в педагогическом отношении». Посвящены были «Детские годы Багрова-внука» и «Аленький цветочек» внучке писателя – Ольге Григорьевне Аксаковой.
«Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» завершаются «Воспоминаниями», описывающими отрочество и юность героя, годы его пребывания в Казанской гимназии и университете. В «Воспоминаниях» все герои названы уже своими именами.
С.Т. Аксаков хотел рассказать и о четвертом поколении Багровых, т.е. своих детях. Это подтверждает написанный еще во второй половине 40-х годов «Отрывок из семейной хроники», в котором даны некоторые эпизоды детства и юности второго сына С.Т. Аксакова – Григория Сергеевича, воспитанника Петербургского училища правоведения, впоследствии оренбургского и самарского губернатора. Этому замыслу не суждено было осуществиться, т.к. документальная основа произведений Аксакова вызывала сопротивление со стороны его семьи. Летом 1856 года, уже после издания «Семейной хроники» отдельной книгой, Аксаков писал своему знакомому, оренбургскому губернатору Е.И. Барановскому: «Далее писать было невозможно: я и так был уже очень стеснен близостью ко мне описываемых событий». По этой же причине осталось незавершенной и повесть «Наташа», в которой рассказывалась история замужества сестры писателя.
Последним произведением Аксакова был небольшой поэтический этюд «Очерк зимнего дня». 30 апреля 1859 года Аксаков умер.
П.М. КУДРЯШЕВ (1797–21.05. 1827)
Петр Михайлович Кудряшев, названный издателем «Отечественных записок» П.П. Свиньиным «певцом картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей киргиз-кайсацких», был уроженцем Верхнеуральска, происходил из семьи отставного сержанта из крестьян. После окончания Верхнеуральского военного училища в 1815 году он служил унтер-офицером, писарем, переводчиком. В 1820 году Кудряшев был назначен в 4-линейный Оренбургский гарнизонный батальон на должность аудитора, но окончательно переведен в Оренбург лишь в 1822 г.
Частые служебные поездки Кудряшева по Оренбургскому краю давали ему богатый материал по этнографии, истории, географии. Писателя, владевшего башкирским, татарским, казахским языками, интересовали жизнь и быт нерусских народов Оренбургской губернии, история края, народные песни и предания. Его произведения, написанные на оренбургском материале, печатались в журналах «Отечественные записки», «Вестник Европы», в сборниках «Календарь муз», «Полярная звезда», «Весенние цветы», или собрание романсов, баллад и песен Пушкина, Жуковского, Козлова, Баратынского и пр.», «Памятник отечественных муз» и др. В его поэзии явно выделяется патриотическая тема – стихи о войне 1812 года («Песнь башкирца перед сражением», «Песнь башкирца после сражения»), тема плена («Киргизский пленник»), пейзажная лирика; «восточные стихи», отражающие жизнь и быт башкир, киргиз-кайсаков. Творчество Кудряшева-поэта тесно связано с его переводческой деятельностью. Известен перевод Кудряшева народной песни о сподвижнике Е. Пугачева – Салавате Юлаеве, положенной на музыку А.А. Алябьевым. Проза писателя тоже затрагивает местные темы – Пугачевское восстание («Сокрушитель Пугачева илецкий казак Иван, или Иван и Дарья»), история возникновения некоторых сел – повесть «Искак» о Татарской Каргале.
В Оренбурге Кудряшев сблизился с вольнолюбивой молодежью из среды офицеров и вскоре стал членом тайного революционного общества декабристского толка, в которое входило более 30 человек, а затем и возглавил его. О существовании этого общества оренбургским властям стало известно из доноса И.Завалишина, сосланного в Оренбург за донос на брата Д. Завалишина (близкого к декабристским кругам) и познакомившегося с некоторыми членами кружка. Одним из первых узнав о доносе, Кудряшев успел уничтожить компрометирующие его бумаги и предупредить большинство членов общества, поэтому арест писателя 26 апреля 1827 года жандармам ничего не дал. 27 апреля Кудряшева освободили, а 9 мая, во время судебного процесса над членами тайного общества, писатель умер. Видимо, ожидание нового ареста и волнения ускорили смерть Кудряшева, не отличавшегося хорошим здоровьем.
В новом доносе Николаю I Завалишин писал, что «сомнительная и скоропостижная смерть аудитора Кудряшева, случившаяся в то самое время, когда от него зависело открыть виновных и спасти погибающих, подает повод к важным обвинениям». Один из участников оренбургского тайного кружка, вначале поверивший И. Завалишину, В.П. Колесников впоследствии, находясь в сибирской ссылке, написал воспоминания об этих событиях.
За короткую жизнь Кудряшевым было создано более 60 произведений. Кроме повестей, поэм, стихотворений, им были написаны научные работы «О предрассудках и суевериях башкирцев», «Простонародные слова, в Оренбургской губернии употребляемые», «История Башкирии».
Мемуарный материал:
Из записок декабриста В.И. Штейнгеля, основанных на рассказах В.П. Колесникова
Новиковское общество основано было отчасти по правилам масонства. Братство, равенство, искренность, взаимное вспомоществование друг другу, благотворение, распространение чтения полезных книг, и вообще свободомыслие того времени составляет цель его. Оно имело многие отрасли в России,.. подобное отделение образовалось и в Оренбурге, на грани обширных степей, где буран и киргиз соперничают в наслаждениях дикою разгульною свободою. Когда и как оно основано, – не знаем; известно только, что бывший Оренбургской таможни директор Величко поддерживал его до самой кончины… со смертью его общество не рушилось.
При вступлении на престол Николая I оставался в Оренбурге некто Кудряшев, принадлежавший к тайному обществу Велички. Он был чиновник незначительный – аудитор; но человек честный, довольно образованный, любитель литературы, поэт про себя и мечтатель о свободе. Он завербовал нескольких молодых людей, служащих в тамошнем гарнизоне, и питал порывы их молодости подобными мечтами, не открывая ничего, кроме существования какого-то тайного общества с целью просвещаться и стремиться к свободе…
Происшествие 14 декабря 1825 года, с его последствиями, естественно напугало старших и осторожных членов этого общества, но огорчило и ожесточило пылких юношей. При этом расположении участников младенчествующего либерализма, привезли в Оренбург Завалишина, из юнкеров артиллерийского училища разжалован ного в солдаты.
В то самое время, когда комитет о тайных злоумышленниках производил следствие, этот молодой человек, имея от роду не более 17–18 лет, сделал извет на родного своего брата и даже на сестру свою! Настоящее несчастие его нисколько не образумило: дорогою он наделал еще несколько шалостей и проказ… Едва явился он в команду, как начал уверять молодых юнкеров и офицеров, что он принадлежал к тайному обществу и осужден вместе с прочими. Весьма естественно, что провинциальные молодые либералы им заинтересовались и, чтобы похвастать своим просвещением и чувствами, начали с ним нескромно, как говорится, либеральничать. Заметив это, Завалишин выдумал им сказку: будто бы, проезжая через Владимир, он открыл и там тайное общество, которое его приняло и дало поручение принимать членов. Портупей-прапорщик Колесников, один из этих молодых людей, тотчас рассказал обо всем Кудряшеву, который, подумав, советовал быть крайне осторожным в откровенности с ним; но чтобы выведать у него, что это такое, он разрешил Колесникову, с двумя или тремя товарищами, войти с ним в тайное сношение, примолвив: «а там увидим!» Так и сделали. Колесников уговорил прапорщика Таптикова, и оба они дали себя принять в мнимое общество, которого Завалишин выдал себя агентом. Потом Колесников принял еще товарища и друга своего Дружинина, также портупей-прапорщика; а за ним прапорщика Старкова, юнкера Шестакова и служившего в Ратуше коллежского регистратора Дынькова. Таптиков же со своей стороны принял казачьего сотника Ветошникова.
Все это происходило в марте и начале апреля 1827 года. Завалишин составил устав общества и 18 апреля прочитал его в собрании всей молодежи. Они судили, рядили, исправили нечто и кончили тем, что дали обманщику подписки в верном сохранении правил устава и тайны. Не далее, как через три дня после этого происшествия, секретарь военного губернатора шепнул одному из них об осторожности, промолвив: «Кажется, ваш новый приятель подал какой-то донос военному губернатору». Об этом тотчас дано было знать Кудряшеву. Он достал даже список поименованных в доносе и успел предостеречь многих, посоветовав истребить бумаги, если есть могущие навлечь хотя малейшие подозрения, и, вероятно, сам поспешил сделать то же.
Предав этих несчастных молодых людей, Завалишин не посовестился собрать их еще 23 числа и тут весьма много ораторствовал о будущих действиях, видах и надеждах, о заготовлении оружия, о возмутительных бумагах и тому подобном. Через день, т.е. 25 числа, по распоряжению военного губернатора начались аресты. Всех по списку, составленному Завалишиным, взято 33 человека, и все рассажены по разным гауптвахтам.
Обрадованный, вероятно, случаем выказать бдительность свою и свое усердие, генерал Эссен,… не разведав порядочно, есть ли тут что-нибудь основательное, поспешил отправить курьером своего адъютанта Лебедева с донесением к государю об открытии важного государственного заговора!
Аудитор Кудряшев был арестован на другой день, и как ни у него, ни у многих других ничего подозрительного не нашли, то, кроме осьми человек, тотчас всех выпустили. Кудряшев, однако ж, через неделю скоропостижно умер – и смерть его, как обыкновенно в подобных случаях бывает, подала повод к тайным толкам об отраве.
26 числа все те, которые спутали себя подписками, данными Завалишину, призваны были к военному губернатору для снятия с них допроса… Уверившись из допросов, что Завалишин сам был зачинщиком всего дела, генерал Эссен тут же приказал взять его под стражу…
Суд открыт 4 мая 1827 г., члены все приметно были озлоблены гнусным поступком Завалишина, который хотел запутать еще многих бывших семеновских солдат, но они ответами своими усугубили только его вину. Видя, что ему плохо, Завалишин умел из-под караула послать на самого Эссена донос в Петербург, собрав в нем все злоупотребления, о каких от частных лиц в городе мог только слышать; но этот донос прислан к Эссену с повелением судить Завалишина и за этот поступок; Эссен его не пощадил. Суд окончен 13 июня. Замечательно, что на третий день, т.е. 15-го, полковник Эссен умер скоропостижно от удара. Жители Оренбурга приняли это за явное наказание божье.
По приговору военного суда присуждено: Таптикова, Колесникова, Ветошникова и Завалишина, яко главных злоумышленников бунта, колесовать, Старкова и Дружинина – лишить живота; Шестакова разжаловать вечно в солдаты. Генерал Эссен конфирмовал: сослать в каторжную работу Таптикова на 12 лет, Колесникова на 24, Дружинина на 8, Завалишина вечно, Ветошникова же и Старкова вечно в солдаты, и Шестакова на три года в солдаты без лишения дворянства…
Высочайшая конфирмация, последовавшая в 12 день августа 1827 года, состояла в следующем: Таптикову, Колесникову и Дружинину сбавлены сроки вполовину; Старкову, Ветошникову и Завалишину утверждено наказание, положенное Эссеном, а о 17-летнем Шестакове присовокуплено: «вечно в солдаты и лишить дворянства». Экзекуция исполнена 22 сентября.
Из письма П.М. Кудряшева П.П. Свиньину (отрывки)
Кто читал «Отечественные записки», тот знает, что ваше путешествие по Сибири принесет немалую пользу нам, русским, любящим свое отечество, о котором некогда мы принуждены были почерпать известия почти из одних иностранных источников, большею частию наполненных илом пристрастия и тиною ошибок. Но Сибирь такая страна, о которой говорил Гмелин, Паллас и, наконец, Г. Спасский. Позвольте же побеседовать с вами об одной Оренбургской линии и сопредельных с нею местах. Наша губерния никем или почти никем не описана: я разумею подробное описание, за исключением известного сочинения Рычкова, которое, быть может, было хорошо в свое время, но ныне оно очень недостаточно! Почитаю долгом упомянуть о нескольких любопытных предметах, которые, как мне кажется, заслужат и ваше внимание.
Если вы из Оренбурга поедете к вершинам Урала по линии, то не встретите тут ничего занимательного ни для чувств, ни для воображения. Один предмет, который займет вас, есть Губерлинские горы, отстоящие от Оренбурга в 220–230 верстах; в них очень много хорошей яшмы; но это не собственные слова мои, ибо я совершенный невежда в металлургии и минералогии.
Когда вы приедете в крепость Кизильскую, то можно бы нам отправиться в деревню Сибаеву, отстоящую от Кизильской в 20 верстах. В этой деревне живет начальник 6-го башкирского кантона, полковой сотник Бектемиров. Он (разумеется, при содействии здешнего г. военного губернатора) доставит вам такие материалы, которые займут не последние страницы в вашем журнале. У некоторых чиновников, состоящих в 6-м башкирском кантоне, есть грамоты царя Алексея Михайловича и предшественников его. Сии грамоты очень любопытны.
Ежели вы, М.Г., имеете намерение обратить внимание ваше на башкирцев, то нигде не можете сделать столь верных наблюдений над этим полукочевым народом, как в деревне Сибаевой. Когда вы не будете дорожить временем, то можете в сей деревне провести несколько дней. Тут вы узнаете отличительную характеристику башкирцев, узнаете их нравы, обыкновения, образ жизни, предрассудки и проч. Я не могу утверждать, что песни и сказки башкирцев имеют оттенки поэм Ариостовых; но могу сказать, что в тех и других есть большое сходство с нашими народными песнями и сказками…
…Отправясь из Магнитной и проехав 60 верст по линии, вы будете в уездном городке Верхнеуральске. Здесь нет ничего восхитительного; но зато вы взгляните на величественный Извоз, на дикую каменную сопку – и они на несколько минут займут внимание ваше. Не угодно ли будет заглянуть в архив Верхнеуральской комендантской канцелярии? В ней хранятся многие бумаги, доказывающие ум бывшего оренбургского губернатора Неплюева; прекрасные распоряжения его насчет устройства здешней линии; политические меры, предпринятые к посеянию вражды между киргизцами и башкирцами; словом, в бумагах встречаются многие черты, доказывающие патриотизм сего знаменитого и попечительного начальника, который старался на незыблемом основании утвердить и, как можно более, распространить торговлю с Бухарией, Хивой, Персией и завести коммерческие обороты с самою Индией; наконец, в этом же архиве имеется очень много бумаг, из которых можно сделать любопытное извлечение насчет замешательства, произведенного злодеем Пугачевым…
Сим оканчиваю слабые замечания мои о любопытных предметах; несмотря на обширность этого письма, оно не заключает в себе всего того, что есть занимательного на Оренбургской линии [9].
Из неопубликованных писем П.М. Кудряшева П.П. Свиньину
10 февраля 1826 г.
«…Я уже придумал план для сей повести. Во время управления здешним краем Неплюева вновь заводимая Оренбургская линия была часто опустошаема с той и другой стороны башкирцами и киргизцами. Те и другие угоняли стада у русских. Во время бунта, произведенного башкирцами в 1755 году, они целыми улусами переходили за границу и, соединяясь с киргизцами, делали нападения на линию. К прекращению этого, от имени Российского правительства было объявлено киргизцам, что они свободно могут перешедших к ним башкирцев сделать своими невольниками – киргизцы немедленно сим воспользовались. С того времени возгорелась между теми и другими непримиримейшая вражда и начались частные баранты, или набеги друг на друга …
…Мне очень совестно, что долго ожидаемая Вами башкирская повесть еще остается в Оренбурге. Причиною сего – недостаток в переписчиках, знающих орфографию… Из второй повести, написанной стихами, я сейчас списываю отрывок, который не угодно ли будет, – если он того стоит, – передать издателю какого-либо журнала, который, быть может, в нашем просвещенном и образованном Оренбурге никем не выписывается».
13 октября 1826 г.
«За приписку в письме к Крюкову приношу мою чувствительную благодарность. Я написал 4 повести под названием: 1) Кучак-Галий, 2) Иван и Дарья, 3) Федора, 4) Даржу. Они были уже давно готовы: но за отсутствием Размахнина по должности в Уфу, оставались не переписанными…
…Может статься, что сие повести однообразны; но этого избежать было невозможно, потому что я поставил себе за правило не упускать из виду разнородных обрядов, суеверий, предрассудков, обыкновений… Все ли повести могут занять место в Историческом альманахе?
Оренбург наш столь беден учеными людьми, что совершенно не у кого попросить совета насчет литературных занятий. А потому мне хочется знать, что в повестях моих есть хорошего и что худого, дабы впредь я мог подражать первому и, по возможности, избегать последнего.
Сверх посылаемых теперь я имею возможность написать еще несколько исторических повестей: татарскую, мордовскую, чувашскую, черемисскую, даже камчадальскую и др.…
Размахнин не окончил еще обещанных Вам рисунков, он столько занят по должности совей, что едва имеет время переписывать мои фолианты. Ах! Если бы Вы при «Отечественных Записках» издавали прибавления литературные, тогда бы я был ревностным сотрудником Вашим и в течение года каждомесячно присылал бы Вам по одной прозаической повести и по целой тетради стихотворных пиес.
У меня еще готова новая стихотворная повесть «Мятежник Пугачев» [10].
А.П. КРЮКОВ (1800 или 1803 – 19.02. 1833)
Александр Павлович Крюков прожил недолгую жизнь, но успел внести определенный вклад в развитие русской литературы как поэт и прозаик.
О его жизни и литературной деятельности известно немногое. Сотрудник Пушкинского Дома, известный литературовед В.Э. Вацуро разыскал формулярный список Крюкова-чиновника на 1825 г., что помогло выяснить жизненные вехи поэта. Родился он в крепости Илецкая Защита Оренбургской губернии в дворянской семье. С 1817 по 1826 г. служил горным чиновником в Илецкой соляной конторе. Об участии в прокладывании дороги на Новоилецкой линии и набеге на строителей ее киргиз-кайсаков рассказал в очерке «Киргизский набег», опубликованном в 1829 году в журнале «Северные цветы на 1830». Очерк имеет подзаголовок «Друзьям моим», который определяет манеру рассказчика, его прямое обращение к читателям, придающее произведению форму беседы, включающей в себя и размышления эстетического плана, и ироническую оценку: «Вы, конечно, знаете в географическом отношении тот участок земли, который, находясь между реками Уралом и Илеком и будучи огражден от Киргизских степей рядом форпостов Новоилецкой линии, составляет особенный округ местечка Илецкой Защиты, давно известного по своим солекопням. Если ж не знаете, то прошу вас взглянуть на подробную карту России. Чрез этот самый участок (или как вам угодно его назвать) в 18... году пролагал я, разумеется, по приказанию начальника, дорогу для обозов с илецкою солью, и во время исполнения этого дела со мною случилось приключение особого рода, приключение, достойное занять несколько строф в какой-нибудь Байроно-романтической поэме: ибо в нем новость положений была соединена с неожиданностию и ужасом. Как жаль, что я не умею писать поэм! По крайней мере я расскажу вам мое поэтическое приключение просто, как прозаический анекдот, и если вы удостоите меня таким же вниманием, каким пользуются рассказчики городских новостей и других невинных житейских вздоров, то буду доволен тем, как нельзя более. Итак, прошу слушать...»
В очерке подробно, с обилием деталей рассказывается о троекратном разбойничьем нападении киргиз-кайсаков, ордынцев (предков казахов, кочевавших вблизи границ Оренбургской губернии в конце XVIII – начале XIX в.) на группу работников-геодезистов (8 человек) и сопровождавших их казаков (7 человек). Предварительно автор подчеркивает неспокойное состояние на Новоилецкой линии, хотя там денно и нощно разъезжают дозоры: и от одного пикета до другого «ловкий башкирец может докинуть стрелу» – сравнение в духе азиатцев. В очерке дана зарисовка реального события, что не раз подчеркивается автором, ссылающимся на «голую истину, которая водила пером моим». Но А.П. Крюков пытается и проанализировать создавшуюся ситуацию с позиций просветительского подхода и приходит к выводу: пока киргизцы будут кочующим народом, огражденным от всякой власти непроходимой степью, грабительство, известное у них под названием баранты, будет уважаемо у них как народный обычай. А нравы непросвещенных народов, философски замечает писатель, могут не изменяться веками.
«Беспокойные киргизцы» красочно изображены и в отрывке из повести «Якуб-Батырь» – «Киргизцы», опубликованном в 1830 г. в «Литературной газете» № 7 (газета А. Дельвига – А. Пушкина таким образом открывала новую экзотическую тему, наряду с кавказской)
А.Крюков в небольшом предисловии подчеркивает новизну выбранной им темы: «Повесть, из которой здесь предлагается отрывок, написана назад тому несколько лет. Автор желал изобразить в ней нравы, обычаи, суеверия и обряды достопримечательного народа, который, живучи с нами в весьма тесной связи, менее, может быть, нам известен, нежели дикие обитатели Африки и Нового Света». Отрывок из повести небольшой по объему, характер героя и события по сути только обозначены.
В Илецкой Защите Крюков серьёзно занимался литературным творчеством. С 1822 г., благодаря Н.А. Литвинову и И.А. Второву, произведения Крюкова появляются в таких изданиях, как «Сын отечества», «Московский телеграф», «Вестник Европы», «Благонамеренный» и др. Стихи принесли начинающему поэту не только славу, но и неприятности: сатирические произведения вызвали недовольство его начальства, в ответ обвинившего автора в служебной некомпетентности. Крюкову пришлось покинуть Илецкую Защиту.Об этом стихотворение «Воспоминания о родине».
Одно из лучших лирических произведений поэта – баллада «Каратай», опубликованная в 1825 году («Вестник Европы», 1825, № 1), она привлекательна не только мастерством, но и своей экзотичностью. Произведение имеет реальную основу, доказательстом чему являются документы о многочисленных набегах на русские селения султанов Меньшой орды, хранящиеся в Оренбургском государственном архиве: Дело о взаимоотношении России с киргизами Малой Орды, Дело об охране Оренбургской пограничной линии от набегоа и др.
Для того чтобы глубже понять истоки характера героя, изображенного поэтом, необходима краткая историческая справка о кочевниках Южного Приуралья: На обломках Золотой Орды Тимура в ХV веке образовалось пять ханств, одно из них, Ногайская Орда, располагавшаяся на Яике, разделилось на Большую орду, Среднюю и Младшую (Меньшую, Малую). В 1730-е годы Абулхаир-хан Малой орды (или Младшего жуза) обратился к русскому правительству с просьбой о присоединении к России Малой орды и постройке города на бухарской стороне, после чего прибыла правительственная комиссия, выбравшая место для будущей крепости Оренбург. В начале XIX века один из киргиз-кайсацких султанов – Каратай – сын Нурали-хана, внук Абулхаира-хана – особенно был известен в Оренбургском крае своими дерзкими набегами на мирных жителей и караваны с товарами.
В конце ХIX в. (1894 г.) в ряде номеров оренбургской газеты «Тургайские областные ведомости»(№ 36,37, 39, 40, 46) историк и краевед П.Л. Юдин опубликовал работу, основанную на оренбургскимх архивных делах, – «Султан Каратай (Из истории киргизских волнений в Малой орде)». В работе П. Юдина рассказано, как старший сын Нурали-хана Каратай хотел завладеть Малой ордой, в 1808 году открыто стал именовать себя ханом, нападал со своими приверженцами на караваны, грабил и убивал мирных жителей. Лишь летом 1816 года Каратай поддался уговорам оренбургских властей и отправил своих людей к оренбургскому губернатору Г.С. Волконскому с просьбой отвести ему место для кочевки на реке Илек, обещая верность и покорность. За последующую службу Каратай был даже впоследствии награжден медалью, он стал правой рукой начальника крепости. После публикации статей Юдина в редакцию газеты пришла заметка внука Каратая с протестом против того, чтобы его деда называли разбойником, – Юдин в своем письме-ответе в редакцию иронично высказал радость по поводу интереса к его работе (Тургайские областные ведомости, 1894, № 46) и подтвердил достоверность приведенных им фактов. Таковы реальные источники произведения, которые, естественно, кроме статьи П. Юдина, очевидно, были известны поэту.
В 1826 году Крюков уехал в Оренбург, где стал столоначальником в оренбургской таможне, эта служба дала ему богатейший материал для очерка «Меновой двор», напечатанного в 1827 году в «Отечественных записках» Свиньина. В этом же году Крюков переехал в Петербург и стал служить в департаменте внешней торговли. В Петербурге Крюков не прекращал занятий литературным творчеством. В 1830–1832 гг. он служил в Астраханской портовой таможне, затем вернулся в Петербург. Вскоре поэт знакомится с литераторами А.А. Башиловым, В.Н. Олиным (есть предположение, что его отец – Н.М. Олин – был одно время управляющим оренбургскими деревнями Державина), сближается с кружком Дельвига, что позволяет ему публиковать свои произведения в «Северных цветах» и «Литературной газете» («Киргизский набег», «Киргизцы»). Ряд его стихотворений помещен в рукописном альманахе семьи Майковых «Подснежник».
Подписывал свои произведения Крюков часто «К. Илецкая Защита», «А.К.». Подпись инициалами, а не полным именем под «Рассказом моей бабушки» (в «Невском альманахе» на 1832 год) привела к тому, что это произведение об эпохе Пугачевского восстания, послужившее Пушкину одним из сюжетных источников, долгое время (вплоть до середины ХХ в.) приписывалось Александру Корниловичу. События, изображенные в повести «Рассказ моей бабушки», происходят на территории Оренбургской губернии, в Нижнеозёрной крепости. Главные герои – капитан Шпагин, погибающий во время Пугачевского восстания, его дочь Настя, её жених поручик Бравин, мельничиха, прятавшая Настю и защищавшая её от притязаний Хлопуши. Схожи не только сюжеты произведений А. Пушкина и А. Крюкова, но и описания оренбургских мест, многие художественные детали.
Талант сатирика проявился и в эпиграммах Крюкова, ценимых его современниками; так известен факт, когда ему приписывалась эпиграмма Пушкина на М.А. Дондукова-Корсукова.
Ранняя смерть не дала развиться поэтическому таланту Крюкова. Когда 7 февраля 1833 года после недолгой болезни, перешедшей в белую горячку, Крюков умер, газеты Петербурга поместили некрологи, в которых отмечался «необыкновенный талант» поэта.
О.П. КРЮКОВА (1815 или 1817 – 1885)
О жизни Ольги Петровны Крюковой сведений очень мало. Известно, что она родилась в Соль-Илецкой крепости (в Илецкой Защите) то ли в 1815, то ли в 1817 году в дворянской семье. Очевидно, О. Крюкова состояла в родстве с поэтом Александром Крюковым. Детство будущей писательницы прошло в Оренбурге. Затем воспитанием осиротевшей Ольги занималась ее родственница – небогатая симбирская помещица.
В 1830-е годы произведения Крюковой появляются в «Дамском журнале» П.И. Шаликова, восторгавшегося талантом юной поэтессы, называвшего ее «Пушкиным своего пола». На страницах этого журнала были опубликованы ее стихи, повесть в стихах «Донец», отрывки из стихотворной повести «Илецкий казак». Эти произведения основаны на оренбургских впечатлениях Крюковой, содержат богатейший материал о быте, нравах, занятиях оренбургских казаков, о защите казаками оренбургских земель от набегов киргиз-кайсаков. В 1833 году «Донец» вышел в Москве отдельным изданием.
После длительного перерыва Крюкова снова печатает свои произведения в 1850-е годы в журнале «Развлечение», в основном это очерковые зарисовки. В некоторых из этих очерков («Барышни Стрельниковы», «Капитан-исправник»), написанных по воспоминаниям детства, довольно много ярких описаний старого Оренбурга. Ряд этих очерков о «старинных» русских людях вошел в отдельную книгу, изданную в 1859 году под названием «Старина».
Лучшим из написанного Крюковой считается сказка в стихах сатирического плана «Данило Бессчастный» (1876), созданная в фольклорных традициях.
Художественный материал:
Илецкий казак (отрывок)
Там, где кропит серебристой влагой
Илек поля родных степей,
Где рыщут с дерзостной отвагой
Питомцы буйных грабежей;
Там, цепию холмов сокрыта
И неприметная вдали
Стоит Илецкая Защита,
Забытый уголок земли.
В ней также всё однообразно,
Как неизменен вид полей;
Нет наслажденья лени праздной;
Чужда беспечность для людей...
Окрест Защиты рассевают
Ордынцы смерть и страх оков
Но крепость храбро защищают
Дружины смелых казаков...
В.И. ДАЛЬ (22.11. 1801 – 4.10. 1872)
Даль относится к удивительному типу людей энциклопедического склада, которым удавалось сделать одинаково значительные открытия как в области научной деятельности, так и в художественном творчестве.
Оренбургский период – значительная страница в жизни и деятельности В.И. Даля. Писатель приехал в Оренбург в 1833 году, когда ему было 32 года и когда его считали лишь начинающим писателем, а уехал в 1841 году известным автором произведений, которые печатались в лучших русских журналах и которым высокую оценку дал В.Г. Белинский. Будучи в Оренбурге, Даль был избран членом-корреспондентом Академии наук за исследования в области естествознания.
Отмечая 100-летие со дня рождения В.И. Даля, местная газета «Оренбургский листок» назвала его «случайным оренбуржцем». Конечно, есть какая-то доля случая в том, что имя В.И. Даля связано с Оренбургским краем, но место его в развитии этого края вполне определенно и закономерно. Даль пробудил интерес русского общества к степной природе и людям, населяющим восточные окраины России. Он познакомил русскую читающую публику с народными сказками и песнями, бытующими в Оренбургском крае, с яркой и меткой народной речью.
В Оренбурге Даль провел лучшие годы своей жизни, написав здесь большую часть своих рассказов и повестей. Исследователи творчества Даля отмечают, что Даль как писатель и как лексикограф определился именно в Оренбурге, так как повести и рассказы, написанные им здесь, выявили своеобразную манеру Даля-писателя, а мысль о создании «Словаря» возникла и укрепилась тоже в Оренбуржье, где он сделал и основное пополнение языковых запасов своего будущего «Словаря».
В.И. Даль родился в г. Луганске Екатеринославской губернии, в семье врача. Хотя отец был датчанин по своему происхождению, а мать – немка, в доме Далей культивировались русские обычаи. По свидетельству дочери писателя, Даль в детстве услышал много сказок от своей няньки Соломониды. Первоначальное профессиональное образование Даль получил в Петербургском Морском кадетском корпусе, по окончании которого, в чине мичмана, был определен на службу в Черноморский флот, а затем переведен в Балтийский. Однако вскоре Далю пришлось сменить профессию, так как, по признанию самого Даля, его укачивало в море и служить там он не мог.
Продолжил свое образование Даль в Дерптском университете, на медицинском факультете, но полного курса ему пройти не удалось, потому что началась Турецкая война 1829 года, и, наскоро сдав экзамен на доктора медицины, Даль в качестве военного врача отправляется во 2-ую русскую действующую армию. С 1832 г. он служит в Петербургском военном госпитале.
Еще будучи студентом Морского корпуса, Даль проявлял интерес к русскому слову, выписывая неизвестные ему слова и давая им толкование, а служа во флоте, сочинял иногда стихи. В 1830 году в журнале «Московский Телеграф» появляется первая повесть Даля «Цыганка» о жизни и быте молдавских цыган, а в 1832 году выходят «Русские сказки» казака Луганского, которые принесли Далю заслуженную литературную славу, но в то же время ему пришлось познакомиться и со знаменитым Третьим отделением: за «какой-то политический умысел» «Сказок» Даль был арестован, тираж книги был изъят по приказанию жандармского управления, но все же один из уцелевших экземпляров Даль успел подарить Пушкину.
Существует версия о том, что друзья посоветовали Далю на время уехать из столицы подальше от глаз III отделения и даже нашли, куда и с кем: в 1833 году военным губернатором в Оренбург направлялся В.А. Перовский, родной брат писателя Антония Погорельского, друг В.А. Жуковского, находившийся в приятельских отношениях с А.С. Пуш киным, Вяземскими, Карамзиными, Воейковыми, В.Ф. Одоевским, но кто из них рекомендовал Даля В.А. Перовскому, неизвестно, ясно лишь одно: судьба разумно распорядилась, сведя таких людей, как В. Даль и В. Перовский, вместе, ибо их совместная служба обогатила обоих и принесла много пользы Оренбургскому краю.
Академик Я.К. Грот вспоминал, что начиная с 30-х годов имя Даля, как и его псевдоним «Казак Луганский», было одним из самых популярных.
Служба в Оренбурге давала возможность Далю продолжить литературные занятия. С 1834 года по 1839 год в «Библиотеке для чтения» Даль публикует еще 16 своих сказок. Как и прежде, в основе сказок лежат приемы народной фантастической сказки, но уже ощущается налет местного колорита. Так, в сказке «О Строевой дочери и коровушке Буренушке» действие происходит в «стране привольной», а главная героиня 16-летняя падчерица Палаша рассказывает своим сестрам, родным дочерям восточную сказку «Как Мурза набегал на станицы казацкие».
В сказках Даля традиционные сказочные образы и сюжетные ситуации «обрастают» реальными бытовыми деталями. Так, в «Сказке о бедном Кузе, Бесталанной голове», где «низкий» герой обладает и даром превращений, и конечной счастливой судьбой («наследовал престол царский», «живучи в довольстве и богатстве с супругою своею, бывшей княжною Милоликою»), как и народные сказочные герои, но в отличие от них далевский сказочный герой живет в реальной деревне, «сырой дряблой землянке», – так в сказку вносятся элементы реального крестьянского быта, и сказка приобретает черты реально-бытового повествования.
Наряду со сказками Даль начал писать повести, публикуя их в «Отечественных записках» («Бедовик», «Павел Алексеевич Игривый», «Отставной» и др.). Во многих повестях, созданных Далем в Оренбуржье, можно найти факты из истории Оренбурга и Оренбургской губернии, Оренбургского казачьего войска, сведения о быте и нравах уральских казаков, обычаях башкир и киргизов. В произведении «Серенькая» Даль вспоминает начало Оренбурга, в рассказе «Осколок льду», повестях «Бикей и Мауляна», «Майна», «Башкирская русалка» воспроизводит обычаи восточных народов, а в очерке «Уральский казак» рассказывает о традициях уральского казачества.
Посвятив Оренбургскому краю самую лучшую пору жизни, Даль изучил его во всех подробностях со стороны исторической, этнографической и бытовой.
Разъезжая по Оренбургскому краю, Даль встречался со многими переселенцами, вышедшими из Тамбовской, Орловской, Воронежской, Калужской и других губерний. Эти переселенцы, не растерявшие своих родных говоров, давали Далю, будущему лексикографу, богатый языковой материал. От них он записывал пословицы, песни и предания. Мысль о составлении «Словаря живого великорусского языка» возникала у Даля именно в Оренбурге.
В свои литературные произведения Даль обильно включает пословицы и поговорки, народные песни, сказки и предания, многочисленные рассказы вышедших из Хивы русских пленников, торговцев, посещавших Бухару, Ташкент и Коканд. Воспоминания казаков о столкновениях с киргиз-кайсаками В.И. Даль широко использует в «Солдатских досугах».
Постоянный интерес Даля к народной жизни, прекрасное знание им народных обычаев, говоров, фиксирование им мельчайших деталей народного быта – все это определило особое место Даля в литературе 1830–1840-х годов и позволило Тургеневу заявить, что в этом отношении решительно никто не может сравниться с Далем и что русского человека он знает, как свой карман, как свои пять пальцев. Хотя иногда перегруженность произведений Даля этнографическими подробностями, «вольный разгул», говоря его же словами, меткого народного слова давали критикам повод для упреков в этнографической описательности, преобладающей над социальным анализом.
В оренбургский период жизни В. Даль вел довольно активную культурно-общественную деятельность. Он участвовал в организации оренбургского зоологического музея, создал учебники по естественным наукам для военнх учебных заведений, за что получил звание академика, написал одну из первых статей в защиту гомеопатии, занимался благоустройством Оренбурга, по поручению губернатора Перовского решал вопросы, связанные с делами казаков, башкир, ссыльных поляков, был душою оренбургских литературно-музыкальных вечеров.
В Оренбурге у Даля родились дети Лев и Юлия. После смерти первой жены Даль женился на жительнице Оренбурга Е. Соколовой. Покинув в 1841 году Оренбург, В.И. Даль все меньше уделяет внимания своей литературной деятельности, продолжая писать главным образом очерки и отдавая все свои силы главному делу своей жизни – составлению «Толкового словаря живого великорусского языка».
С 1844 по 1849 год В.И. Даль служит в министерстве внутренних дел, у Л.А. Перовского, брата оренбургского губернатора, а затем получает место удельного управляющего в Нижнем Новгороде, где возвращается к литературной деятельности. Он писал очерки из русской жизни и печатал их в «Отечественных записках». С самого приезда в Нижний В.И. Даль стал приводить в порядок собранные им в количестве 37 тысяч русские пословицы. Во всех выходивших раньше сборниках пословиц материал располагался по алфавиту. Даль же признал необходимым размещать пословицы по смыслу. И такой «Сборник пословиц» он издал в 1862 году.
После десятилетнего пребывания в Нижнем Новгороде, в самом конце 1859 года, В.И. Даль переехал в Москву, до этого ещё раз посетив Оренбург, поселился на Пресне, где и завершил работу над своим словарем. Почти полвека трудился Даль над составлением словаря, и в 1867 году «Толковый словарь живого великорусского языка» был представлен русской публике. Этот «корабль», по выражению самого Даля, был спущен на воду.
В 1872 году писатель скончался, оставив потомкам свои художественные произведения, этнографические и филологические исследования, которые многими и лучшими страницами связаны с Оренбургским краем, ибо за восемь оренбургских лет он стал известным писателем, ученым-натуралистом, этнографом и фольклористом, лексикографом и сделал очень многое для Оренбургского края как государственный чиновник.
ОРЕНБУРГСКИЕ МОТИВЫ В ПРОЗЕ В.И. ДАЛЯ
Занятия естественными науками, хлопоты Даля-чиновника и одновременно ученого в создании в Оренбурге музея, участие в Хивинском походе и дела, связанные с башкирами и киргиз-кайсаками, казаками и сосланными поляками, хивинцами и их русскими пленниками – давали богатейший фактический материал для его художественных произведений.
Оренбург начала ХIХ века поражал приезжавших в него своей экзотикой, смесью европейского с азиатским. Эта особенность края, безусловно, была замечена Далем. Одна из его миниатюр так и названа: «Европа и Азия». Чувствуется, что на писателя произвели впечатление необозримые просторы Оренбургского края, обилие национальностей, представленных в нем, специфика их культур. Большое внимание уделял писатель во многих произведениях и самому Оренбургу, вратам в Азию, правда, не всегда прямо называя его: «В опрятном новом городке елизаветинских времен, перенесенном трижды с места на место…» («Серенькая», гл. «Домик на Водяной улице»).
Обращается писатель и к памятным местам города, историческим событиям, связанным с Оренбургом: «…в форштадте, церковь Георгиевская, знаменитая тем, что Пугачев во время приступа к Оренбургу употребил колокольню Георгиевскую вместо барбета: он втащил на нее пушку, из которой стрелял, за неимением снарядов, пятаками» («Бикей и Мауляна»).
Известно, что Даль помогал приезжавшему в Оренбург Пушкину в сборе материала о Пугачевском восстании. Уже после гибели Пушкина Даль записал воспоминания 85-летнего старика Верхолонцева, участвовавшего в пугачевских походах («Рассказ Верхолонцева о Пугачеве»).
Даль знал, что Оренбург строился не только как военная крепость, но и как торговый центр. Детально изображая в одной из своих повестей приход каравана на оренбургский меновой двор, попутно рисуя гостиный двор, расположенный в центре города, Даль иронично пишет: «…русские вовсе не ходят с караванами в Среднюю Азию: торговля эта принадлежит исключительно бестолковым, безрасчетливым и безмерно корыстолюбивым мусульманам. Русский изворотлив, сметлив, предприимчив и переимчив у себя, дома; но караванная и морская торговля – не его рука… По всей оренбургской линии нет ни одного почетного торгового дома, есть так называемые богатые купцы, но они действуют как прасолы базарные, как торговки» («Бикей и Мауляна»). Как видим, яркая картина прихода каравана из Средней Азии в Оренбург, нарисованная художником, сопровождается трезвым анализом ученого и государственного чиновника.
О своих современниках-оренбуржцах и их жизни в художественных произведениях Даль пишет скупо и осторожно, лишь некоторых называя по именам. Он рассказывает о встрече Пушкина в Оренбурге с «записным охотником», которому поэт «прислал после своего Пугачева», и по этим деталям читателю надо догадаться, что речь идет о директоре оренбургского Неплюевского училища Артюхове («Охота на волков»).
В этом же рассказе Даль вспоминает об охотничьих успехах оренбургского военного губернатора В.А. Перовского («гриф, убитый тогдашним начальником края графом Перовским, стоит поныне в Казанском университете»); пишет о барине, «во всем крае том известном владельце» земель, купленных у башкир, организующем охоту в Ташле, и эти сведения позволяют узнать в этом барине крупного оренбургского помещика Тимашева.
Очевидно, многообразие и яркость полученных в крае впечатлений способствовали расцвету писательского таланта Даля, и оренбургский период оказался довольно плодотворным. П.И. Мельников-Печерский отмечает, что «к восьми годам (с 1833 по 1841) пребывания Владимира Ивановича в Оренбургском крае относится большая часть его повестей и рассказов. К этому периоду времени должно отнести и главнейшее пополнение запасов его для словаря, и собрание народных сказок, пословиц и песен» [11].
В тридцатые и отчасти в сороковые годы Далем было написано шестнадцать сказок, многие из которых созданы не только в Оренбурге, но и на оренбургском материале. «Сказка о прекрасной царевне Милонеге-Белоручке», «Сказка о Георгии храбром и о волке» (рассказанная Далю Пушкиным в Оренбурге), «Сказка о Строевой дочери…», «Сказка о баранах» и др. имеют явно восточный колорит. Эти сказки в основном печатались в «Библиотеке для чтения» Сенковского. Сотрудничество в ней дало возможность Далю заметить «торговое направление», выбранное редактором для этого журнала. Свое отрицательное отношение к этому направлению писатель выразил в двух стихотворениях, написанных в Оренбурге, но не напечатанных в то время: стихотворное послание Пушкину, отправленное с письмом В.Ф. Одоевскому [12], и «Во всеуслышание» [13].
В 1830-е годы произведения Даля вышли и отдельным сборником в 4 книгах под названием «Были и небылицы». Кроме сказок, в этот период писатель разрабатывал жанр так называемого «физиологического очерка». Еще В.Г. Белинский отмечал, что Даль «создал себе особый род поэзии, в котором у него нет соперников. Этот род можно назвать физиологическим» [14, с. 398]. К этому роду относится «Уральский казак», считающийся эталонным в жанре физиологического очерка, – своеобразное литературно-этнографическое исследование жизни и быта уральских казаков с поэтическими зарисовками различных видов рыболовства на реке Урале. В.Г. Белинский писал о нем: «Уральский казак»…– это не повесть и не рассуждение о том – о сем, а очерк, и притом мастерски написанный...» [15].
Разрабатывая тему русского пленника, нахождения его в хивинском плену и счастливого освобождения, Даль тоже обращался к жанру очерка («Рассказ пленника Федора Федорова Грушина», «Рассказ об осаде крепости Герата»), иногда рассказа («Осколок льду») и даже предания («Полунощник»). Эта тема особенно близка была Далю, участнику Хивинского похода, предпринятого для освобождения русских людей из хивинского плена. По долгу службы Даль встречался с освободившимися из плена оренбуржцами. Неспокойная жизнь жителей пограничного Оренбургского края, набеги киргиз-кайсаков на села и станицы и похищение людей, быт и нравы, социальный уклад кочевников – киргизов (так называли в XIX веке казахов), башкир были для Даля предметом научного и художественного исследования (а иногда и служебного расследования). Результатом явились восточные повести и очерки писателя – «Бикей и Мауляна», «Майна», «Башкирская русалка», полные этнографических деталей. Названные повести написаны на оренбургском материале, что неоднократно подчеркивается Далем в своеобразных авторских замечаниях. В повести «Бикей и Мауляна» оренбургский материал сам Даль распределяет по нескольким группам: архивные документы, чиновничьи справки, рассказы и письма очевидцев, увиденное лично автором или известное ему как жителю Оренбургского края. Писатель, например, знакомит читателя с данными, собранными «оренбургским пограничным начальством», о пленении русских за период в более чем 70 лет («…с 1758 по 1832 год увлечено в плен киргиз-кайсаками с оренбургской линии 3797 человек;…средним числом около 52 человек на год. Из этого числа возвращено, отбито, выкуплено и бежало, в течение 73 лет, всего 1154 человека») [16].
Вторая глава повести «Бикей и Мауляна» начинается с указания о том, что: «В архиве канцелярии оренбургского военного губернатора хранится, при одном деле, между прочим, бумага, на полях которой помечено собственною рукою тогдашнего военного губернатора следующее: «Написать о сем обстоятельстве в Азиатский департамент и упомянуть, что, по сим и другим сведениям, в Хиве должны находиться до 2-х тысяч человек русских пленников. Сделать выписки из подписей и повестить об участии сих несчастных в те места, отколе они показывают себя родом. Перед выходом каравана изготовить ответ на письмо сие, в виде объявления, и без подписи, коим уверить пленников наших, что правительство печется об их освобождении; послать, по просьбе их, тельные кресты и евангелие, для подкрепления веры и надежды страдальцев. – Доставившему письмо сие, сыну старшины Танинского рода, Гассановского отделения, Исянгильдия, старшине Бикею, выдать из сумм, на сей предмет имеющихся, сто рублей и пять аршин алого сукна на чекмень».
Указав на реальное существование главного героя, Даль, обращаясь напрямую к читателям, комментирует документ, еще раз подчеркивая достоверность факта: «Читатели видят, о чем идет речь: Бикей Исянгильдиев доставил переданное ему, через верного кайсака, из числа кочующих за рекою Сыр (Сыр-Дарья), письмо от русских пленников из Хивы. Убедительные жалобы и просьбы, полуграмотным языком изложенные, трогают и сокрушают в холе и довольстве проживающего читателя и заставляют призадуматься над тем, что мы называем обыкновенно судьбою человека».
Строгое следование реальным фактам проявляется в частом обращении к цифровым данным. Например, рассказывая о том, как появляются киргизские нищие, писатель пишет: «Полинейные кайсаки вообще так бедны, что на 20 тысяч кибиток, зимующих от Гурьева до Звериноголовска, на протяжении 1850 верст, считают кругом по пути душ обоего пола на кибитку и притом только по семи голов рогатого скота, по пяти лошадей, по одному верблюду, по сту баранов…». Эти примеры говорят о сразу же бросающейся в глаза особенности «восточных» повестей Даля – достоверности, опоре на реальные факты, строго правдивом изображении действительности, что и свидетельствует о принадлежности этих повестей к произведениям «натуральной школы». Следуя правилам этой «школы», Даль большое внимание уделяет описанию быта и нравов киргиз-кайсаков, чья жизнь стоит в центре «восточных повестей».
В повести «Бикей и Мауляна» подробно рассказывается об обычае кайсаков просватывать дочерей еще в малолетстве, чтобы получить за них калым («отдать девку замуж без калыма… почитается …величайшим бесчестием»); об отношениях жениха и невесты (их поведении, встречах, «говорящем» убранстве и особых подарках), своеобразной подготовке жениха к семейной жизни: «Надобно знать, что у киргизов всякий муж должен припасать детскую зыбку вновь, для каждого новорожденного своего, сам; люлька эта выгнута из прутьев, походит на небольшую кукольную койку… Делать зыбку, значит, быть независимым, иметь жену и хозяйство».
Нередко писатель прослеживает происхождение тех или иных обычаев, дает им пояснения: «У кайсаков есть монгольский или калмыцкий обычай, который встречаем также у полукочевых башкиров, но которого не знают другие мусульманские народы, давать имя новорожденному по произволу, с первого встречного предмета или понятия…». «Никогда мусульманин не чтит мать свою, не считает обязанностью ей повиноваться: он видит в ней ту же рабыню, то же жалкое существо, созданное для нужд и прихотей отца, которое видит и во всех других женщинах».
Сам писатель придает особую значимость таким описаниям, считая их важными для характеристики героев («Если знать коротко быт степных кайсаков, если войти в обычаи и понятия их, то можно и должно оправдать Бикея…»).
Довольно часто Даль начиная с сопоставления обычаев, нравов европейцев и азиатов переходит к анализу жизненных устоев, деятельности властных структур у кайсаков – ханской власти в степи, роли «баранты» в организации правосудия: «Кайсаки до того ненавидят правосудие наше, наши обряды судопроизводства, что предпочитают им всякую домашнюю расправу, лишь бы обвиняемому… не тягаться месяцы и годы, не сидеть, ожидая медленной, томительной переписки, в каком-нибудь гнилом остроге…»; «…суд и расправа всех мусульманских народов основываются на законе, на коране; …но нигде это не соблюдается менее, чем у кайсаков, которые неохотно признают над собою власть, а самоуправство предпочитают всякой иной расправе».
В повести «Майна» писатель подчеркивает, что «оседлую жизнь кайсак почитает величайшим бедствием в мире». Даль приводит пример, как степной кайсак «хотел подарить чем-нибудь оренбургского гостя своего и предложил ему кибитку», удивляясь тому, что его гость даже летом живет в доме, а не в кибитке.
Безусловно, находясь в Оренбурге, Даль писал произведения и не на оренбургские темы – повести «Бедовик», «Павел Алексеевич Игривый», «Гофманская капля» и др. Мельников-Печерский считал, что «Гофманская капля» – «нечто вроде фантастических рассказов Гофмана – неудачная». (Оценка несколько предвзятая). Эта повесть, действительно, резко отличается от других произведений Даля: в ней нет насыщенности этнографическими деталями, обилия народных словечек и присказок; она написана строго в традициях русской фантастической повести 1820-1830 гг. (в сюжете присутствуют ирреальные силы). Но Даль как будто прислушивается к совету Бестужева-Марлинского заглянуть в деревни, маленькие городки, чтобы найти «ключ прямо русский, самородный, без примеси», т.е. фантастический местный колорит. Повесть может служить доказательством неправоты тех критиков, в частности Н.Г. Чернышевского, которые отказывали Далю в таланте беллетриста.
И все же рассказ от лица бывалого человека был предподчительнее для Даля. К образу «бывалого» рассказчика писатель прибегает и в своих притчах, – жанру, настолько привлекшему его, что он даже посвятил ему отдельную статью «Басни, притчи и сказки». Возможно, этот жанр привлек внимание В. Даля тем, что он характерен не только для литературного, но и для фольклорного творчества; притча по природе своей тяготеет к дидактике и аллегоризму, для нее важна непосредственность выражения и проникновенность авторских интонаций. В этом жанре написаны многие произведения писателя: «Об очках», «О котах и о козле», многие миниатюры в «Солдатских досугах» – «Притча о дубовой бочке», «Притча о вороне» и др.
В некоторых далевских произведениях оренбургские мотивы не выражены явно, но писатель привносит в текст какие-то детали, и по ним можно вспомнить об Оренбургском крае, например: «…дорогой подшерсток, пух, из которого выделывают за морем дорогие ткани, каким, сказывают, и цены нет…» («О котах и о козле»); пожар, описываемый в «Гофманской капле» (известно архивное дело 1839–1840 гг. о расследовании причин пожаров в Оренбурге), оренбургские песни («Где потеряешь, не чаешь, где найдешь, не знаешь»).
В изображении Оренбургского края сказалось умение Даля изобразить любой уголок России – умение, которое отмечали многие его современники-писатели, например, Н.В. Гоголь («Его сочинения – живая и верная статистика России»), И.С. Тургенев: «Г-н Даль, должно быть, провел некоторые годы своей жизни на юге и востоке России… да, впрочем, где он не бывал! …Быт, обычаи, города и селения, разнообразную природу нашей Руси рисует он мастерски, немногими, но меткими чертами… Разве не талант – умение одним взглядом подметить характеристические черты края, народонаселения, уловить малейшие выражения разных – говоря высоким слогом – личностей и среди всякого рода дрязгов и мелких хлопот сохранить неизменную, непринужденную веселость?» 17).
Казачий мир в произведениях В.И. Даля
У В.И. Даля интерес к казакам был давний, о чем свидетельствует псевдоним Даля – Казак Луганский. В Оренбурге казачьими делами Даль занимался часто и подолгу. К казакам в станицу Бёрды возил в сентябре 1833 г. А.С. Пушкина, приезжавшего в Оренбургский край для сбора материала о Пугачевском восстании.
Военный губернатор В.А. Перовский, пригласив Даля на службу в Оренбургский край чиновником особых поручений, сразу же отправил писателя в Уральск, подчеркнув в предписании: «Предполагая употребить вас по разным делам вверенного мне края и желая, чтобы вы не упускали случая ознакомиться со всеми подробностями его, предлагаю Вам, по поводу отбытия моего на линию, отправиться на первый раз в землю уральских казаков, где имеете, по соображениям личного моего с Вами объяснения, обратить внимание на всё относящееся собственно до земли сей и её управления, а особенно в отношении тех обстоятельств, на кои я уже имел случай обратить внимание ваше». Известно, что под «обстоятельствами» имелись в виду волнения казаков Урала. Судя по отчёту Даля, хранящемуся в оренбургском архиве, писатель проехал от Оренбурга до Уральска, а затем до Гурьева 2050 вёрст. Впечатления от этой поездки переданы в письме Даля из Уральска от 25 сентября 1833 г. Н.И. Гречу: «Если вообще край здешний представляет смесь необыкновенного, странного, многообразного, хотя еще дикого, то Уральское войско и заповедный быт его, столь мало известный, заслуживает внимание и удивление… Русь первобытная, современная первым царям русским, дониконовский быт со всеми странностями своими, радушием и закоренелыми предрассудками, процветает здесь и тщательно сберегается непреклонными, безусловными чтителями старины…» [18].
Командировки в Уральск были частыми. Чиновнику Далю за восемь лет службы в Оренбургском крае пришлось заниматься многими аспектами жизни и службы уральских казаков. В оренбургском архиве исследователем Г.П. Матвиевской найдена рукопись составленного писателем проекта «Положения о управлении Уральского казачьего войска» [19].
В 1837 г. Даль написал «Памятную книжку для нижних чинов Императорских казачьих войск» (она была выпущена отдельным изданием), в которой обобщил традиционные взгляды казаков на службу, их отношение к присяге, долгу перед отечеством.
В своем Словаре Даль к слову «казак» дает довольно пространное пояснение: «казак или козак (вероятно, от среднеазиатского казмак, скитаться, бродить, как гайдук, гайдамака…; бродяга от бродить) – войсковой обыватель, поселенный воин, принадлежащий к особому сословию казаков, легкого конного войска, обязанного служить по вызову на своих конях, в своей одежде и вооружении… Вообще казак числится малолетком от 17 до 20 лет; служащим или служилым до 50 или 55-ти; потом еще 5 лет домоседным, а затем отставным… По занимаемым землям, единству управления казаки каждого именования образуют отдельное войско под началом атамана: Донское казачье войско, Уральское, Оренбургское, Терское, Кубанское и пр. ...».
Накопленные в результате частых поездок по Оренбургскому краю впечатления Даля, безусловно, отразились в художественном творчестве писателя. На страницах «Северной пчелы» было помещено много его публикаций о казачьем быте. М. Бессараб приводит текст одной из сохранившихся заметок Даля под названием «Казаки» с краткими записями, содержащими интересные для писателя сведения об оренбургском казачьем войске, в которое входили челябинские казаки из стрельцов, высланных за бунт, уфимские, донские переселенцы на новой Илецкой линии.
Известно, что Даль хотел написать роман о жизни уральских казаков. В апреле 1837 г. В.И. Даль писал В.Ф. Одоевскому: «У меня давно на уме уральский роман; быт и жизнь этого народа, казаков, цветиста, ярка, обильна незнакомыми картинами и жизнью – самородою; это заветный уголок, который должен быть свят каждому русскому» [20, с. 145].
В казачьем мире Даля поражало многое: одежда («казачки… одеваются одинаково – по-русски, богато и даже роскошно», «уралец ходит в бухарском халате, в стёганке», высокая черная шапка уральца напоминает остаток стрелецкой одежды); промыслы – скотоводство и рыболовство с осенней и весенней плавней и багреньем, в которых участвует все казачье войско; процесс «наёмки на службу», быт и нравы.
Наиболее значительным и достаточно известным произведением Даля о казаках является «Уральский казак», считающийся образцовым в жанре «физиологического очерка». В этом произведении, опубликованном в книге «Наши, списанные с натуры русскими», дано своеобразное литературно-этнографическое исследование жизни и быта уральских казаков с поэтическими зарисовками различных видов рыболовства на реке Урал.
Главный герой очерка – Проклятов, «казак старинного закалу», который бегает от урядничьего чина, хочет быть рядовым казаком. Он морозу не боится, «сызмала в мокрой работе, по рыбному промыслу». Для Маркиана «Урал – золотое дно, серебряна покрышка, кормит и одевает его». Осенью Проклятов с другими казаками «идет с целым войском, ровно на войну, на рыболовство»: «на тесной и быстрой реке столпятся от рубежа до рубежа тысячи бударок – тут булавке упасть негде, не только сети выкинуть…». Зимой Проклятов опять снаряжается на рыболовство, на багренье. Подчеркивая бережное отношение казаков к реке Уралу, Даль отмечает, что у его героя не дрогнула бы рука «приколоть на месте во время ходу рыбы всякого, кто, осмелился бы напоить скот из Урала».
Проклятова Даль показывает нам в различные периоды его жизни. Мы видим его юношей («….с десяти годов пас табуны, ездил с отцом на рыболовство…», «…так рос в свое время и отец, так росли в свое время деды и прадеды их: отмены нет никакой», «…Проклятов привык к винтовке…с двенадцати годов…», «Случалось Проклятову и голодать по целым суткам, и к этому он привык смолоду»), зрелым мужем («век на службе и в работе»), состарившимся («Проклятову негде взять двухсот рублей на свою долю, надо идти служить самому. Дай пойду, говорит, возьму еще раз деньжонки, авось в последний раз сам соберусь и... послужу напоследях великому государю»).
На коне, на пресной воде и на море Проклятов был как у себя дома. В походах ему были не страшны ни зной, ни стужа, ни холод, ни голод. Случалось ему голодать по целым суткам, к чему он привык смолоду: «Летом он сносил он голод молча, зимой покрякивал и повертывался; летом жевал от жажды свинцовую пульку или жеребеек: это холодит; зимой закусывал снежком…».
Из всего казачьего оружия Проклятов более всего жаловал «винтовку на ражках». Лошадь выезжал он всякую в две-три недели. Описывая подробно внешний вид героя, писатель отмечает: «Проклятов ходил под гладкой круглой стрижкой, как все староверы наши, то есть не под русской, не в скобку, а стригся просто, довольно гладко и ровно, кругом. Отправляясь с полками на внешнюю службу, стригся он по-казачьи, или под айдар. На Урале ходил он постоянно в хивинском стеганом полосатом халате и подпоясывался киргизской калтой – кожаным ремнем с карманом и с ножом…».
По-разному ведет себя герой Даля в походе и в быту: «На походе – Проклятов первый песенник, хоть и гнусит немного на старинный церковный лад; первый плясун, и балалайка явится на третьем переходе, словно из земли вырастет, – и явится трубка и табак… Дома Проклятов не певал отроду песни, не сказывал сказки, не пел, не плясал, не скоморошничал никогда; о трубке и говорить нечего…».
Будучи лингвистом, Даль не мог не обратить внимания на особенности речи своего героя и вообще казаков, отличающихся особым говором: «…Проклятова, как и всех земляков его, можно узнать по говору: он только слово вымолвит, и сказать положительно: «Ты уральский казак»… Казак говорит резко, бойко, отрывисто; отмечает языком каждую согласную букву, налегает на р, на с, на т; гласные буквы, напротив, скрадывает: вы не услышите у него ни чистого а, ни о, ни у…»
Даль подчеркивает еще одно отличие казаков – необычные их имена: сыновья Проклятова – Вакх и Евпл – «получили малоизвестные имена эти по заведенному на Урале порядку… Уральское войско представляет в этом отношении полные церковные, дониконовские святцы. Спросите любого уральского казака, как его зовут, и вы редко услышите употребительное между нами имя. Но если хотите знать прозвание казака и хотите, чтобы он понял вопрос ваш, то спросите его: «чей ты?» или «чьи вы?»… – казак ответит: «Карпов, Донсков, Харчов, Гаврилов, Мальгин, Казаргин…».
Грамоте Проклятов не выучился «за недосугом: век на службе и в работе». Даль поясняет отношение своего героя к этой проблеме: «ему грамота не нужна; это дело родительниц, которые должны замаливать вольные и невольные грехи мужей, отцов, сыновей и братьев. Родительницы сидят себе дома, им делать нечего, как сохранять и соблюдать все обычаи исконные и заботиться, по своим понятиям, о благе духовном! Пусть же отмаливают за казаков, на которых лежат заботы о благе насущном, промыслы и служба». От службы лишь богатые казаки могут откупиться, Проклятову же «негде взять двухсот рублей на свою долю, надо служить самому». Он уходит с полком на турецкую войну, потом в Польшу, в результате чего «выбыло из полка человек полтораста». Конец очерка написан в традициях устной народной поэзии: жена казака Проклятова вместе с другими казачками встречает возвращающихся из похода казаков и спрашивает их о своем муже («родные мои, где Маркиан?»), а они отвечают: «Сзади, матушка, сзади». Но проходит одна сотня казаков за другой, а его всё нет, и она понимает, в чем дело.
В.Г. Белинский отмечал, что «Уральский казак»… – в «Наших» читается, как повесть, имеющая все достоинства фактической достоверности, легко и приятно знакомящая русского читателя с одним из интереснейших явлений современной жизни его отечества» [21].
Даля, собирателя фольклора, интересовали легенды и предания о казаках. Одно из «оренбургских» произведений писателя «Полунощник» имеет подзаголовок «уральское предание». Рассказ насыщен зарисовками быта, походной жизни казаков.
Живя в пограничном городе Оренбурге, Даль не мог пройти мимо темы пленения русских киргиз-кайсаками. Рассказ «Осколок льду» начинается, казалось бы, картинкой мирной жизни: «Четырнадцатилетняя казачка Марья Чернушкина, Красногорской крепости на Оренбургской линии, выгоняла в поле телят…Помахивая хворостинкой, Маша напевала песенку и спускалась под гору к мостику…». Но жизнь казаков и даже членов их семей неспокойна, полна тревог и опасностей, об этом свидетельствует контрастное описание того, что случилось с Машей дальше: «…сбоку, из оврага, внезапно на нее наскакали верхами два человека дикого вида, с длинными копьями в руках, в лохмотьях, в мохнатых шапках. Они кинулись на нее украдкой, без всякого шума, и почти не говоря ни слова, а только свирепо приграживая, схватили ее, приподняли поспешно с земли, перевалили через лошадь поперек седла и поскакали в сторону». В свою станицу Маша вернулась лишь через три года.
Судьба пленников интересовала писателя, им в Оренбурге было записано много рассказов русских, вернувшихся из хивинского плена. Ради освобождения русских вместе с оренбургским губернатором В.А. Перовским Даль участвовал в Хивинском походе.
Тема казачества затрагивается Далем и в других его произведениях.
В сборники «Солдатские досуги», «Матросские досуги» входит много миниатюр, рассказывающих о мужестве, храбрости, смекалке уральских казаков, защищавших русские границы в «киргизских» степях, на Урале и на Каспийском море от набегов кочевников, киргиз-кайсаков: «Гол, да исправен», «Покажи ему лоб», «Сметливость» и др. Эти зарисовки, носящие нравоучительный характер, явно основаны на рассказах уральских казаков. Перед читателем предстает вереница экстремальных ситуаций, в которые попадают защитники русских границ.
Почти каждую миниатюру писатель начинает с точного указания года, места события, фамилии персонажа: «В 1822 г. в Киргизскую степь послан был из г. Оренбурга конный съемочный отряд…); «В 1834 г. Оренбургского войска сотник Богданов, поехав с одним казачьим малолетком верхом за своим делом…» («Сметливость»), и т.п. Как правило, основой сюжета миниатюры служит один какой-то эпизод, демонстрирующий трудности казачьей службы (неожиданное нападение киргиз-кайсаков на отряд, например, во время отдыха, опасность быть захваченным в плен, погони и т.п.), показывающий необходимость для казака выработки определенных качеств (сметливости, выдержки, храбрости, мужества, верности долгу и др.).
О казачестве в русской литературе написано не так много, тем значимее произведения о казаках В. Даля, наряду с А.С. Пушкиным, одного из первоткрывателей этой темы.
А.С. ПУШКИН (6.06 1799 – 10.02. 1837)
Поездка великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина в Оренбургскую губернию была связана с его интересом к Пугачевскому восстанию. Задумав роман об этом восстании, поэт познакомился со всей доступной ему русской и иностранной литературой. Архивные документы и мемуарные публикации не удовлетворили его. Он отправился в Поволжье и на Урал, чтобы «поверить» «мертвые документы словами еще живых… очевидцев». Из Петербурга Пушкин выехал 17 августа 1833 года. Побывав в Москве, Нижнем Новгороде, Казани и Симбирске, поэт 16 сентября достиг Оренбургского края.
Ехал Пушкин по почтовому тракту, останавливаясь в станицах и городах, бывших во времена Пугачева крепостями: Бузулуке, Тоцкой, Сорочинской, Новосергиевской, Переволоцкой, Татищеве, Чернореченской. 18 сентября Пушкин въехал в Оренбург через Сакмарские ворота.
Останавливался поэт у военного губернатора графа В.А. Перовского, знакомого ему по Петербургу. Об этом в Оренбургском архиве сохранилось свидетельство самого Перовского, получившего 23 октября 1833 года официальное уведомление об учреждении за поэтом полицейского надзора: «Отвечать, что сие отношение получено через месяц от отбытии г. Пушкина отсюда, а потому, хотя во время кратковременного его в Оренбурге пребывания и не было за ним полицейского надзора, но как он останавливался в моем доме, то я тем лучше могу удостоверить, что поездка его в Оренбургский край не имела другого предмета, кроме нужных ему исторический изысканий» [22].
В первый же день, 18 сентября, Пушкин побывал в бане при Неплюевском военном училище и встретился с директором училища инженер-капитаном К.Д. Артюховым, жившим в том же здании на «казенной квартире». Впоследствии в память поездки в Оренбург Пушкин пришлет четыре экземпляра «Истории Пугачева» оренбуржцам – В.А. Перовскому, В.И. Далю, атаману уральских казаков Покатилову и «тому охотнику, что вальдшнепов сравнивает с Валленштейном или с Кесарем» (поэт вспоминает «охотничий» разговор с Артюховым). Оренбургские достопримечательности Пушкину показывал В. Даль.
Главным событием для Пушкина была поездка в Берды, куда поэт ездил утром 19 сентября с В. Далем, Артюховым и еще каким-то охотником.
По дороге Пушкин и Даль беседовали о литературе, о своих творческих планах. Пушкин рассказал Далю слышанную им в Оренбургском крае сказку о Георгии Храбром и волке (сказка впоследствии была опубликована Далем).
Сотник Оренбургского казачьего войска и бывший наказной атаман станицы И.В. Гребенщиков, заранее предупрежденный В.А. Перовским, собрал в Бердах старожилов, в числе которых была И.А. Бунтова, родом из Нижне-Озерной.
При беседе Пушкина с Бунтовой присутствовал родственник И.В. Гребенщикова, приехавший из Москвы, будущий купец, 16-летний Н.А. Кайдалов, впоследствии так описывавший внешность поэта: «Он – среднего роста, смуглый, лицо кругловатое, с небольшими бакенбардами; волосы черные, курчавые, недолгие, глаза живые, губы довольно толстые. Одет он был в сюртук, плотно застегнутый на все пуговицы; сверху шинель суконная с бархатным воротником и обшлагами, на голове измятая поярковая шляпа. На руках: левой на большом, а правой на указательном по перстню. Ногти на пальцах длинные, лопатками. В фигуре его и манерах было что-то чрезвычайно оригинальное» [23]. Кайдалов так объясняет некоторую подозрительность бердинских стариков и старух в отношении к Пушкину: поэт, «вошедши в комнату, не снял шляпы и не перекрестился на иконы и имел большие ногти: за то его прозвали антихристом; даже некоторые не хотели принять от него деньги (которые были светленькие и новенькие), называя их антихристовыми и думая, что они фальшивые».
В этот же день Пушкин с Далем осмотрели «пугачевские» места в Оренбурге: казачий поселок (форштадт), Георгиевскую церковь, с колокольни которой пугачевцы стреляли по городу, «зауральскую» рощу, откуда пугачевцы штурмовали город. Вечер 19 сентября поэт провел у В.И. Даля. Утром 20 сентября Перовский познакомил поэта с письмом нижегородского губернатора М.П. Бутурлина, считавшего, что Пушкин ездит по губерниям с целью ревизии. Предполагают, что этот случай стал основой сюжета «Ревизора», переданного впоследствии Пушкиным Гоголю.
Чтобы осмотреть места, где начиналось Пугачевское восстание, Пушкин выехал 20 сентября из Оренбурга в Уральск (бывший Яицкий городок), входивший в те годы в Оренбургскую губернию. Поэт отправился по правому берегу Урала через крепости Чернореченскую, Татищеву, Нижне-Озерную, Рассыпную, Илецкий городок. Меловые горы, которые Пушкин видел по дороге из Оренбурга в Уральск (возле Татищевой), дали название Белогорской крепости (в «Капитанской дочке»). В Уральске, где поэт пробыл с 21 по 23 сентября, осматривая пугачевские места и расспрашивая старожилов, Пушкин был очевидцем небольшой метели.
Наблюдения, сделанные поэтом в Оренбургской губернии, «Оренбургские записи», которые он вел в дороге, впоследствии были использованы в «Истории Пугачева» и «Капитанской дочке».
Одним из источников «Капитанской дочки» и «Истории Пугачева» явились рассказы о Пугачевском восстании очевидцев – И.А. Крылова, И.И. Дмитриева, Н.М. Свечина, записанные Пушкиным.
Многие факты из деятельности отца И.А. Крылова, бывшего в период Пугачевского восстания помощником коменданта Яицкой крепости и фактически организатором защиты ее, взяты поэтом для создания образа капитана Миронова. Пушкин использовал и бытовые детали из воспоминаний И.А. Крылова, жившего ребенком в Оренбурге.
По словам самого поэта, им были просмотрены все печатные произведения об этом времени. Пушкин был знаком с работами, в том числе и рукописными, оренбургского историка П.И. Рычкова. В письме к Г.И. Спасскому поэт писал: «Мне сказывали, что у Вас находится любопытная рукопись Рычкова, касающаяся времен Пугачева. Вы оказали бы мне истинное благодеяние, если б позволили пользоваться несколько дней сею драгоценностью» [24].
Исследователи считают, что сюжетным источником «Капитанской дочки» послужил опубликованный в «Невском альманахе на 1832 год» «Рассказ моей бабушки» оренбургского писателя А.П. Крюкова.
Основу этого рассказа составляют воспоминания дочери коменданта Нижнеозерной крепости. Главная героиня произведения Настя Шпагина, тоже капитанская дочка, укрывается от пугачевцев в доме мельничихи, которая выдает ее за свою племянницу и спасает от домогательств Хлопуши. Настя ждет своего жениха – молодого офицера Бравина, находящегося в Оренбурге. В начатом Пушкиным предисловии к «Капитанской дочке» об этом сказано так: «Анекдот, служащий основанием повести, нами издаваемой, известен в Оренбургском краю. Читателю легко будет распознать нить истинного происшествия, проведенную сквозь вымыслы романтические. А для нас это было бы излишним трудом. Мы решились написать сие предисловие с совсем другим намерением. Несколько лет тому назад в одном из наших альманахов напечатан был…» [25, с. 99].
Сохранились еще некоторые сведения о пребывании поэта в Оренбурге. Из воспоминаний генерала И.В. Чернова, опубликованных в 1903 и 1907 гг. С.Н. Севастьяновым, известно, что Пушкин и Даль посетили оренбургскую приходскую школу, находившуюся за Неплюевским военным училищем. Поэт беседовал с учениками, в том числе и с восьмилетним Черновым.
Оренбургская поездка А.С. Пушкина оставила заметный след в творчестве поэта: она обогатила его живыми впечатлениями и новыми творческими замыслами.
Материалы к теме:
ВОСПОМИНАНИЯ В.И. ДАЛЯ О ПУШКИНЕ
Крылов был в Оренбурге младенцем; Скобелев чуть ли не стаивал в нем на часах; у Карамзиных есть в Оренбургской губернии родовое поместье. Пушкин пробыл в Оренбурге несколько дней в 1833 году, когда писал Пугача, а Жуковский – в 1837 году, провожая государя-цесаревича.
Пушкин прибыл нежданный и нечаянный и остановился в загородном доме у военного губернатора В.Ал. Перовского, а на другой день перевез я его оттуда, ездил с ним в историческую Бердинскую станицу, толковал, сколько слышал и знал местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачевым; указывал на Георгиевскую колокольню в предместии, куда Пугачев поднял было пушку, чтобы обстреливать город, – на остатки земляных работ между Орских и Сакмарских ворот, приписываемых преданием Пугачеву, на зауральскую рощу, откуда вор пытался ворваться по льду в крепость, открытую с этой стороны; говорил о незадолго умершем священнике, которого отец высек за то, что мальчик бегал на улицу собирать пятаки, коими Пугачев сделал несколько выстрелов в город вместо картечи, – о так называемом секретаре Пугачева Сычугове, в то время еще живом, и о бердинских старухах, которые помнят еще «золотые» палаты Пугачева, то есть обитую медною латунью избу.
Пушкин слушал все это – извините, если не умею иначе выразиться, – с большим жаром и хохотал от души следующему анекдоту: Пугач, ворвавшись в Берды, где испуганный народ собрался в церкви и на паперти, вошел также в церковь. Народ расступился в страхе, кланялся, падал ниц. Приняв важный вид, Пугачев прошел прямо в алтарь, сел на церковный престол и сказал вслух: «Как я давно не сидел на престоле!» В мужицком невежестве своем он воображал, что престол церковный есть царское седалище. Пушкин назвал его за это свиньей и много хохотал…
Мы поехали в Бёрды, бывшую столицу Пугачева, который сидел там – как мы сейчас видели – на престоле. Я взял с собой ружье, и с нами было еще человека два охотников. Пора была рабочая, казаков ни души не было дома; но мы отыскали старуху, которая знала, видела и помнила Пугачева. Пушкин разговаривал с нею целое утро; ему указали, где стояла изба, обращенная в золотой дворец, где разбойник казнил несколько верных долгу своему сынов отечества; указали на гребни, где, по преданию, лежит огромный клад Пугачева, зашитый в рубаху, засыпанный землей и покрытый трупом человеческим, чтобы отвесть всякое подозрение и обмануть кладоискателей, которые, дорывшись до трупа, должны подумать, что это – простая могила. Старуха спела также несколько песен, относившихся к тому же предмету, и Пушкин дал ей на прощанье червонец.
Мы уехали в город, но червонец наделал большую суматоху. Бабы и старики не могли понять, на что было чужому, приезжему человеку расспрашивать с таким жаром о разбойнике и самозванце, с именем которого было связано в том краю столько страшных воспоминаний, но еще менее постигали они, за что было отдать червонец. Дело показалось им подозрительным: чтобы-де после не отвечать за такие разговоры, чтобы опять не дожить до какого греха да напасти. И казаки на другой же день снарядили подводу в Оренбург, привезли старуху и роковой червонец и донесли:
Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой невелик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под «пугачевщину» и дарил золотом; должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти». Пушкин много тому смеялся…
Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок: перстень его с изумрудом, который он всегда носил последнее время и называл – не знаю почему – талисманом; досталась от В.А. Жуковского последняя одежда Пушкина, после которой одели его, только чтобы положить в гроб. Это черный сюртук с небольшою, в ноготок, дырочкою против правого паха. Над этим можно призадуматься. Сюртук этот должно бы сберечь и для потомства; не знаю еще, как это сделать; в частных руках он легко может затеряться, а у нас некуда отдать подобную вещь на всегдашнее сохранение [26].
РАССКАЗЫ О ПУШКИНЕ, ЗАПИСАННЫЕ П.И. БАРТЕНЕВЫМ 17 ЯНВАРЯ 1860 г.
Даль познакомился с Пушкиным в 1832 году в СПБ. Жуковский долго хотел поехать с ним вместе к Пушкину, но ему было все некогда. Даль взял новую свою книжку и пошел сам представиться.
Пушкин живо интересовался изучением народного языка, и это их сблизило. За словарь свой Даль принялся по настоянию Пушкина. В 1833 году П-н приехал в Оренбург, где тогда Даль служил при Перовском. Вслед затем из Нижнего Новгорода от тамошнего губернатора Бугурлина пришла к Перовскому бумага с извещением о путешествии Пушкина, который состоял под надзором полиции. С Перовским Пушкин был на ты и приехал прямо к нему; но в доме генерал-губернатора поэту было не совсем ловко, и он перешел к Далю; обедать они ходили вместе к Перовскому. Впрочем, Пушкин оставался в Оренбурге несколько дней, собирая рассказы о Пугачеве. Они ездили вместе с Далем в Бёрды. Пушкина очень забавлял и смешил рассказ о том, как раз Пугачев пришел в Бердах в церковь и при всей толпе народа сел на престол, промолвив: «Давненько я не сидел на престоле». Даль помнит, как, едучи в Бёрды, Пушкин говорил ему, что у него на уме большой роман, но он не соберется сладить с ним. «Погодите, – прибавил он, – я еще много сделаю; я теперь перебесился». В Оренбурге был инженерный майор какой-то, необыкновенный балагур, самый веселый рассказчик и охотник. У него была отличная баня, куда Даль и повел Пушкина. После мытья, в роскошный предбанник явился сам хозяин и стал потешать гостя своими россказнями и прибаутками.
«Вы стреляете уток?» – спросил его Пушкин. – «Как уток!» – воскликнул с притворным гневом майор, – чтобы я стал охотиться за такой дрянью! Утку убьешь, она так и шлепнется прямо в грязь. Нет, мы ходим за востроносыми; того подстрелишь, он распластает крылья и умирает на воздухе, как Брут». Пушкин очень хохотал этому, и впоследствии, смешав собственное имя, писал: «Отдайте один экземпляр майору, который смешивает Валенштейна с вальдшнепом».
ИЗ ПИСЕМ А.С. ПУШКИНА (отрывки)
30 июля 1833 г. Петербург А.Н. Мордвинову
…Может быть, Государю угодно узнать, какую именно книгу я хочу дописать в деревне: это роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани, и вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии…
12 сентября 1833 г. Из Языкова в Петербург Н.Н. Пушкиной
…Сегодня еду в Симбирск, отобедаю у губернатора и к вечеру отправлюсь в Оренбург, последняя цель моего путешествия…
19 сентября 1833 г. Из Оренбурга в Петербург Н.Н. Пушкиной
Я здесь со вчерашнего дня. Насилу доехал, дорога прескучнейшая, погода холодная, завтра еду к яицким казакам, пробуду у них дни три – и отправлюсь в деревню через Саратов и Пензу… А уж чувствую, что дурь на меня находит, – я и в коляске сочиняю, что ж будет в постеле?
2 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург Н.Н. Пушкиной
Милый друг мой, я в Болдине со вчерашнего дня… Последнее письмо мое должна ты получить из Оренбурга. Оттуда поехал я в Уральск – тамошний атаман и казаки приняли меня славно, дали мне два обеда, подпили за мое здоровье, наперерыв давали мне все известия, в которых имел нужду, и накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной. При выезде моем (23 сентября) вечером пошел дождь, первый по моем выезде. Надобно тебе знать, что нынешний год была всеобщая засуха и что бог угодил на одного меня, уготовя мне везде прекраснейшую дорогу. На возвратный же путь послал он мне этот дождь и через полчаса сделал дорогу непроходимой. Того мало: выпал снег, и я обновил зимний путь, проехав верст 50 на санях…
…В деревне Берде, где Пугачев простоял шесть месяцев… – нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от нее не отставал, виноват: и про тебя не подумал. Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать и потом к тебе с добычею…[27, с. 183].
ПИСЬМА Е. ВОРОНИНОЙ ИЗ ОРЕНБУРГА (отрывки)
Оренбург, 25 сентября 1833 г., понедельник.
17 сентября с восходом солнца оставили мы Самару, а только 20-го в среду, часа в два пополудни, прибыли в Оренбург…
Оренбург довольно хорошенький городок. Мне всего больше нравится его земляное укрепление, стена его окружающая. Когда мы подъехали к перевозу, отстоящему на шесть верст от Оренбурга, – глазам нашим открылись прелестные виды: быстрый, но неширокий, на этом месте, Урал; на нем огромный паром, привязанный к толстому канату; около прелестные лесочки на горе… Переправившись и поднявшись на гору, мы увидали с правой стороны Оренбург; с левой, вдали, виднелись шпицы мечетей и крыши домов Татарской слободы; вблизи Тептарские кузницы, какие-то сараи, кой-где разбросанные домики. Под самым городом дача военного губернатора Перовского, принадлежавшая прежде графу Сухтелену. Правда, она издавна переходит от губернатора к губернатору. Весь этот вид приятен для глаз, особливо после такой пустынной дороги, что от станции нет ни селений, ни гор, ни лесов: все пусто, все гладко, степь сливается с небом…
На другой день нашего приезда, первый, кого мы увидали из оренбургских жителей, был Дурасов, дальний родственник Шелашниковым, камер-юнкер, служит у Перовского,.. а здесь его зовут «хозяйкой» Перовского… Теперь он хлопочет о перевозке вещей военного губернатора из дома, нами занимаемого. Это была прежде квартира Перовского, а для Петра Ивановича Шелашникова нанят дом Егора Николаевича Тимашева; но так как дом Тимашева для Шелашникова тесен, а дом Балашкина для Перовского слишком просторен, то они и поменялись квартирами. К нам присылают диваны, комоды, зеркала с дачи Перовского, который не более трех дней как переехал в город…
…Пушкина мы уже не застали здесь: он уехал накануне нашего приезда. Цель его путешествия – собрать сведения о Пугачеве, которого историю он намеревался писать. Верстах в семи от Оренбурга есть деревня Бёрды, где живет одна старуха, которая знает много подробностей о Пугачеве, и Пушкин ездил туда ее расспрашивать. Она рассказала ему много любопытного и даже пела ему несколько пугачевских песен.
27 сентября, среда.
…Вчера мы тоже приготовлялись скучать целый вечер… Вдруг является Зан, весь в черном, красовалась только голубая незабудочка булавки, которой был заколот его шейный платок. Черное платье придавало ему совершенно оригинальный вид… Был Артюков с женой; она урожденная Неплюева. Приезжала жена доктора Бидермана с м-ме Даль. М-ме Даль мила, как нельзя более: миниатюрненькая, голосок тоненький, звонкий; ну точно колибри эта интересная немочка. Муж ее литератор; это он пишет под именем Казака Луганского. Он служит у Перовского, женат не более двух месяцев; свадьба и остановила его в Петербурге, а то бы он приехал вместе с Перовским…
30 сентября, суббота.
…Струков сказывал, что сестра его, Лидия Николаевна, осталась в Илецкой Защите до марта… Он пресмешно рассказывал, как за Лидией Николаевной, когда она ехала с отцом в Защиту, гнался какой-то молодой знатный калмык со своей свитой. Она высунулась из окна кареты, чтобы посмотреть на эту дикую кавалькаду и так поразила их своей калмыцкой красотой, что они скакали за их каретой, заглядывая в окно, целую станицу; а там объявили ее отцу, что готовы отдать все, что имеют, чтобы получить в жены своему начальнику такую красавицу.
Нынешнем утром мы были в музеуме. Зан ожидал там и показывал все пристойное примечания… При входе внимание обращается на огромную кость, часть головы какого-то допотопного зверя… По сторонам стоят куклы в рост человеческий в разных, очень богатых азиатских костюмах, по четыре с каждой стороны. В одном ряду мордовка, калмычка, киргизка и уралка, в платьях замужних женщин… Около развешаны кольчуги, седла, черпаки и разные одежды, в том числе рубашка, сшитая из рыбьих пузырей… Такие рубашки носят женщины-самоедки, она защищает тело от укушения разного рода насекомых…
Понедельник, 2-го октября.
Мы сегодня сделали очень приятную прогулку: ездили за Урал в сад, где долго ходили. Виды там прелестные. Сад, который возрастила сама природа, а искусство только расчистило, расположен на берегу Урала, который протекает под самым городом. Из сада видна часть городского вала и гора, совершенно красная, на ней церковь и еще несколько красивых строений. В саду сделано много хорошеньких беседок и мостиков; а в конце одной аллеи декорация замка, от которой после длинной аллеи… сделан подъемный мост…
…Обедало у нас довольно много, в том числе и дамы: м-ме Стеллих и м-ме Даль; муж ее был занят, не мог быть на обеде, но приехал к вечеру. Наружность его очень мало обещает. Его надобно, так сказать, расшевелить, чтобы он заговорил, а очень приятно слушать его, когда разговорится.
20 ноября, понедельник.
…М-м Даль рассказала, как всем дамам хотелось видеть Пушкина, когда он был здесь. Он приезжал ненадолго и бывал только у нужных ему по его делу людей или у прежних знакомых две ее знакомые барышни узнали от нее, что Пушкин будет вечером у ее мужа, и что они будут вдвоем сидеть в кабинете Даля. Окно этого кабинета было высоко, но у этого окна росло дерево; эти барышни забрались в сад, влезли на это дерево и их ветвей его смотрели на Пушкина, следили за всеми его движениями, видели, как он от души хохотал; но разговора не было слышно, так как рамы были уже двойные.
26 ноября, воскресенье.
Выпал снег, и мы вчера ездили в Берды к старушке, которая рассказывала Пушкину о Пугачеве. Мы посетили ее с тою же целью. Взяли с собой бумаги и карандаши, чтобы записывать, если она будет нам, как и Пушкину, петь песни. Вошедши в избу, мы увидели ее сидящую на печи, окруженную молоденькими девочками и маленькими детьми. Я сначала не думала, чтобы это была она: старуха свежая, здоровая, даже не беззубая, а говорит, что при Пугачеве была лет двадцати. Петр Иванович сказал ей, что мы к ней приехали, так как слышали, что она помнит Пугачева. «Да, батюшка, – отвечала она, проворно слезая с печи и низко кланяясь, – нечего греха таить, моя вина.» – «Какая же это вина, старушка, что ты знала Пугачева?» – «Знала, батюшка, знала, как теперь на него гляжу: мужик был плотный, здоровенный, плечистый; борода русая, окладистая; ростом не больно высок и не мал, немного пониже Вашего Благородия. Как же! Хорошо знала его и присягала ему вместе с другими. Бывало, он сидит, на колени положит платок, на платок руку; по сторонам сидят его енаралы; один держит серебряный меч; супротив виселица, а около мы на коленях присягаем…
Много еще она нам рассказывала… Потом сказывала нам сочиненные в то время песни, и мы записали их. Начавши говорить нам эти песни, она вдруг сказала со слезами на глазах: «Я говорю, а сердце-то у меня не на месте: кто знает, зачем вы расспрашиваете меня о Пугачеве? Онамедни тоже приезжали господа, и один все меня заставлял рассказывать; а другие бабы пришли да и говорят: «Смотри, старуха, не болтай на свою голову, ведь это – антихрист». Мы старались ее разуверить: «Да и я думаю так: ведь я говорю правду, не выдумываю, так, кажись, что тут за беда? Он же – дай бог ему здоровья – наградил меня за рассказы. Да тут же с ним был и приятель наш, полковник Артюков; уж он бы не захотел ввести нас в беду. А бабы-то как было меня напугали! Много их набежало, когда тот барин меня расспрашивал, и песни я ему пела про Пугача. Показал он портрет: красавица такая написана. «Вот, – говорит, – она станет твои песни петь». Только со двора, бабы все так на меня и накинулись. Кто говорит, что его подослали, что меня в тюрьму засадят за тою болтовню: кто говорит: «Антихриста видела, когти-то у него какие! Да и в писании сказано, что Антихрист будет любить старух, заставлять их песни петь и деньгами станет дарить». Слегла я со страху, велела телегу заложить везти меня в Оренбург к начальству. Так и говорю: «Смилуйтесь, защитите, коли я чего наплела на свою голову, захворала я с думы». Те смеются, «не бойся», говорят, «это ему сам государь позволил о Пугаче везде расспрашивать». Ну, уж я и успокоилась, никого не стала слушать» [28].
Е.А. Тимашева (5.08. 1798 – 16.03. 1881?)
Екатерина Александровна Тимашева, урождённая Загряжская, известна как салонная поэтесса, которой посвятил стихи А.С. Пушкин.
Родилась она в г. Дорогобуже Смоленской губернии. Детство и юность провела в имении отца в Смоленской губернии. Была теткой Е.П. Киндяковой, именовавшейся в московском обществе Запретной Розой (под таким названием были опубликованы посвященные ей стихи Вяземского). Выйдя в 1815 г. замуж за Е.Н. Тимашева (наказного атамана Оренбургского казачьего войска в 1823–1830 гг., предводителя дворянства Оренбургской губернии в 1833–1844 гг.), жила в Оренбурге до конца 1824 г., после чего переселилась в Москву, занималась воспитанием сыновей, один из которых (Александр) впоследствии стал министром внутренних дел. Осенью 1826 г. Тимашева познакомилась с А.С. Пушкиным, который по её просьбе собственноручно написал ей в альбом стихотворение «Я видел вас, я их читал» – это было 20 октября 1826 г. Стихи «Послание к А.С. Пушкину» и «К портрету А.С. Пушкина» были ответом Тимашевой.
Самые ранние стихи поэтессы относятся к 1825 г. Её произведения печатались в «Московском телеграфе», «Северных цветах», «Литературной газете». Тимашевой посвящали стихи, кроме А.С. Пушкина, Е. Баратынский, П. Вяземский, Н. Языков, Е. Ростопчина. В 1830–1870-е гг. Тимашева навещала свои оренбургские имения. В одном из номеров газеты «Оренбургский листок» в 1899 было помещено сообщение о Тимашевой, «скончавшейся в своем имении в селе Ташлах» (1899, № 42, 17/Х).
Художественный материал:
А.С. Пушкин
К А. Тимашевой
Я видел вас, я их читал,
Сии прелестные созданья,
Где ваши томные мечтанья
Боготворят свой идеал.
Я пил отраву в вашем взоре,
В душой исполненных чертах,
И в вашем милом разговоре,
И в ваших пламенных стихах;
Соперница Запретной Розы,
Блажен бессмертный идеал…
Стократ блажен, кто вам внушал
Не много рифм и много прозы!
Е.А. Тимашева
Послание учителю
Где ты, учитель мой минутный,
Куда и кем ты увлечен?
Иль в вихре вальса, в зале шумной
Ты снова ножкой поражен?
Иль обречен ты злой судьбою
Поэму слушать без конца
И удивляться над стопою
Невдохновенного певца!
Иль, может быть, воспоминанья
Тебя далеко увлекли…
Друзей погибших, их страданья
Невольно душу потрясли.
Ах, прах невинных, кто слезою
Горячей в дань не оросил,
И кто о них в душе с тоскою
Не вспоминал и не тужил?
Иль гость минутный, наш заветный
В своем углу один сидит –
И гений пылкий, перелетный
Нас песней новой удивит!
В.А. ЖУКОВСКИЙ (9.02. 1783 – 24.04. 1852)
Крупнейший русский поэт-романтик Василий Андреевич Жуковский в Оренбургском крае побывал в 1837 году, сопровождая как воспитатель царского наследника, будущего царя Александра II, в его поездке по России.
Поэт был одним из составителей «путеуказателя» этой поездки, и есть предположение, что, разрабатывая этот маршрут, Жуковский старался включить в него те места, где находись декабристы, чтобы была возможность как-то помочь им. Путешествие началось 2 мая. В Оренбургскую губернию прибыли в июне, возвращаясь из Сибири (в своем дневнике Жуковский отметил: «въезд на Урал» 9 июня), посетили Сыртинскую, Таналыкскую, Ильинскую, Орскую, Губерлинскую, Верхнеозерную крепости.
Трое суток пробыли в Оренбурге, где Жуковский встретился со своим другом В.А. Перовским, оренбургским губернатором. В. Жуковский и В. Перовский были давними друзьями. И. Захарьин-Якунин, написавший в начале XX в. статью о дружбе Жуковского и Перовского, отмечал, что у них было родство душ и некоторые общие обстоятельства жизни (незаконнорожденные, близки к Николаю I). В Аничковом дворце оба вздыхали по одной и той же фрейлине, графине Самойловой. Она же осталась к ним равнодушной. Перовский первым признался Жуковскому, тот написал стихи: «Товарищ! Вот тебе рука. Ты другу вовремя сознался». Поэт ценил в Перовском такие качества, как «прямой и не тщеславный характер, острый, хотя и не злой язык и глубокое отвращение от лжи, низкопоклонничества и лести, что помешало ему сделать «блестящую карьеру подобно Орлову, Бекендорфу, Клейнмихелю, Несельроде», жить в Петербурге, и лучшие годы своей жизни он провел в Оренбурге и на Кавказе. Захарьин приводит запись в дневнике великого князя Николая Павловича в 1824 г.: «Сегодня я дал В. Перовскому крест, а он, встретясь, даже не поблагодарил меня». Лишь один раз (в 1824 г.) крепкую, длившуюся более 30 лет дружбу этих людей ненадолго омрачила небольшая размолвка из-за шутливого русского слова «карячиться», которое употребил поэт, рассказывая великой княгине Александре Федоровне о Перовском, веселившемся на танцевальном вечере. Великая княгиня плохо знала русский язык и сказала Перовскому, что знает, как он «карячился». В результате – любопытные письма, которыми обменялись рассорившиеся, но потом помирившиеся друзья.
Жуковский оставался преданным другом Перовского до конца своей жизни и, «уже будучи почти слепым, написал ему, ощупью, по подкладываемой под руку линейке, письмо из Бадена, полное любви и заботы о своем далеком друге». Письмо это (1851, март) было последним письмом Жуковского.
Переписка друзей представляет огромный интерес. К сожалению, часть писем Жуковского Перовский сжег в Крыму перед своей смертью осенью 1857, не желая, чтобы они попали в чужие руки, ибо близкие (брат Борис и графиня А.А. Толстая) приехали к нему чуть позже – за 10 дней до кончины.
Письма Перовского Жуковскому из Италии поэт напечатал под заглавием «Отрывки писем из Италии» в альманахе Дельвига на 1825 г. «Северные цветы», желая сделать ему приятный сюрприз. В этих письмах дан своеобразный кодекс любви.
О поездке в Оренбургский край сохранились записи в дневнике Жуковского. Судя по дневнику, времени для бесед у старых друзей почти не оставалось, ибо Перовский был занят устройством для наследника европейских и азиатских развлечений. Поэт не создал произведений об Оренбургском крае, но оставил краткие записи в дневнике и зарисовки посещенных мест. Более тридцати рисунков сделано Жуковским на уральском отрезке пути, среди них зарисовки Орской крепости и Оренбурга.
Эпистолярный материал:
ИЗ ПЕРЕПИСКИ В.А. ЖУКОВСКОГО И В.А. ПЕРОВСКОГО
В.А. Жуковский – графу В.А. Перовскому (1824).
Думал ли я, что первый лист из новокупленной бумаги у г. Ольхина употреблю на то, чтобы своими письменными убеждениями стараться укротить гнев Ваш, произведенный нашими обоюдными грубыми непристойностями! Два друга, дышавшие, кажется, до сих пор единогласно, в совокупности, так сказать, в единственном числе, хотя они сами и во множественном, два Пилада, два Ореста можно сказать… вдруг, в одну минуту, без всякого предварительного приготовления, свирепеют: один в каком-то беспритворном неистовстве говорит другому «Дурак!», а тот в помешательстве остервенения ответствует: «Пошел вон!».
Василий Алексеевич! Я не для того сказал Вам «пошел вон», чтобы и в самом деле Вы пошли вон, а для того, чтобы Вы пошли вон из гнева и возвратились бы в милость. Ведь Вы назвали меня «дураком»… Ну, какой же я «дурак»? разве не читали Вы моих стихотворений? Так дураки не пишут. Прочитайте-ко одно, которое начинается так: «Товарищ, вот тебе рука» – и увидите, что я знаю то, что говорю.
А если я сказал ее императорскому высочеству государыне Великой княгине о том, что Вы карячились, танцуя с детьми, то я этим не оскорбил ни чести, ни дружбы…
Василий Алексеевич! Поди вон – значит поди сюда. Пребываю Ваш покорнейший слуга – дурак Василий Жуковский.
В.А. Перовский В.А. Жуковскому
Василий Андреевич!
Когда, по Вашему приглашению, я «вышел вон», то это потому только, что уже прежде вышел из себя, – и когда сошел с «лестницы», то сам приметил, как я против Вас стою низко, но проклятое самолюбие уверило меня, что если поднимусь опять к Вам, то унижусь…
Впрочем, «дурак» не значит, что я почитаю Вас глупым, мне бы приличнее было назвать Вас болтуном, а сии последние бывают и не дураки, таким-то я Вас и почитаю душевно. Мне было досадно видеть, что нельзя просто ни чихнуть, ни кашлянуть, чтобы Вы тотчас же не перенесли бы то или другое к ее высочеству, а между тем, это не принадлежит, по моему мнению, к урокам, Вами преподаваемым.
Поговорим о деле. Что значит – «враг близко»! Пожалуйста, напиши мне поскорее, самому придти к тебе никак теперь нельзя.
«Товарищ, вот тебе рука!» [29].
А.К. ТОЛСТОЙ (5.09. 1817 – 10.10. 1875)
Известный русский поэт, прозаик, драматург, переводчик; один из создателей Козьмы Пруткова, Алексей Константинович Толстой происходил с материнской стороны из рода Разумовских (его прадед – гетман Украины). Мать писателя, ее братья и сестры были побочными детьми графа А.К. Разумовского и носили фамилию Перовских по названию подмосковного имения Разумовского Перово. В воспитании будущего писателя большое участие принимали старший брат матери А.А. Перовский (известный писатель А.А. Погорельский), написавший для Алеши сказку «Черная курица, или Подземные жители». С вниманием относился к своему племяннику и другой брат матери В.А. Перовский, дважды бывший оренбургским губернатором. Во владении этого дяди двадцатитрехлетний начинающий писатель, только что выступивший в печати, был летом 1841 года.
Судя по письму Толстого его сослуживцу Радену, целью поездки в Оренбург было посещение больного дяди. В Оренбургском крае А.К. Толстой, страстный охотник, живя на кочевке Перовского, находившейся между Оренбургом и Уфой, охотился на сайгаков. Впечатления писателя от этой поездки нашли отражение в очерке «Два дня в киргизской степи».
Предполагают, что А.К. Толстой бывал у своего оренбургского дяди и в 50-е годы. С 1851 года в Оренбурге служил в канцелярии В.А. Перовского двоюродный брат А.К. Толстого Александр Жемчужников – один из соавторов его по созданию Козьмы Пруткова, оставивший в Оренбурге память о себе своими шутками и розыгрышами. Сохранились воспоминания оренбуржцев об Александре Жемчужникове. Перу А.К. Толстого принадлежит известное сатирическое произведение «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева», где имеется в виду министр внутренних дел России А.Е. Тимашев, сын поэтессы Е. Тимашевой и Е. Тимашева, предводителя оренбургского дворянства.
Материалы к теме:
ПИСЬМО А.К. ТОЛСТОГО О.Ф. РАДЕНУ
22 июня 1841 г., Оренбург.
Вот мы, наконец, и приехали, мой дорогой Раден! Вы не можете себе представить всех треволнений нашего путешествия! От Москвы до Нижнего – ни одной почтовой лошади; дороги, превосходящие все самое чудовищное, что может создать самое горячечное воображение…
…Моего дядю я нашел в состоянии худшем, чем ожидал. Так как опухоль не вскрылась, то он очень мучается, и врач, доктор Эверсман, которого он выписал из Казани, сказал мне, что операции не избежать. Я сделаю решительно все, чтобы пробыть здесь лишь несколько дней и уехать, не теряя времени, но так как я уже предвижу, что не могу не опоздать, то умоляю Вас, дорогой друг, извинить меня перед моими начальниками, если мое отсутствие будет замечено. Мне вовсе нет дела до того, получу я или не получу награду за добродетель, но я весьма дорожу мнением г-на Блудова и ни за что на свете не хотел бы оказаться лентяем в его глазах. Вот почему я вместо того, чтобы ссылаться на болезнь, пишу Вам все, как оно есть: в случае необходимости передайте все это кому полагается.
Скарятину кумыс помогает. Он снял какую-то лачугу в нескольких верстах от Оренбурга, где и проводит время в веселии, насколько это позволяет полное безлюдие этого места… [30, с. 290–291].