Научная электронная библиотека

Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания

ОРЕНБУРГСКИЙ КРАЙ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Прокофьева А. Г., Прокофьева В. Ю., Скибин С. М.,

ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ В ОРЕНБУРЖЬЕ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ХIХ В.

Характеризуя культурную жизнь Оренбуржья второй половины ХIХ в., необходимо прежде всего сказать о роли в ней оренбургского губернатора В.А. Перовского (1795–1857). Он был выдающимся военачальником (под его командованием было организовано два военных похода в Среднюю Азию – Хивинский и Кокандский), крупным государственным деятелем (более пятнадцати лет управлял огромным Оренбургским краем). Мемуарное и эпистолярное наследие дает представление о В.А. Перовском как о незаурядной, богато одаренной личности. Сохранилось много воспоминаний, писем известных русских писателей, бывавших в Оренбургском крае (А.С. Пушкина, В.А. Жуковского, А.К. Толстого, Л.Н. Толстого, В.И. Даля, А.Н. Плещеева и др.) и не посещавших его, но каким-то образом связанных с В.А. Перовским (М.Ю. Лермонтова, И.С. Тургенева и др.). Вот, например, для Н.В. Гоголя очень важно было мнение Перовского о его книге «Выбранные места из переписки с друзьями». В письме к А.О. Россету Гоголь писал: «Попросите у Василия Алексеевича Перовского (которому передайте самый душевный мой поклон) написать пять-шесть его собственных строчек. Скажите ему, что его замечания мне будут очень полезны, и я ими весьма дорожу.» Перовский упоминается во многих письмах Н.В. Гоголя к П.А. Вяземскому, П.А. Плетневу и др., где подчеркивается «добрая душа» Перовского, «доброе расположение» его к Гоголю. Считается, что конец XVIII – начало XIX века – эпоха, пронизанная молодостью, самоотверженностью, инициативой. Люди этой эпохи преданы идее гражданского служения, их думы и дела направлены на благо России. Важный факт биографии многих из них – участие в войнах, в освоении новых земель, служба в государственных учреждениях. Данные исследователей говорят о том, что среди знакомых Пушкина не было ни одного не служащего. Рассматривая тип личности, порожденный этой эпохой, известный литературовед Ю.М. Лотман отмечал «высокую знаковость (картинность, театральность, литературность)» каждодневного поведения дворян этого времени, сочетавшуюся с простотой и искренностью, – поведения, ориентированного не столько на природу, сколько на культуру.

Выделяя как основную черту этой эпохи проникновение искусства в быт, Ю.М. Лотман подчеркивал: «только на фоне мощного вторжения поэзии в жизнь русского дворянства начала XIX века понятно и объяснимо колоссальное явление Пушкина». Личность В.А. Перовского является ярким доказательством этого утверждения. При этом надо отметить недюжинный литературный дар самого В. Перовского. Его записки о пребывании в плену у французов были напечатаны П.И. Бартеневым. Письма из Италии В.А. Перовского поэту В.А. Жуковскому последний опубликовал без ведома автора, высоко оценив их литературную ценность.

Члены семьи Перовских оставили значительный след в русской литературе. Алексей Перовский (литературный псевдоним – Антоний Погорельский), родной брат В.А. Перовского, известен как прозаик, автор сказки «Черная курица, или Подземные жители», романа «Монастырка», книги «Двойник». Литературоведы считают, что сказочно-фантастическая повесть А. Погорельского «Лафертовская маковница» предваряла прозу А.С. Пушкина и Н.В. Гоголя. Известно, что А. Погорельский приезжал в Оренбург к брату.

А.К. Толстой, поэт, многие стихи которого положены на музыку (романсы П.И. Чайковского, Н.А. Римского-Корсакова, М.П. Мусоргского, А.Г. Рубинштейна и др.), драматург, прозаик – племянник В. Перовского, сын сестры Анны.

Племянниками В. Перовского (детьми сестры Ольги) были братья Жемчужниковы, вместе с А.К. Толстым создавшие комическую литературную маску Козьмы Пруткова, афоризмы которого известны каждому русскому. Близким другом В. Перовского был знаменитый поэт В.А. Жуковский. Их переписка представляет собой удивительный документ человеческих отношений, трогательной дружбы, длившейся более тридцати лет.

Будучи выдающимся государственным деятелем, военачальником, В. Перовский умел подбирать подчиненных среди умных, талантливых людей, знающих свое дело, обладающих эрудицией, широтой кругозора. Перовскому удавалось вовлекать в круг своей общественной и просветительской деятельности видных ученых, путешественников, дипломатов, художников, писателей (Н.В. и Я.В. Ханыковых, Г.С. Карелина, И.Ф. Бларамберга, А.И. Лемана, Я.В. Виткевича, А.П. Брюллова, В.И. Даля, В.В. Григорьева и др.), многие из которых нередко становились его преданнейшими друзьями. Поражает размах и тщательно продуманная организация этой деятельности. Даже его военным походам обычно сопутствовали научные изыскания, натуралистические наблюдения.

В Хивинском походе вместе с В. Перовским были писатели-ученые В. Даль, Е. Ковалевский, ученые А. Леман, Н. Ханыков и др. Участники Кокандского похода (1853) и подготовки его – известный востоковед и филолог В.В. Григорьев; исследователь Аральского моря, контр-адмирал А.И. Бутаков (переводчик романов Диккенса); путешественник, военный инженер, топограф И.Ф. Бларамберг; востоковед В.В. Вельяминов-Зернов, географ и историк А.И. Макшеев, поэт А.Н. Плещеев и др.

В период второго губернаторства в Оренбургском крае (1851–1856) служебные отношения связывали В.А. Перовского с писателями М.Л. Михайловым, сосланным в Оренбуржье А.Н. Плещеевым, под его началом служил его племянник, ставший впоследствии известным поэтом, Александр Жемчужников, друживший с сосланным в Оренбург С. Трубецким, секундантом Лермонтова; адъютантом Перовского был И.А. Толстой, двоюродный дядя Л. Толстого. Личность Перовского привлекала художников (К. и А. Брюлловых, О.А. Кипренского, А.Ф. Чернышева и др.), волновала воображение писателей, о чем свидетельствует, например, переписка А.А. Толстой с Л.Н. Толстым, просившим разрешения у тетушки познакомиться с личным архивом умершего Перовского. Очевидно, результатом этого знакомства явились некоторые страницы романа «Война и мир»: о Пьере Безухове в плену (по запискам Перовского, находившегося в плену у французов), о Пьере Безухове у постели умирающего отца (явно по пространному письму В. Перовского к Жуковскому о поездке А. Перовского к умирающему отцу и о сложных отношениях «законных» детей А.К. Разумовского и внебрачных – Перовских), о ранении Андрея Болконского, напоминающем историю ранения В.А. Перовского. О В. Перовском и его времени Л. Толстой собирался написать отдельный роман, сохранились отрывки, в которых, как предполагают исследователи, под именем Щетинина изображен В.А. Перовский.

Как оренбургский губернатор Перовский упоминается в рассказе В.И. Даля «Охота на волков», в повести С.И. Гусева-Оренбургского «Страна отцов», в книге В.П. Правдухина «По излучинам Урала» и других произведениях. О войне 1812 года и В. Перовском написан роман Г.П. Данилевского «Сожженная Москва». Деятельности В. Перовского посвящены работы литераторов-краеведов И. Захарьина (Якунина), М. Юдина, А. Алекторова. Личность В.А. Перовского привлекала и писателей второй половины XX века, о чем говорят роман Н. Анова «Ак-Мечеть», повесть Ю. Семенова «Дипломатический агент», новелла В. Пикуля «Хива, отвори ворота».

Единомышленники В. Перовского, обычно долгое время служившие в Оренбургском крае, оставили после себя исследования наших мест, мемуары. Интересны для оренбуржцев воспоминания прожившего в Оренбурге с 1841 г. 15 лет Ивана Федоровича Бларамберга. Его дети, родившиеся в Оренбурге, внесли определенный вклад в русскую культуру: дочь Елена стала писательницей (псевдоним Ардов – из букв фамилии Полины Виардо, у которой был написан первый рассказ Е. Бларамберг), сын Павел – композитором, автором музыки к текстам М.Ю. Лермонтова, А.Н. Островского.

В середине ХIХ в. в Оренбургском крае культурная жизнь протекала достаточно интенсивно. О ней напечатаны статьи в газете А.И. Герцена «Колокол». В Оренбурге выходила газета «Оренбургские губернские ведомости» со статьями об истории края В.С. Юматова. В конце 1850-х гг. по инициативе поэтов А. Плещеева и А. Жемчужникова и при поддержке Перовского был создан городской театр. По направлению Морского министерства приезжал в Оренбург и Уральск М. Михайлов для сбора материала о быте живущих по реке Уралу. В определенной степени вовлечены были в культурную жизнь и сосланные в Оренбургский край украинский поэт Т. Шевченко, польский поэт Э. Желиговский (Сова).

В 1841–1847 гг. в Оренбурге служил смотрителем Оренбургского военного госпиталя отец поэта Д.Д. Минаева, тоже поэт – Д.И. Минаев.

В Оренбургском губернском правлении в 1847–48 гг. был чиновником П.П. Пекарский, историк литературы, автор работ о Ломоносове, Рычкове.

В 1848 и 1858 году побывал в Оренбуржье (на территории нынешнего Первомайского и Ташлинского районов) И. Железнов, разыскивавший остатки первых военных поселений казаков. Жил и писал свои произведения в Оренбурге сотрудник «Искры» С.Н. Федоров. Делами оренбургского ополчения ведал прозаик М. Авдеев. Прочитал в зале Благородного дворянского собрания свои лекции о Пушкине поэт А. Григорьев, преподававший в Неплюевском кадетском корпусе русскую словесность (1861 г.), а через десять лет там же был учителем словесности прозаик Н. Успенский.

Материалы к теме:

Статьи из газеты А.И. Герцена «Колокол»

Лист 15 15 мая 1858 г.

КИРГИЗ-КАЙСАЦКОЕ МЕСТНИЧЕСТВО В НАУКЕ И В ОРЕНБУРГЕ

Из военной рассадницы, – взлелеянной императором Николаем, вышла целая лейб-ширинга молодых генералов, играющих важные роли, назначенных к еще большим, и потому имеющих полное право на перекличку в «Колоколе».

Главная отличительная черта их состоит в том, что они не участвовали в Крымской войне или участвовали в ней по мирной части.

Выращенные, выпрямленные, застегнутые и пущенные на свет Николем, эти Нео-Гатчинские воины мира, эти якобинцы шагистки, эти Клейнмихели под разными названиями: Катениных, Герстенцвейгов, Тимашевых, эти люди консерватизма, строя, погончиков и петличек, прикинулись реформаторами, Катенин-Лютер! Тимашев-Гусс! Кто во что горазд, тот то и улучшает… пекутся о цивилизации, об эмансипации распространяют свет, строятся в уровень века, чувствуют силу новых идей. Эпоха возрождения да и только! Вот вам образчик.

Аугсбургская газета от 2 мая рассказывает о радикальном улучшении кадетского корпуса в Оренбурге. Прежде кадетский корпус состоял из двух классов, в которых учение было почти одинаковое, и ученик в тот или другой вступал по желанию. Но генерал-губернатор Катенин иначе рассудил дело и для того, чтобы поставить на современную точку образования Оренбургский кадетский корпус, велел в одном батальоне принимать только из родовых дворян и учить их больше, а в другой принимать всякую всячину и учить меньше!!! А сколько классов в сумасшедшем доме?..

КОЛОКОЛ

Лист 38 15 марта 1859 г.

МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ПОНИМАНИЯ НАЧАЛЬНИКА III ОТДЕЛЕНИЯ

У Тимашева есть родной брат оренбургский помещик. И обоим этим братьям принадлежало нераздельно 700 душ крестьян при 25,000 дес. земли в Оренбургской губернии. Как люди, посвященные в тайны тайной полиции, Тимашевы могли благовременно узнать о предстоящем освобождении крестьян и принять свои меры для изгнания крестьян из своих владений. С этой целью они убедили их выкупиться и составили для них отпускные без земли. А как в один раз нельзя отпускать без земли более 10 человек, то составлены были отдельные отпускные на каждые 10 человек, и все эти отпускные были явлены в один день в том же присутственном месте. По условию, крестьяне обязаны были, кроме суммы выкупа, платить до новой ревизии прежний крестьянский подушный оклад. Так прошло два года, и они жили себе на тех же землях, мирно занимаясь хлебопашеством. Через два года оренбургский брат жандармского Тимашева потребовал выселения этих крестьян; полиция явилась к услугам, и крестьяне были изгнаны!.. Как люди оседлые, хлебопашцы, а не промышленные, эти 700 человек поспешили приискать себе новую оседлость и обратились в казенную палату с просьбой о причислении их с Сеитовскому посаду; их причислили.

Они заняли денег, обстроились, обзавелись всем вновь и стали возделывать новые земли… Сеитовцы, владеющие землею на крепостном основании, оставили их в покое на два года, а потом представили просьбу о неправильном причислении их к посаду; просьба справедлива, уважена, и бедные крестьяне эти опять согнаны с места… Сеитовцы вслед за тем подали иск о взыскании с крестьян за неправильно пользование их землею…

Будучи причислены в мещане, отпущенники Тимашева стали обязаны платить и мещанский оклад. Таким образом, эти бедные люди очутились вдруг бездомниками, бобылями. И обязаны платить одновременно:

1) выкуп помещику;

2) крестьянский оклад, по условию при выкупе;

3) мещанский оклад, как мещане;

4) долг, сделанный при поселении в Сеитовском посаде;

5) вознаграждение сеитовцам за пользование их землею!

У них угоняли все: скот, лошадей, здания. И из 700 трудолюбивых хлебопашцев сделалось семисотенное бродячее население голышей, нищих!..

Тимашевых, разумеется, оставят в покое, – никто против бога и III отделения – за то хоть бы все против совести! Положим так, но почему бы не дать этим бедным обманутым казенных земель?

В.В. ГРИГОРЬЕВ (15.03. 1816 – 19.12 1881)

Василий Васильевич Григорьев родился 15 марта 1816 г. в Петербурге в семье чиновника. Он был потомком знаменитого рода князей Пожарских. Его дед, Иван Григорьевич Пожарский, близкий к Петру III, после кончины императора, опасаясь преследований со стороны нового двора, свою родовую фамилию изменил и стал Григорьевым. Василий Васильевич как-то заметил: «Мне всю жизнь было досадно носить какую-то курьерскую фамилию, принятую дедушкой». В.В. не было и шести лет, когда он пристрастился к чтению русских народных сказок. И, как он утверждал впоследствии, это позволило ему породниться с народом. В этих сказках «столько положено русского сердца и духа, что если в ребенке есть хотя капля настоящей русской крови, эта капля заиграет и закипит при чтении этих произведений так сильно, что ощущение от того…в состоянии сообщить детскому чувству никогда неизгладимую складку».

В 1831 году В.В. Григорьев пятнадцати лет от роду был принят на Восточное отделение филологического факультета, тогда называвшегося философским. Кроме обязательных для всего факультета предметов, студенты изучали арабский, персидский и турецкий языки. Это были годы напряженного и упорного труда: «Много лет уже прошло с тех пор, а я и теперь не понимаю, как можно быть студентом и находить время танцевать на балах, любезничать в гостиных, кутить в ресторанах, неистовствовать в спектаклях. Не могу смотреть без отвращения на таких господ: в них, должно быть, нет ни искры любви к знанию, ни тени стремления приобрести его. И чем больше глубокомысленных фраз отпускает такой юноша, тем он для меня гаже…В гимназиях, коллегиях, университетах заставляют писать латинские и греческие стихи не с тем, чтобы это было полезно само по себе, могло пригодиться в жизни, а потому единственно, что это и трудно, и скучно, но приучает побеждать и скуку, и трудности… Учат латинской версификации, а из учения этого выходят люди, способные открывать планеты, предводительствовать армиями, выдумывать машины для фабрик и править машиною государства!» Уже в студенческие годы Григорьев начинает публиковать свои произведения. За книгу «История монголов» (1834) он получил в награду от царя золотые часы. В 1834 г. В.В. Григорьев окончил университетский курс со степенью кандидата. Вокруг Григорьева сплотился еще во время учебы в университете небольшой «приятельский кружок» (П.С. Савельев, Т.Н. Грановский, П.П. Ершов, В.В. Голенищев-Кутузов, А.И. Булгаков, М.И. Ковалинский). Позже к кружку примкнули Я.М. Неверов, К.В. Ржевский, П.Я. Петров и поэт В.Г. Бенедиктов. К этому времени относятся и первые стихотворные опыты Григорьева.

В 1834 году Василий Васильевич поступает на службу в Институт восточных языков при Министерстве иностранных дел. С мая 1836 года преподает в Петербургском университете, печатает ряд статей под псевдонимами «Мирза Меликом» и «Изафет Маклубом». Болезнь горла и разлад с университетской профессурой вынудили его в 1838 году уехать в Одессу, чтобы поступить преподавателем восточных языков в Ришельевский лицей. После блестящей защиты диссертации «О достоинствах ярлыков, данных ханами Золотой Орды русскому духовенству» в Москве в декабре 1842 г. Григорьев был утвержден в звании профессора. Он публикует статьи в столичных и местных изданиях: «Записки одесского общества истории и древностей», «Одесский альманах», «Новороссийский календарь».

Благодаря ходатайству Л.А. Перовского Григорьев был переведен в Петербург в Министерство внутренних дел, где помогал Надеждину редактировать «Журнал Министерства Внутренних Дел». Отвращение к рабскому подражанию Западной Европе и схожее с Надеждиным понимание народности сделали их единомышленниками. В это время он становится деятельным сотрудником Археологического и Географического обществ, где редактирует «Записки» и «Известия».

Приказом от 1 декабря 1851 года Григорьев был командирован в распоряжение оренбургского генерал-губернатора, а 10 января 1852 года прибыл в Оренбург, где на него было возложено составление отчетов по управлению краем, однако скоро в его ведение перешли «особо важные дела». Григорьев активно изучает историю киргизов и Уральского казачества, составляет татарский словарь. Летом 1852 года он по приказу Перовского отправляется во Внутреннюю Киргизскую Орду, чтобы произвести следствие о злоупотреблениях правителей (в особенности войскового старшины Медет Галия Чукина). В помощники ему были откомандированы есаул Аничихин и коллежский секретарь Жемчужников. Губернатор возлагал большие надежды на Григорьева, который, помимо прочего, должен был познакомиться со степными обычаями, порядками, с потребностями кочевников, запастись ценными знаниями об устройстве орды, определить, какие доходы она может принести государству. 20 сентября он возвращается в Оренбург, ознакомившись с положением орды, и убеждает губернатора в необходимости принятия решительных мер для наведения порядка. Братья Медет и Ибрагим Чукины были лишены прав состояния и высланы на жительство в Уфу.

За статью «Областные великорусские слова восточного происхождения», опубликованную в записках Академии в 1854 г., В.В. Григорьев получил звание члена-корреспондента Академии.

В Оренбурге он близко сходится с правителем канцелярии Перовского П.Н. Глебовым, чиновниками особых поручений Герном и Короваевым, с адъютантом Перовского Киреевским, с ссыльным Залесским. В 1853 г. Григорьев принимает участие в походе на Ак-Мечеть, заведуя походной канцелярией. По инициативе Григорьева была создана при канцелярии генерал-губернатора библиотека, куда вошли прежде всего книги, имеющие отношение к Оренбургскому краю, соседних стран Средней Азии, пособия по изучению естественных науке и местных языков, справочные пособия. Пользуясь безграничным доверием и авторитетом у Перовского, он убедил его выделить для этой цели 2000 рублей. Часть книг в дар прислали Академия наук и Казанский университет, имели место и частные пожертвования. Григорьев был приглашен принять звание попечителя библиотеки. 12 января 1854 года он назначен Председателем Оренбургской пограничной Комиссии. Григорьев пишет огромное количество бумаг, отчетов, проектов. Он был чрезвычайно добросовестным и исполнительным чиновником, и это мешало его научной деятельности («Засел опять за чернильницу и пишу, пишу. Ах, как надоело писать за других не то, что думаешь, и вприбавок все одно и то же; только на разные лады»). Он подумывает об отставке: «Но, прочь, обольстительные мысли, не соблазняйте труженика бюрократии, не мешайте ему толочь воду с важным видом и подобающею степенностью – не пришел еще час его».

Григорьев не был сторонником завоевания Средней Азии. По его мнению, такую внешнюю политику не могла оправдать ни идея расширения торговли, ни стремление к обеспечению безопасности государственных границ. И в то же время он понимает, что в силу объективных законов Россия будет стремиться на Восток («По вопросу о занятии Ташкента и дельты Аму» (1859). Василий Васильевич прекрасно знал Степь, понимал ее законы, боролся против злоупотреблений местного ордынского начальства (назначаемого русской властью), которые часто становились причиной негативного отношения к России. Для Григорьева завоевать степь – значило привязать к нам киргизов правосудием и мудрым правлением. Он открывает школы для киргизов. До Григорьева администрация Оренбургского края и не догадывалась, что у киргизов есть свой язык – считалось, что они говорят по-татарски, и всю переписку с ними вели на татарском языке. В.В. Григорьев ввел киргизский язык в официальное употребление. Он решительно выступал и против насильственного обращения башкир в земледельцы («О земледелии в Башкирии» – «Вестник промышленности», 1861. № 1). За время службы в Оренбургском крае он написал ряд статей, посвященных Туркестану, пытался определить суть интересов России в этом крае. Как человека, преданного России, его волнуют вопросы национальной самобытности русской культуры, проблемы народности («О значении народности», «О воспитании в духе народности» – «Молва», 1857). Много толков в литературном и ученом мире вызвала его статья «Т.Н. Грановский до его профессорства в Москве» («Русская беседа», 1856).

В 1862 г. Григорьев оставляет службу и в следующем году получает степень доктора восточной словесности и должность профессора Петербургского университета. Среди капитальных трудов, написанных в это время, можно выделить «Кабулистан и Кафиристан» (1867), «Восточный Туркестан» (1869), «О скифском народе санах» (1871). В 1869 и 1879 гг. по поручению министра он заведует редакцией газеты «Правительственный вестник», а в 1874 году становится начальником главного управления по делам печати. В 1878 году В.В. оставил университет и в 1880 вышел в отставку. Умер В.В. Григорьев 19 декабря 1881 г. и был похоронен на кладбище Новодевичьего монастыря. Некролог по случаю его кончины начинался такими словами: « Мы утратили одного из лучших людей…».

Материалы к теме:

Из переписки В.В. Григорьева

14 августа Савельеву

Мне абсолютно некогда заниматься нумизматикою; но если улучу время и станет охоты, то опишу монеты Хорезм-шахов, хранящиеся в кабинете Неплюевского корпуса: кажется, в числе их есть неизвестная. Монеты эти найдены недавно в русле Сыр-Дарьи, вместе, или, по крайней мере, в одно время со знаменитым числом бактрианских! Но последние проржавели до того, что ничего не прочитаешь на них. Перехожу к собственной своей особе. Особа сия сидит теперь в 600 верстах к Ю.З. от Оренбурга, в земле Уральского войска, на границе этой земли с землею Киргизов Внутренней орды, в форпосте, иже нарицается Глининский, и сидит уже около месяца (…). Здесь произвожу я следствие о разных злоупотреблениях султанов-родоправителей сказанной орды, по поводу чего, до поселения в форпосте, съездил в ханскую ставку, в самой орде, верстах в 180 от Глининского. А как кончу следствие, месяца через два, то опять поеду в Орду с целью изучать ее во всей подробности, для того чтобы потом иметь свое мнение, как устроить ее окончательно, сообразно с видами Правительства и к благу самих ордынцев. Побываю, быть может, по этому случаю, на берегу Каспийского моря. Как следствие, так и поручение изучать Орду – познакомят меня, надеюсь, с киргизами, их нравами и вообще степным бытом, весьма основательно, что пригодится, если Бог веку продлит, и для разных исторических писаний о Средней Азии. В Оренбурге, до отправления на следствие, занимал меня Василий Алексеевич то разными работами о крае, то записками по важным административным делам, например, об общественной запашке по оренбургскому войску, и т.п. Всем этим я был весьма доволен, потому что из каждой работы научался чему-нибудь, и что такие работы были необходимы для меня во всяком случае, чтобы познакомиться с краем. Что касается до личных отношений с главным начальником и окружающими его, то Василий Алексеевич – человек необыкновенный по уму и благородству: можно сказать, что в Оренбургском краю нет никого, кто бы знал этот край и дела его так хорошо, как он; и память удивительная. Служить с таким начальником – счастье, хотя бы он и не удостаивал особенным своим расположением. Нравлюсь я ему или нет, не знаю, но лучших с ним отношений, чем мои теперешние, нечего и желать. Потом, единственное лицо, с которым состою я в сношениях по службе, правитель канцелярии генер.-губернатора П.Н. Глебов – человек благороднейший и отличнейший во всех отношениях, просто редкость-человек, и потому живем мы дружно. Есть из окружающих В.А. и другие хорошие люди. Общее направление дел в главном управлении умно и патриотично...

Савельеву 26 февраля

Торопиться приездом в Оренбург, как торопился я, было не к чему: представь себе, что настоящей чиновничьей работы не дано мне до сих пор. Отчет, над которым надо мне работать, не существует еще и в зародыше... Но я не сижу, сложив руки. Во-первых – составил я две записки исторические: о киргизах и уральских казаках – труд, который самого меня познакомил с делом и, кажется, понравился Василию Алексеевичу[2]. Во-вторых – принялся я горячо за составление татарского словаря. В последнем будет помогать мне В-в, человек наиславнейший: умный, добрый, трудолюбивый, чудо, что за человек (…). Наконец открылось в Оренбурге, что я человек греческого происхождения. Ей-богу, так. Один господин отыскал, что предок мой Григорьев, нацией грек, жил в половине прошедшего столетия в Бухаре, которую и описал по мере уменья. Это описание Бухары, с введением и примечанием, пришлю я для напечатания.

Савельеву 15 августа 1854 г.

…Вот эта-то поганая ответственность и сидит у меня на шее, отбивая всякое расположение поболтать «с хорошим человеком»; она и причиною, что я не болтал с тобою так давно (…). У нас, кроме того, что холера гуляет, все благополучно. Здоровье В.А. Перовского поправляется; Глебов работает по-прежнему, заботясь обо всем и за всех; теперь хлопочет об основании монастыря в Оренбурге, и хотим завестись своим архиереем; в то же время думаем, как бы, пользуясь застоем торговли на западе, обратить внимание московских капиталистов на торговлю с Азией. В военном отношении враждебных действий со стороны Хивы и Бухары не предвидится, да и коканцы едва ли потревожат нас да зимы, а зимою, пожалуй, опять соберутся с духом и еще раз попытаются прогнать нас с Сыра. Наши средства там несколько усилены. Степь киргизская – трепещет предо мною: так и сажаю султанов под арест, отставляю от должностей, ловлю разбойников, но, увы, к крайнему моему огорчению, вешать их не имею власти. На днях велено было собрать в 7 дней 7000 верблюдов; я распорядился, чтобы были собраны, но не надеялся на исполнение: что же? Верблюды явились к сроку, и я торжествую. Смешно подумать, что меня боятся – а ведь, боятся? На днях приезжал сюда Юрий Самарин. И глубокой осенью приедет опять – на волчью травлю: он оказывается страстным охотником. На твой приезд я уже отложил упование; Надеждин тоже на Сергиевские воды не явился; зато было у нас до десятка аристократов из Питера, которые за невозможностью пошататься за границей, прилетали сюда – лечиться кумысом. Продлись война еще года на два, и Оренбург сделается Баден Баденом. В-в пишет для географического общества длинную историю о дикокаменных киргизах. Я не пишу ничего, кроме приказов и представлений.

Савельеву 20 июня 1855 г.

У нас тишина (…). Вас. Алекс. со двором своим живет на кочевке (во 138 верстах от Оренбурга), а мы, начальники отдельных частей, потеем в столице края. Предположенная было поездка моя в восточную часть орды, к Сибири, как водится, не состоялась: не пускает от себя надолго; и на днях успел я только съездить верст за 70 от линии в степь к правителю западной части орды, где был принят с неописанным триумфом, который, к сожалению, не научил меня ничему новому. Ханыков не сегодня – завтра едет купаться в Каспийское море на Петровской пристани в Дагестане, а с ним и В-в., не с кем будет и словом перекинуться. Несмотря на то, не скучаю – некогда за «текущими делами», которые иногда разнообразятся неприятностями.

Савельеву 13 марта 1856 г.

Знаешь ты также, что академия наук поручила мне написать разбор книги П. Небольсина о торговле с Средней Азией, представленной на Демидовский конкурс. Я принялся за дело с удовольствием, чтобы самому поближе познакомиться с предметом, который мне надо знать по службе и о котором имел я до сих пор самые поверхностные понятия. Результатом вышла рецензия в 36 писаных листов, или около 100 страниц печати, в которой есть кое-что весьма дельное. Жаль, что она напечатана в отчете о Демидовских премиях, где прочитает ее, быть может, один только автор книги, да рецензент ее. Конец ее не худо бы пробежать и тебе: штука патриотическая.

Письмо В.В. Григорьева одному из друзей.

15 февраля 1861 г.

И вы хотите, чтобы я не был зол, видя, что делается и что со мною делают (…). Я заключил с Безаком по поводу назначения – такой контракт, что остаюсь еще в Оренбурге на год, но с тем, чтобы он, как поедет в Питер, выхлопотал мне отставку с пенсионом; но боюсь, что надует, не выхлопочет. Скверно тогда будет, еще хуже теперешнего… Писательство у нас развелось страшное: насчитано в одном Оренбурге двадцать печатающихся господ и одна госпожа, а сколько сочинителей проявилось в Уральске, Уфе, Самаре, – и все о каких предметах высоких трактуют (…). Господи Боже мой, как поглупел народ со времени изобретения гласности! Дураки, которые прежде не смели рта открыть, ревут теперь во всю мочь и на всю Россию – о величайших пустяках, толкуют вкривь и вкось о чем и малейшего понятия не имеют. И это прогресс! В таком положении вещей, мудрому остается одно – погрузиться в магометанскую нумизматику [31].

А.Н. ПЛЕЩЕЕВ (4.12. 1825 – 8.10. 1893)

А.Н. Плещеев – один из виднейших представителей русской демократической поэзии второй половины XIX., переводчик, прозаик, драматург. За участие в кружке М.В. Петрашевского, за распространение письма Белинского к Гоголю Плещеев был приговорен к четырем годам каторги, тем не менее, 22 декабря 1849 года он был выведен вместе с товарищами по кружку на эшафот, где стоял рядом с Ф.М. Достоевским и С.Ф. Дуровым. В окончательном приговоре каторга была заменена ссылкой рядовым в Оренбургский край.

6 января 1850 года поэт прибыл в Уральск, где его зачислили в 1-й Оренбургский линейный батальон. 25 марта 1852 года Плещеев был переведен в Оренбург в 3-й линейный батальон. Тяжелую солдатскую службу сам поэт называл «годами нравственных страданий».

В марте 1853 года Плещеев, переведенный по его собственной просьбе в 4-й линейный батальон, участвовал в военной экспедиции, предпринятой оренбургским губернатором В.А. Перовским для взятия Кокандской крепости Ак-Мечеть. За участие в походе Плещеев был произведен в унтер-офицеры, а в 1856 году – в прапорщики, что позволило ему перейти на гражданскую службу в Оренбургскую пограничную комиссию, где он прослужил до сентября 1858 года.

Получив разрешение на выезд в обе столицы, Плещеев вместе с женой Е.А. Рудневой, дочерью надзирателя соляного рудника в Илецкой Защите, весной 1858 года ездил на несколько месяцев в Петербург.

В 1859 году Плещеев служил в канцелярии Оренбургского гражданского губернатора, жил некоторое время в Илецкой Защите (ныне Соль-Илецк) в семье Рудневых, пока не выхлопотал разрешения жить в Москве.

В Оренбургском крае поэт встретился с сосланным туда петрашевцем А.И. Макшеевым, познакомился и сблизился с отбывавшими там ссылку революционерами С. Сераковским, Бр. Залеским, Я. Станевичем, А. Совою – Э. Желиговским, Т. Шевченко (ряд произведений А. Совы и Т. Шевченко Плещеев перевел на русский язык). А.Н. Плещеев был дружен с оренбургским вице-губернатором, а затем гражданским губернатором Е.И. Барановским, занимавшим либеральную позицию в период подготовки крестьянской реформы, пользовавшимся доверием сосланных в Оренбург поляков и Т. Шевченко, подарившего Барановскому свой автопортрет (известны письма Плещеева к Барановскому); с оренбургским литератором, сотрудником «Искры» С.Н. Федоровым, которому поэт посвятил десять переводов из Гейне, повесть «Две карьеры» и рассказ «Неудавшаяся афера»; с семьей полковника В.Д. Дандевиля – человека образованного и оппозиционно настроенного (жене Дандевиля, Любови Захарьевне, сочувственно относившейся к тяжелому положению ссыльного поэта, посвящены стихотворения «При посылке Рафаэлевой мадонны», «Перед отъездом», «Листок из дневника»).

В Оренбурге поэт сблизился с приехавшим по поручению морского министерства в литературную экспедицию поэтом-демократом М.Л. Михайловым (ему посвящен перевод стихотворения В. Сырокомли «Птичка»), с поэтом Александром Жемчужниковым.

О литературной деятельности Плещеева периода оренбургской ссылки известно немного. За время ссылки поэт создал более сорока оригинальных стихотворений и более двадцати переводов; большинство из них написано в 1856–1859 гг.

Свое молчание в первые годы ссылки Плещеева объяснил словами Гейне, взятыми эпиграфом к сборнику стихотворений 1858 г.: «Я не в силах был петь». Подчеркивая, что он не изменил своим прежним взглядам, поэт назвал стихотворения 50-х годов «старыми песнями на новый лад». В стихотворениях А.Н. Плещеева этих лет основным остаются размышления о будущем, о возможности продолжить борьбу за свободу, о судьбе поэта-революционера, появляются сатирические тенденции. Хороший материал для сатирических произведений давали Плещееву его наблюдения над жизнью оренбургского общества, типичного для русской провинции. Жизнь провинциального города, нравы российских «ухабинских» губерний изобразил Плещеев в «оренбургских» повестях «Житейские сцены. Отец и дочь» и «Пашинцев». Обе повести написаны в Оренбурге. Повесть «Пашинцев», положительно оцененную Н.А. Добролюбовым, Плещеев считал лучшей своей прозаической вещью. За эту повесть Плещеев, по его собственному замечанию в письме к Н.А. Добролюбову, он был «предан анафеме в Оренбурге». Известен фельетон С.Н. Федорова в «Искре» о негодовании обывателей Оренбурга – Ухабинска, вызванном этой повестью.

Материалы к теме:

ИЗ ПИСЕМ А.Н. ПЛЕЩЕЕВА

В.Д. Дандевилю Оренбург, 22 декабря 1853 г.

…Я знаю положительно, что меня из общего списка представлений выключили, что Василий Алексеевич (гр.Перовский) приказал написать обо мне отдельный доклад, взяв в то же время с собой все бумаги, относящиеся к моему делу…

Но вот – пришли награды… мне все ничего нет. Это заставляет меня думать, что Василию Алексеевичу отказано государем. Забывать В.А. не имеет привычки ни о ком…

Просясь в поход, я имел в виду получить за него унтер-офицерство, если только бог вынесет невредимым. И потом на следующий год снова идти в степь. Если не будет экспедиции, – думал я, – может быть, какие-нибудь стычки будут, и все-таки есть больше шансов отличиться, чем высказывая в Оренбурге гибкость и грацию своего носка.

В.Д. Дандевилю в Петербург Оренбург, 18 января 1854 г.

… Досадно мне только то, что вы собираетесь сюда не раньше весны. Так скучно и грустно эту зиму в Оренбурге, что вы не поверите. Нет теплого уголка, где бы провесть вечер в откровенном, задушевном разговоре…

От Ивана Васильевича Павлова получил огромное письмо из Орла, доставившее мне много удовольствия, … все письмо написано чрезвычайно юмористически и зло. На это он мастер – как Вы знаете … Жалеет об Оренбурге, то есть собственно не о нем, а о кружке близких и добрых знакомых. Орловское же общество – судя по его словам – черт знает что такое…

Каких Вы накупили книг, добрейший мой? Но, впрочем, мне их, я думаю, читать не суждено. – Весной отправляюсь снова в степь. – Боюсь, чтобы Василий Алексеевич не приказал совсем перевести меня в 3-й батальон. Я лучше желаю быть прикомандированным, как теперь, чтоб при случае возвратиться в свой батальон… Здесь был перед праздником Авдеев, писатель, с которым я познакомился. Умный человек и без претензий. Не знаю, читали ли вы его «Горы» и «Нынешнюю любовь». Недавно его повести изданы отдельно.

В.Д. Дандевилю в Оренбург Ак-Мечеть, 9 ноября 1854 г.

… Я не скажу, чтоб я чувствовал большую симпатию к богоспасаемому граду, в котором Вы живете, но все-таки меня очень интересует все совершающееся в нем. Может быть, это по тому известному закону, что в воспоминании все дурное бледнеет, сглаживается и только одно хорошее выступает из-за тумана прошлого или, говоря словами Пушкина: «что пройдет – то будет мило». Я уверен, что если бы Оренбург был обречен подобно библейскому городу провалиться за грехи свои, то господь пощадил бы его для нескольких праведников, которые там найдутся. А уж где есть хоть один праведник. О том месте всегда отрадно вспомнить…».

В.Д. Дандевилю Форт Перовский, 27 декабря 1854 г.

…Что у Вас новенького?... Как Вы встретили праздники… Что оренбургское «обчество»: не прибавилось ли, не убавилось ли? Не поумнел ли Кузьминский с новым годом? Не поглупел ли Умнеющий?... Не поверите, как скучно порой бывает, и как мало надежды на лучшие дни. – Что я говорю – мало – вовсе нет ее. И бог весть что лучше – пуля – или целые годы нравственных страданий?

В.Д. Дандевилю 10 января 1855 г.

Ваши письма для меня были истинным утешением. Очень хочется порой узнать, что творится на белом свете, и даже на сером – оренбургском, где есть такие культурные личности и есть хорошие люди.

В.Д. Дандевилю 1 марта 1855 г.

С нынешней почтой узнал я через Сливинского, что я не представлен и что граф сделал отметку такого рода против моего имени: его еще рано представлять.

В.Д. Дандевилю 20 апреля 1855гг.

С этой почтой Бирон представляет конфирмованных. В числе представленных и я с Сераковским.

В.Д. Дандевилю 22 июня 1855 г.

Начинает мне противеть эта степная жизнь.

Мы ходили в поход. Цель похода была благородная – защита угнетенных, а ничто так не воодушевляет, как благородная цель. … Конфирмованные тоже опять участвовали все. Сераковский, Леоткевич, я, – из известных вам, – и еще человек до 10…

Оренбург 7 августа, 1856 г.

Вероятно, Вы думаете, что я чересчур уже завеселился в Оренбурге и потому не пишу к Вам. Если так – то Вы крепко ошибаетесь, мой дорогой. Я хотел тотчас же отвечать Вам – но меня угнали в караул, и теперь я только что сменился и боюсь опоздать на почту. В Оренбурге мне скучно и грустно до чрезвычайности… Ни одного теплого человека – ни одного искреннего слова участия. С каждым днем становится мне этот город противнее своей официяльностью, своим подобострастно – служебным характером. – Нет в нем тех – к кому, бывало, я шел с каждым горем своим, с каждой радостью, в надежде, что они будут разделены. Нет Вас, нет Эккельна, нет Павлова. – Отовсюду веет холодом; все как будто боятся сблизиться – пока не узнали, пользуюсь я расположением нашего владыки или не пользуюсь. – Ну да бог с ними. Искать в них – не в моем духе. – Один дом, где мне лучше еще, это Симоновы.

… Не знаю, куда деваться от тоски. На службу меня запрягли. Через каждые три дня в караул посылают, а после этих караулов – я совсем больной. Меня ломит и коробит всего. Нет! Плохой я служака. Грустно, право, когда подумаешь, что на другом поприще мог бы быть человек хоть сколько-нибудь полезен, а тут и силы и время тратишь напрасно. Но кланяться и просить здешнюю знать – начиная от г.Рейтерна – я положительно не намерен. Пусть выбьюсь из сил – но ропота моего они не услышат – даже и тогда, когда совсем разрушится мой не крепко-сплоченный – хилый организм…

М.Л. Михайлову 28 декабря 1856 г., Оренбург

Ждал, ждал я Вашего возвращения и дожидаться соскучился, дорогой Михаил Ларионович. Или Вас это проклятое багренье задерживает, или что-нибудь привлекательное нашли Вы в Уральске, в последнем, однако же, прямо сомневаюсь. Приезжайте скорее. Скука нестерпимая. – Обещались писать из Илецкой и не написали. Господь Вас знает, что с Вами делается.

Посылаю Вам еще один разговор Федорова, по-моему, – весьма, весьма не дурной. Если Вы еще не послали тот, так оба вместе отправьте. Да похлопочите, чтоб ему денег выслали. В большом он теперь горе, бедный. Отец у него умер. Славный старик – которого он ужасно любил. – Двенадцать человек детей осталось, а – состоянье небольшое.

Я послал в «Русский Вестник» 7 пьес, с польского. Одну Вам посвятил.

Н.А. Добролюбову Москва, 25 февраля 1860 г.

Очень жаль мне, что в «Современнике» за этот месяц не будет разбора моих книжонок. Из всех журнальных отзывов я только Вашим и дорожу. Остальные для меня важны единственно с точки зрения сбыта. Как бы строг ни был Ваш суд – я всегда готов сказать Вам за него спасибо.

Я бы желал, Николай Александрович, если это будет Вам не в тягость, – чтобы Вы прочли также и повесть, напечатанную в «Русском Вестнике» (Пашинцев), за которую я предан анафеме в Оренбурге, – и Вы сказали бы о ней свое мнение. Все мои повести вообще – вещи не важные – сознаю вполне, но мне кажется, что Пашинцев все-таки несколько удачнее вышел, чем все остальные…

Е.И. Барановскому Москва, 19 февраля 1860 г.

Ваше мнение об Оголине и подобных ему очень справедливо! Да! Из этих размашистых натур ровно ничего не выходит порядочного… Он и бил своих людей, как я слышал еще в Оренбурге. Это наши либералы! А уж ругают же меня… Звенигородская говорит, что от колодника, от ссыльного и ожидать ничего больше нельзя! Оголин утверждает, что моя женитьба есть бесчестный поступок, потому что я женился не по любви, а из-за денег, хотя ему очень хорошо известно, что я не взял за женой ничего – ни даже Андреевки…

Е.И. Барановскому Москва, 30 марта 1860 г.

Вы уже давно не выезжали из Оренбургского края. Что там нового? Катенин, говорят, был дурно принят в Петербурге и ничего не получил и никаких наград не привез. Достолюбезная оренбургская публика обманулась в ожиданиях. В «Колоколе» описаны дела по заводам Пашкова и Сухозанета и дело Жадовского. Любопытно прочесть – в каком виде все это изложено. Знаю еще, что на меня Оренбург комедию написал, поправленную Григорьевым, который едва ли ее не повез в Петербург. Сюжет рассказывают двояко… Один из авторов комедии – Северцев…[32].

ИЗ «ОРЕНБУРГСКИХ ГУБЕРНСКИХ ВЕДОМОСТЕЙ» (1860 г., № 7)

Главный предмет, которым занимается в настоящее время Оренбург – литература. Оренбург превратился в кабинет для чтения: Оренбуржцы читают с увлечением, рассуждают, спорят, осуждают или одобряют прочитанное. Львом Оренбурга – Плещеев; его «Пашинцев» наделал много шума. «Русский вестник» переходит из рук в руки, его читают с жадностью; поля плещеевской повести носят заметки и объяснительные надписи для непосвященных в тайны общественной жизни Оренбурга…

«Пашинцев» возбуждает здесь живой интерес. «Русский вестник» теперь зачастую выглядывает из широких карманов военных шинелей; это я заметил даже в католическом костеле…

М.Л. МИХАЙЛОВ (16.01. 1829 – 14.08. 1865)

Известный русский писатель-революционер, публицист, поэт, и переводчик Михаил Ларионович Михайлов родился 4 (16) января 1820 года, по одной версии в Оренбурге, по другой – в Уфе. Дед Михайлова, Михаил Максимович, был крепостным Куроедовых, родственников писателя С.Т.Аксакова, изображенных в «Семейной хронике» под фамилией Куролесовых.

Отец писателя, отпущенный на волю, стал чиновником. В 1826 году он был переведен из Уфы в Оренбург, где служил губернским казначеем в казенной палате, чиновником особых поручений в канцелярии Оренбургского военного губернатора, секретарем Оренбургского губернского правления.

В Оренбурге Л.М. Михайлов получил дворянское звание и женился на дочери В.Е. Уракова, генерал-лейтенанта, мелкого киргизского князя. Первым ребенком Михайловых был будущий поэт. Он родился полуслепым, с дефектом век. Операцию, вернувшую ребенку зрение, сделал писатель и врач В. Даль, служивший в те годы в Оренбурге. В 1835 году семья Михайловых переехала в Илецкую Защиту (теперь Соль-Илецк) в связи с назначением Л.М. Михайлова сначала старшим советником соляного правления, а затем управляющим соляным промыслом. Воспитанием детей (у поэта было три брата и сестра) родителям Михайлова помогала заниматься старшая сестра Лариона Михайловича Екатерина Михайловна (ей посвящены многие страницы автобиографической повести «Кормилица»). Простая, безграмотная женщина, она ввела будущего писателя в мир народного творчества, рассказала о трагической смерти дедушки, который «умер, не вынеся позора, от назначенного ему незаслуженного телесного наказания» (М. Михайлов).

Образование Михайлов получил домашнее. В качестве учителей отец пригласил к детям ссыльного студента (в Илецкой Защите, как и в Оренбурге, было много политических ссыльных) и немца, изображенного впоследствии Михайловым в известной повести «Адам Адамыч». О студенте Андрее Васильевиче повествуется в автобиографическом рассказе «Уленька».

После смерти отца (в 1845 году) дети Михайловых были увезены родственниками из Илецкой Защиты в Уфу. Будущему писателю к этому времени исполнилось 16 лет. Первые стихотворения Михайлова и очерки «Вогул» и «Казак Трофим» публиковались в петербургском еженедельнике «Иллюстрация».

В 1846 году писатель поступил вольнослушателем в Петербургский университет, где сблизился с Н.Г. Чернышевским. В 1848 году Михайлов был вынужден уехать в Нижний Новгород и поступить на службу к дяде в Соляное правление. Выйдя в отставку в 1852 году, писатель возвращается в Петербург, где печатает повести «Адам Адамыч», «Нянюшка», «Скромная доля», комедию «Тетушка», рассказы «Скрипач», «Кружевница» – произведения, написанные в традициях «натуральной школы».

В 1856–1857 годах Михайлов еще раз побывал в родных местах, являясь участником литературной экспедиции, организованной морским министерством «для исследования быта жителей, занимающихся морским делом и рыболовством». Михайлову, как уроженцу Оренбургской губернии, было поручено обследовать Оренбургский край.

Весной 1856 года писатель выехал в Оренбургскую губернию. Летом этого же года он проехал по рекам Белой, Уфе и Деме, осенью посетил Оренбург и Илецкую Защиту, встретился с оренбургским губернатором В.А. Перовским, поэтом А.Н. Плещеевым, затем выехал в Уральск, где прожил зиму, совершая небольшие поездки по окрестностям.

Эта поездка расширила представления писателя о жизни, быте народа, о его поэтическом творчестве. В результате были созданы «Уральские очерки», автобиографический рассказ «Уленька», где изображена Илецкая Защита, этнографические очерки, большинство из которых цензура не пропустила.

В 50-е годы Михайлов знакомится с Н.В. и Л.П. Шелгуновыми. Его любовные стихи этого времени навеяны чувством поэта к Л.П. Шелгуновой. Сохранил Михайлов и отношения тесной дружбы с Н.В. Шелгуновым. В 1858–1859 годах Михайлов и Шелгуновы совершают поездку за границу, где навещают Герцена и Огарева. Заграничные корреспонденции Михайлова печатались в журнале «Современник», где поэт с весны 1859 года вел отдел иностранной литературы.

Большую популярность Михайлову-публицисту принесли его статьи по проблемам женской эмансипации. За написание и распространение революционных прокламаций, в том числе «К молодому поколению», Михайлов в 1861 году был арестован, предан гражданской казни и сослан на каторгу, которая и свела его в могилу. 15 августа 1854 года А.И. Герцен в «Колоколе» поместил сообщение о смерти Михайлова под заголовком «Убили».

Часть наследия Михайлова была вывезена Н. Шелгуновым, приезжавшим в 1862 году к поэту в Нерчинский округ и подвергшимся за это аресту.

Материалы к теме:

УРАЛЬСКИЕ ОЧЕРКИ

Из путевых заметок 1856–1857 г. (отрывки)

...Вкруг земли уральского войска нет каменной стены, которая отделяла бы его, как Китай от Европы, но такая стена, и притом тверже камня, существует в головах уральцев. До сих пор все народонаселение их состоит из туземцев. На каждого заезжего смотрят они как на какого-то врага, который приехал высматривать и выведывать, что у них делается, и мешать им. Слово «иногородний», придаваемое здесь каждому не уральцу и не казаку, имеет почти бранный смысл. До сих пор живы у уральцев и ходят между ними пословицы о Москве, как ... о царском городе, откуда шли наряды их на службу и ограничения их вольницы.

«Держись, ребята! Москва глядит».

Или: «Живи, покуда Москва не узнала!»

Это вы услышите сплошь и рядом. И поговорки эти, имевшие смысл в то время, как были сказаны впервые, повторяются не бессознательно.

Еще недавно заезжих «бритоусцев» с камнем на шее кидали здесь в Урал: не суйся-де, где не спрашивают! Судьба того астронома, которого вздернули во время пугачевщины на виселицу, чтобы ему было ближе считать звезды, могла бы повториться здесь и без пугачевщины; но – Москва глядит!

Правда, все новые порядки, не заменяя старых и не улучшая их, а только возбуждая всеобщее неудовольствие, приходили из «Москвы», но ведь откуда же ждать уральцам своей доли просвещения; как не из Москвы? Не соседи же их киргизы принесут им свет – не свой, так из Кокана, из Хивы, вместе с халатами из глянцевитой сусы, с пестрыми войлоками и с циновками из эмбенских камышей?

Увы! С этими халатами не мало вздели на себя казаки и киргизских подхалатных побуждений. Впрочем – утешимся! Уральцы просвещаются... В Уральске есть уже ассамблея, а с ассамблеи, как известно, и начинается просвещение (см. любое руководство к русской истории).

На всем пространстве уральских земель, на котором поместились бы две с половиной Бельгии, стало быть могли бы издаваться по крайней мере две Independance Beige и два Nord всего одна жалкая школа для мальчиков, а для девочек вовсе нет училища; только в Уральске есть два лекаря, да Гурьеве один. Но зато есть ассамблея...

...Первое, что поражает вас в уральском собрании, это смешение новомодных платьев со старобытными сарафанами. На петербургских ассамблеях такого смешения не было: там все являлись во французских робронах или голландских шпензерах. Но в этом случае я отдаю преимущество ассамлеям уральским. Здесь яснее переход от Кошихина к Фаддею Булгарину.

Что за безобразие однако ж эти уральские сарафаны! Молодые женщины ввели в них некоторые изменения: кисейные рукава, пояса, и от этого они еще стали немного получше. Старухи же в своих толстых как лубок атласных, штофных, бархатных и парчовых широких облачениях без пояса имеют вид совершенных дьяконов.

В надежде: что скоро с древним сарафаном уралки скинут с себя и свою дикую закоснелость, я опишу эту одежду подробнее. Ворот сарафана подходит под самое горло. Вокруг шеи позумент, который идет двумя рядами вниз от душки к подолу, и подол спереди только, а не кругом сшит позументом. Рукава делаются из двух разных, отличных от самого сарафана материй, впрочем, обыкновенно такой же вековой прочности. Верхняя часть их, у плеч, на четверть выходящая из проймы называется «выставкой», хотя это название было бы приличнее голым плечам дам в модных платьях. Рукав широкий, пышно ниспадающий на кисть руки, с узенькой обшивкой, тоже трижды украшен позументом: в пройме, между выставкой и нижней частью и по обшивке.

Еще безобразнее кажется эта ряса, когда к ней примешивают что-нибудь европейское; а это случается сплошь: сверху накидывают какую-нибудь кружевную или бархатную мантилью или шаль.

Прически и головные уборы так же странны и дики, как лубочные сарафаны. Волосы, пробранные по середине низко опущены на висках и потом заложены за ухо: точно к щекам прилеплены котлеты.

Девушки носят на головах «ленту». Это, впрочем, не просто лента, а повязка, вышитая золотом, вроде низенького кокошника, в вершок вышины, не больше. Прежде к повязке прицепляли жемчужное кружево, ниспадавшее на лоб по самые брови. В косу вплетается обыкновенно дорогая лента, часто вышитая золотом. Так же вышивают и выставки на рукавах, если они из одноцветной материи или кисейные.

Замужние женщины носят «волосники». Это такой же почти кокошник, но сплошь обтянутый материей, концы которой расправлены и разглажены сзади словно веер...

...Поклонники старинных одежд, восхищаясь такими сарафанами и уборами, обыкновенно говорят: «Ну как же можно сравнить этакой сарафан с нынешними тряпками? Сколько надо теперь платьев завести, чтобы нарядно одеться! И все это рвется, и все каждый день мода новая. А такой сарафан идет из роду в род: от матери переходит к дочери, от бабушки к внучке. Это историей пахнет». Именно – пахнет. Но, признаюсь, я предпочитаю читать историю, готов еще, пожалуй, смотреть ее; но никак не нюхать. К тому же история, которой пахнет уральский сарафан, не отличается особенным ароматом. От этого сарафана пахнет скверным подобием ладана, которым чадил какой-нибудь беглый или самозванный казачий поп в потаенной часовне, служа всеношную или даже обедню в полотняной церкви. К этому, только отчасти историческому запаху, присоединяются и другие, вовсе не исторические, и сарафана не вымоешь и не вычистишь. Разве отдать его из красного или жаркого, то есть оранжевого цвета, перекофеить.

– Как это перекофеить? – спросил я у одной уральской барышни, когда услыхал от нее это словечко.

– Перекрасить в кофейненький цвет, – отвечала она.

– Какой же это кофейненький цвет?

– А вон!

И барышня указала мне на лиловый сарафан.

Описывая покрой уральских сарафанов, я сделал непростительный промах. Промеж двойного ряда позумента, идущего вдоль стана от ворота к подолу, насаживаются блестящие пуговки. Сколько их, я не считал: может быть, двенадцать, а может быть, и шестнадцать.

В счете пуговок на уральском сарафане нужно быть очень осторожным. Малейшая неверность может породить ученую полемику. Пример такой полемики может быть помнят специалисты по части женских пуговок. Для неспециалистов же я скажу в нескольких словах, в чем было дело.

Один из прежних писателей уральского быта упомянул мимоходом, что уралки шьют себе сарафаны с отборной девятой пуговкой. Другой исследователь повторил это сведение несколько иначе, а именно сказал, что уральские сарафаны обшиваются позументом с несколькими по нем металлическими блестящими пуговицами, из которых так называемая «девятая пуговка» обыкновенно бывает крупнее и богаче других.

Людям проницательным может показаться, что дело это касается не только этнографов, сколько швей, и швей не общечеловеческих, а единственно уральских. Но такое мнение совершенно ошибочно.

Третий описатель уральских нравов, местный ученый, с эрудицией специалиста, считавшего пуговки на сарафанах своих землячек и знающего, где приходится девятая, не только опроверг существование этой пуговки, но даже нашел высоко безнравственным самое предположение о ее существовании.

Не будучи судьей в этом деле, я ограничусь двумя маленькими отрывками об уралках из путешествия знаменитого Палласа, бывшего на Урале в 1769 году, и из «Исторического и статистического обозрения уральских казаков» г. Левшина, которое написано в 1821 г.

Вот что говорит Паллас: «Молодые люди всегда препровождают дни в забавах, и многие казаки вдались в праздность и пьянство. Женский пол так же любит увеселение, и кажется, что имеет склонность к щегольству и любви». Г. Левшин говорит: «Женщины здешние кажутся с первого взгляда неприступными...» Затем следует ряд точек. Вообразите мое удивление, когда я пересчитал эти точки и увидал, что их девять! Ни больше, ни меньше, как девять. Не подразумевалось ли под этими девятью точками де вять пуговок?

Красавиц между уралками я однако ж не встречал; вообще хорошеньких лиц мало. Часто к русскому типу примешивается что-то азиатское, напоминающее бухарскую сторону Урала, и преимущественно у женщин.

Еще более азиатского характера придают себе уралки пристрастием к белилам и румянам. Здесь, скажу между прочим, не говорят «она набелена, нарумянена», а «у нее накладное лицо». Чтобы сказать все о наружности уральцев и уралок, замечу, что у большинства черные волосы, а светло-русые головы очень редки.

Кроме странных сарафанов, у уралок есть и еще особенность: они все говорят, жеманно пришепетывая. Не думайте, что это какой-нибудь врожденный порок. Это просто здешняя мода, вошедшая в обычай и переходящая от матери к дочери вместе с бабушкиным сарафаном. Мужчины не прешепетывают: это принадлежность одних женщин. Очень может быть, что говорить «целовек» вместо «человек», «доцка» вместо «дочка», считалось даже некогда особенною красотой в женских устах. Теперь словечко «цяво?» произведет не больше впечатления, нежели простое «чего?».

Что касается лично до меня, я нахожу это пришепетыванье очень противным, и очень рад, что в семействах чиновников (так называют здесь всех без исключения офицеров) эта особенность женского говора мало-помалу исчезает. К слову замечу, что напрасно некоторые описатели здешнего быта приписывают уральским женщинам какой-то младенческий лепет, утверждая, будто они говорят «отсельница» вместо «отшельница», «сяляфанцик» вместо «сарафанчик» и т.д. После этого оставалось только сказать, что уралки называют Урал «Улялем», а себя «уляльками». Ничего подобного вы не услышите. Це вместо че оттого-то особенно и поражает слух, что звук ше не заменяется звуком се и буква р выговаривается твердо...

...Не менее патриархален обычай уральцев возить в свое собрание девочек от пяти до пятнадцати лет включительно. Зато они и не учатся ничему, кроме пляски да деланья глазок молоденьким офицерам.

Я сам был невольным свидетелем, как одна девочка лет двенадцати отцепила от своего браслета золотое сердечко, дала его своему кавалеру лет двадцати пяти и прошептала очень выразительно «твое навеки!».

Человеку во фраке не так легко попасть на пирушки простых казаков, как на чиновничью ассамблею. Присутствие такого гостя только смутит общую веселость. Поэтому я лишь раз рискнул быть на святках, на вечеринке в доме, где была невеста. Девицы и молодые люди играли в тесной комнате в веревочку, пожилые женщины грызли подсолнечные и тыквенные семечки, обыкновенное здешнее лакомство, и тихо разговаривали, мужчины сидели особняком в комнате рядом, еще более тесной, и тоже вели разговор за подносом с водкой и закуской. Может быть, по случаю некстати затесавшегося гостя игра в веревочку была совершенно безжизненная. Молодые люди или холостяки, как называют здесь, еще проявляли некоторую веселость, но девушки стояли кружком, держась за веревочку, словно деревянные. Бесстрастно выходила которая-нибудь из них в середину, бесстрастно подходила к которому-нибудь из юнош, державшемуся за веревочку и тихо ударяла его по рукам; рук никто не отнимал, и потому игра представляла томительное однообразие...

...Я не знаю ничего более темного и безотрадного, как семейный кров уральца, по крайней мере для постороннего человека, входящего под этот кров железными гремучими дверями с тяжелым засовом и замком, как у лавки или у подвала. Хвалят радушие, гостеприимство, хлебосольство уральцев, и я готов присоединить к этим похвалам свой голос, но – признаюсь – и то, и другое, и третье были мне по сердцу только в тех домах, где хозяева были женаты не на истых уралках, а на иногородных, то есть, где женщина не пряталась в своем неприступном гинекее или тереме, предоставляя мужчин в полную власть тяжелому подносу со множеством графинов и бутылок.

Этот поднос с неизменными водкой, лиссабоном и тарелками икры и балыка является мгновенно, как по мановению какого-то волшебного жезла, в гостиную, едва успели вы войти. Ранним ли утром вы приехали, поздней ли ночью, поднос является из дверей внутренних покоев и ставится перед вами на стол. Затем дверь во внутренние покои тотчас затворяется очень плотно, и уже вы даже не почуете присутствия женщины в доме. Сидите день, сидите ночь – ни женского голоса, ни шелеста женского платья не услышите. А между тем все здесь женаты. Даже юноши с едва пробивающимися усами если еще не мужья, то уже, наверное, женихи. Старый холостяк здесь такая же редкость, как осетр с золотистой икрой.

Как должны скучать женщины! Ни хозяйство, ни заботы о детях не могут поглощать всего их времени: хозяйство слишком не сложно, дети на руках нянек, и когда сходят с этих рук, мать не учит их сама. Да и чему стала бы она учить их, не зная сама ничего? К чтению вкус не развит. Это и не женское дело – читать. Остается надеть свой безобразный сарафан, сидеть с соседкой, грызть семечки и рассказывать или слушать рассказы о разных интимностях.

Грызенье или лущенье семечек – почти единственное и исключительное занятие, которому предана женская половина уральского населения с утра до ночи. Удивительно, как выдерживает у них язык! У меня от десятка разгрызенных семечек кончик языка болел чуть ли не целый день.

Если женщины и принимаются читать, то лишь как начинают стареть. И притом, что читают они? Разные цветники, трифологионы, творения сибирских, стародубских, иргизских и всяких диких учителей. Затем начинаются разговоры о том, что «Никон веру истыкал», праздные толки об Иисусе и Исусе, о богородице и Христородице, о разврате нынешнего века (за полуштофом пенного)...

...Обреченные своим жалким воспитанием на постоянную праздность, уралки – главные хранительницы старины, главные поклонницы предания. Ими держится весь нравственный кодекс уральца.

Казаку некогда погружаться в тонкости догматической полемики, некогда думать в походе о том, войдет ли он в царствие небесное, если сбреет для удобства или по приказу начальства бороду и выкурит товарищества ради трубку. Пока он был на службе, пока не воротился домой, к своим пенатам, то есть к большой вроде церковного иконостаса божнице с родовыми темными иконами в дорогих окладах, он молился, когда приходилось, во всех церквях.

Тут, дома, начинает обвевать его воздух далекого детства и воскрешает перед ним всю фантастически измененную годами обстановку этого детства...

...Казак так долго странствовал вдали от родного крова, что и у самого кудри пробила уже седина, и жена его смотрит бабушкой, и молодцы его ходят по вечеркам – играть с девками в фанты и в веревочку и петь песни. «Пора остепениться!» – думает казак, слушая рассудительные речи жены и тетушки мастерицы, которая тоже стала «по старости аки бабушка».

Он отдает в домашний гардероб свой служилый мундир, облекается в просторный хивинский халат, уничтожает свои трубки (в доме никогда не пахло проклятым зельем), строго держит все большие и малые посты, начинает читать книги домашней душеспасительной библиотеки, помещенной в шкапчике под «божьим» и уже с сердитым недоверием смотрит на книги беззастежные, светские, проникается описанною Денисом Виноградовым многострадальною жизнью соловецких и стародубских старцев и скитников, мало-помалу вступает и сам в прения, что новые книги все в никоновских лепешках и наконец умирает, напутствуемый таинственным попом, и хоронят его, как деда, в белой до пят рубашке, с желтою бородой по пояс, и отпевают его старцы и черницы, и дети его поедут в скит заказывать сорокоус по душе его и будут живо помнить свою юность, чтобы, как отец, вернуться к ней душой и бытом в старости.

Вот отчего, от этой замкнутости семейной жизни, от этого отчуждения женщины, так живуч здесь раскол. Поэтому делом первой важности было бы образование женщин – по «беззастежным книгам», скажем мы, употребляя их же выражение.

...Только общее образование может благотворно действовать и на раскол, который так беспокоит многих, хотя вовсе не потому, что служит задержкой прогрессу. Меры насильственные не могут тут помочь: как меха, они не тушат, а раздувают огонь. Если для образования нужно много времени, то для терпимости, которая быстро может очистить ему дорогу, давно пришла пора. Прежде всего должна исчезнуть мера, всего более, по моему мнению, раздражающая и разжигающая фанатизм раскола, а именно – запрещение строить часовни, давать им форму церквей и ставить на их крест. С отменением этого запрета раскольничья пословица «Христос терпел и нам велел!» скоро бы вышла из употребления и перестала бы служить главною опорой всех фанатических мудрствований.

Особенно ранит всех то, что, например, вчера запечатали или сломали здесь раскольничью часовню, а завтра возводится рядом магометанская мечеть особой архитектуры, с высоким минаретом, с которого азанчей будет громогласно, на всю окрестность, призывать «правоверных» к молитве. В Оренбургском краю мечети сплошь и рядом. Раскольничье население везде почти смешивается или граничит с магометанами, и часто поблизости новой горделивой мечети увидите вы деревянный надмогильный крест на месте стоявшей тут и сломанной по распоряжению земной полиции часовни...

...И высший слой казачества, так называемые чиновники, от хорунжего, пожалуй, хоть от генерал-майора, вследствие крайнего неразвития своего остаются горячими партизанами «старой веры», а потому и не допускают крутых мер. Бритье бороды и даже присоединение к единоверию большею частью ничего не доказывают: борода будет отрощена под старость, и не удобства ради, а по принципу, и официальное посещение единоверческой церкви не исключает молитв в потаенных часовнях...

...Встречая всюду в земле уральского войска еще очень крепкие и живучие остатки старины и в понятиях и в домашнем быту, невольно ожидаешь найти здесь больше, чем где-нибудь в России, древних преданий, былин и песен. Напротив, казаки очень бедны ими. Из песен больше всех отличается старым характером песня про Яикушку. Она любимая у уральцев и на редкой казачьей сходке после рыболовства не услышите вы ее. Вот она:

Яик ты наш, Яикушка,

Яик сын Горынович!

Про тебя ль, про Яикушку,

Идет слава добрая;

Про тебя ль, про Горыновича,

Идет речь хорошая.

Золочено у Яикушки

Твое было денышко,

Серебряны у Горыновича

Твои круты бережки.

Мутнехонек ты, Яикушка,

Бежишь ты быстрехонек;

Прорыл, протек, Горынович,

Все горушки, долушки;

Выметывал Яикушка

Посередь себя часты островы;

Со вершин взялся, до Горынович,

Бежишь вплоть до устьица,

До славного до моря,

До моря Каспийского,

До славного до города,

Бежишь ты до Гурьева...

...В напеве вообще всех уральских песен есть что-то дикое и преобладающий в них характер – та же удаль, которая слышится часто и в общерусских песнях, но без примеси так свойственной им кручины. Вместе с песней про Яикушку следует причислить к старейшим из уральских песен ту, в которой рассказывается об их набеге на Хиву.

...От знакомства уральцев со Стенькой Разиным сохранилось между ними только бранное слово: «Разина порода», которое считается очень обидным; ни песен, ни преданий о нем не случалось мне слышать так же, как и о Марине Мнишек, бывшей на Яике с Заруцким. На урочище, называемом Маринкиным Городком, нет ни следа большого поселения...

...Про кровавую пору Пугачевщины между уральцами ходят еще разные рассказы, и не редкость встретить старика или старуху, которые вполне убеждены, что Пугачев не был Пугачевым. Мне говорили здесь, что Пушкин не мог многого узнать от здешних стариков, помнивших Пугачева, оттого, что начинал свои расспросы неострожным отзывом о нем, как о самозванце.

В рассказах, которые мне случалось слышать, господствовало обыкновенно самое забавное смешение фактов и чисел, и из рассказов этих нечего заимствовать. Между прочим, более всего распространено мнение, что атаман Бородин, провожавший Пугачева, умер в Москве не своею смертью, что тотчас по приезде туда его угостили стаканом крепкого пунша, он лег спать и уже не встал больше. Другой рассказ приписывает быстрое достижение до атаманства Михайлова-Караульщикова тому обстоятельству, что он подал кружку браги Пугачеву, который понапрасну просил окружавших его клетку дать ему водицы – горло промочить. «Я об тебе не забуду!» – сказал Пугачев, – и Михайлов в царствование Павла Петровича был сделан атаманом...

Не только в песнях и рассказах про старину Урал именуется у казаков Яиком, так называют они его постоянно и нынче. Название Урал употребляется только официально. Поэтому мне кажется очень странным это переименование, и я никак не могу поверить, будто Яик переименован по единодушному желанию казаков. Такого suffrage universe никогда не было. Новое название сочинил просто-напросто какой-нибудь большой казачий «чиновник»; захотел прислужиться и выдумал небывалую волю всех казаков отказаться от своего старого имени [33].

ИЗ ПИСЕМ М.Л. МИХАЙЛОВА

Я.П. Полонскому 5 апреля, 1856 г., Уфа

«…Теперь я в Уфе и пробуду здесь до весны. Потом поеду по Белой, потом по Уралу, а там хочу в Киргизскую степь и АК-Мечеть». Начал уже свои работы…»

Н.В. Шелгунову 25 февраля, 1857 г., Уральск

Милый друг, Николай Васильевич!

В настоящую минуту у меня три желания: во-первых, обнять тебя поскорее; во-вторых, быть таким же хорошим человеком, как ты, чтобы не брать вперед никаких поручений от морского министерства, и если странствовать, то странствовать по своей воле, а лучше всего оставаться с теми, кого любишь. Но, взявшись за гуж, будь дюж. Надо хоть в исполнение этой пословицы быть похожим на тебя. Я, по мере сил, стараюсь об этом. Есть и некоторый успех. В статьях моих об Оренбургском крае будет, надеюсь, кое-что новое. Надо тебе заметить, что я, между прочим, выучился, сколько успел, по-татарски, что и дало мне возможность заняться совсем не тронутым предметом – башкирскими преданиями, которыми полна Оренбургская губерния. Нет такой реки, нет такой горы, про которую не существовало бы легенды или песни. И таковых собрал я изрядное количество. Кроме текстов, записал даже несколько мелодий с помощью брата. Ты их сыграешь на рожке? А? Курая, который я привезу с собой, ты, конечно, не сумеешь и в рот взять: я, сколько ни маялся, и один, и с учителем не мог извлечь ни единого звука. Должно быть, зуб со свистом. Кроме очерков Башкирии, значительную часть моих заметок об Оренбургском крае составит описание уральских казаков. Везде стараюсь, по мере возможности, говорить откровенно, без прикрас о положении края. Гадостей несть числа. Образчик моих рассказов увидишь ты в апреле в «Морском сборнике». Это описание багренья. Боюсь, что половина его застрянет в цензуре. По поводу багренья ты, вероятно, думаешь, что я объедаюсь здесь икрой. Оставь эту сладкую мысль! Урал так беднеет с каждым годом рыбой, что ныне икра стоила вначале один р. серебром за фунт, а потом немногим дешевле. Почем должна она быть в Петербурге? А при Палласе пуд стоил два с полтиной ассигнациями. Кстати, кланяюсь тебе за Палласа до земли. Скоро еду в Гурьев, а оттуда катну на пароходе на Мангышлак…

ИЗ ВОСПОМИНАНИЯ Н.В. ШЕЛГУНОВА О М.Л. МИХАЙЛОВЕ

…Михайлов был небольшого роста, тонкий и стройный. Он держался несколько прямо, как все люди небольшого роста. В его изящной фигуре было что-то такое, что сообщало всем его манерам и движениям стройность, грацию и какую-то опрятность. Это природное изящество сообщалось всему, что он носил. Галстук, самый обыкновенный на других, на Михайлове смотрелся совсем иначе. И это зависело от того, что Михайлов своими тонкими, «умными» пальцами умел завязать его с женской аккуратностью и изяществом. Самый обыкновенный сюртук, сшитый самым обыкновенный портным, принимал на Михайлове стройный, опрятный вид, точно с иголочки (в лучшие времена Михайлов шил платье у портных – французов). Это происходило просто от чистоплотности и физической порядочности. Михайлов не был красив: маленькие, узкие, вкось, как у киргиза; разрезанные глаза и бледно-смуглый цвет лица имели что-то восточно-степное, оренбургское; а приподнятые и загнутые дугой брови придавали его лицу своеобразную оригинальность. Но именно эта-то оригинальность лица и гармонировала со всей его фигурой; казалось, что фигура его была бы совсем другою, если бы у него было другое лицо… Ему нужно было делать усилие бровями, чтобы открыть глаза; от этого и вся фигура его получала какой-то приподнятый вид, точно усилие бровей приподнять веки приподнимало и всего его самого. И это-то некрасивое лицо светилось внутренней красотой, лучилось успокаивающей кротостью и мягкостью, чем-то таким симпатичным и женственно привлекающим, что Михайлова нельзя было не любить. И его все любили. В незлобливой натуре Михайлова было слишком много нервности чисто женской, его было легко огорчить и вызвать на глазах слезы. Но огорчения его обыкновенно быстро сменялись веселым настроением, и вообще Михайлов, как все люди живого темперамента, отличался порядочной долей легкомыслия. Я говорю это не в смысле порицания, потому что легкомыслие не есть недостаток; оно – красивая принадлежность известных натур, делающая их более привлекательными. Часто легкомысленные бывают пустыми и глупыми людьми, но не было также ни одного гениального и даровитого человека, который бы не был легкомыслен. Только скучные не легкомысленны. Легкомыслие состоит из чувства веры и надежды, двух лучших человеческих чувств, этих наших ангелов-хранителей, помогающих так легко переносить тяжелые случайности и удары жизни. Песталоцци говорит, что легкомыслие спасло его в несчастии. Вот этим-то легкомыслием, составляющим основу мужества, создающим быстрые переходы настроений и сообщающим душе светлый, праздничный характер, был богат Михайлов. С посторонними Михайлов держал себя с приветливостью, не допускавшей особенной близости, и с авторитетом, что происходило частью от сильно развитого в нем чувства литературного достоинства, а частью оттого, что в нем как во всех художественных натурах, было сильно чувство формы. Свое литературное достоинство Михайлов нес высоко и тщательно оберегал. Михайлов развился на тех старых литературных преданиях, когда талант считался даром неба, а писатель – носителем искры божией. Это чувство известной исключительности не только поднимало человека в его собственных глазах, но и возлагало на него моральное обязательство охранять свое достоинство, создавало чувство литературной чести, литературного благородства, литературной независимости. Писатель с настоящим, живым, деятельным чувством свободы не продавал своей независимости за чечевичную похлебку. Таким именно писателем и был Михайлов…[34].

М.В. Авдеев (10.10.1821 – 13.02.1876)

Михаил Васильевич Авдеев, прозаик, драматург, публицист, критик, родился в Оренбурге в семье состоятельного уральского казака, занимавшего видные посты в Уральском войске, а с 1832 г. бывшего на гражданской службе.

Будущий писатель получил неплохое домашнее воспитание (одним из учителей Авдеева был сосланный в Оренбург поляк Томаш Зан, друг Адама Мицкевича, философ, основатель виленского общества «филаретов»), учился в Уфимской гимназии. В 1842 году он был выпущен поручиком из Петербургского корпуса инженеров путей сообщения, по окончании служил в Нижнем Новгороде, Ярославле, в 1851–1852 гг. был столоначальником в Министерстве путей сообщения. Выйдя в 1852 году в отставку в чине инженер-капитана, писатель поселился на родине, в Оренбургском крае, в своем имении Буруновка Стерлитамакского уезда.

Во время Крымской войны Авдеева избрали начальником дружины оренбургского ополчения. В 1857 году писатель ездил за границу, где встречался с Тургеневым, переписывался с Герценом. По возвращении Авдеев был назначен членом Оренбургского губернского присутствия по крестьянским делам. В 1862 году он был арестован в Петербурге за «предосудительную в политическом отношении переписку» с Шелгуновым, Плещеевым, сосланным в Оренбург, поэтом-оренбуржцем М. Михайловым, за «выражение сочувствия государственному преступнику Михайлову». В справке III отделения отмечалось: «При всей своей осторожности он (Авдеев) высказывает иногда либеральный образ мыслей, и направление его совершенно герценовское» [35].

Как писатель Авдеев пользовался значительной популярностью среди читателей журналов «Современник» и «Дело», «Отечественные записки», благодаря своему умению откликаться на злободневные вопросы общественной жизни. Наибольший успех из произведений Авдеева имели «Варенька», «Записки Тамарина» и «Иванов», составившие трилогию «Тамарин», направленную против «провинциальных Печориных», и роман «Подводный камень», защищавший права женщин на свободу чувства. Несмотря на отрицательный отзыв, во многом несправедливый, о романах писателя, данный Н.Г. Чернышевским, произведения Авдеева пользовались широкой известностью, а имя Тамарина стало нарицательным и довольно часто появлялось в критических обзорах того времени.

Оренбургский край наиболее ярко запечатлен в очерках М. Авдеева («Поездка на кумыс», «Дорожные заметки»), рассказе «Горы».

Художественный материал:

М.В. Авдеев

Горы (фрагмент)

Прошедшее лето я жил в оренбургской деревне...Оренбургская губерния – чудный край. Это именно край, а не губерния – край и по пространству, и по своей совершенно особенной физиономии. А какое разнообразие и в климате, и жителях! В Гурьеве зреет виноград, в Раиме водятся тигры и барсы, на границе Вятской губернии с трудом поспевает одна репа. И на этом пространстве живут киргизы, калмыки, башкиры, мордва, чуваши, татары, черемисы, мещеряки, тептяры – всех не перечтёшь. Всё это говорю я Вам, чтобы дать понятие о разнообразии живописного края, в котором Европа сошлась с Азией, пароход встречается с верблюдом и танцевальная зала дворянского собрания, по проекту Тона, в двадцати верстах от кочевой кибитки. Итак, я жил в оренбургской деревне, ел шесть в день, пил кумыс с большим удовольствием, нежели раулевское вино, и охотился...

А.А. ГРИГОРЬЕВ (1.08.1822 – 7.10. 1864)

Аполлон Александрович Григорьев, русский поэт, литературный и театральный критик, жил в Оренбурге с 9 июня 1861 года по 5 июня 1862 года. Причиной «бегства» Григорьева из Петербурга в провинцию были расхождения поэта с редакцией журнала «Время» и некоторые обстоятельства личной жизни. В Оренбург Григорьев отправился из Петербурга (по маршруту Тверь – Ярославль – Казань – Самара – Бузулук) с Марией Федоровной Дубровской. О сложных взаимоотношениях с ней Григорьев рассказал в поэме «Вверх по Волге», созданной в год отъезда из Оренбурга. В Оренбурге поэтом были написаны статьи о Л.Н. Толстом и Н.А. Некрасове, переведен «Чайльд-Гарольд» Байрона, в зале Оренбургского благородного собрания прочитаны четыре публичные лекции о Пушкине.

Приехав в Оренбургский Неплюевский кадетский корпус «учителем 3-го рода по предмету русского языка», Григорьев с увлечением занялся преподаванием словесности (в письмах из Оренбурга он сообщал о своих нововведениях в преподавании). Среди оренбуржцев поэт нашел не только расположенных к нему людей – полковника Митурича, учителя Лебедева, актера Алюева, бывшего своего ученика; ученого-ориенталиста В.В. Григорьева, но и интересного для него литератора – оренбургского писателя С.Н. Федорова, печатавшего в «Искре» свои произведения под псевдонимом Буки-Ба.

Впечатления поэта об Оренбурге высказаны им в письмах к Н.Н. Страхову и М.П. Погодину. В этих высказываниях иногда проскальзывает некоторая противоречивость. Поэту приписывают четверостишие об Оренбурге:

Скучный город скучной степи,

Самовластья гнусный стан,

У ворот – острог да цепи,

А внутри – иль хам, иль хан.

Романтику Григорьеву недоставало в Оренбурге старинных соборов, древних икон, отсюда его сетование на Оренбург как на искусственный город, город без истории и традиций. Произведений Григорьева, связанных с Оренбургским краем, известно немного.

Материалы к теме:

ИЗ ПИСЕМ А.А. ГРИГОРЬЕВА

Оренбург. 1861, Июня 18 Н.Н. Страхову

…На первый раз вкратце расскажу тебе наше странствие. Тверь я видел два раза и прежде – но никогда не поражала она меня так, как в этот раз своею мертвенностью. Точно сказочные города, которые заснули, а у нее была история – куда и она подевалась?...

Ярославль – красоты неописанной. Всюду Волга и всюду история. Казань мне не понравилась. Татарская грязь с претензиями на Невский проспект. От Казани Волга становится великолепна, – но я, романтик, жалел о ее разбойниках… С Казанью кончаются города и начинаются сочиненные (правительственные) притоны, вроде Самары, Бузулука и Оренбурга… Да, мой друг, это притоны в полном смысле.

Оренбург. 1861 г. Август. 21 Н.Н. Страхову

…Я уже снова донкихотствую – с азартом и упоением. Книжку Разина я выгнал и заменил ее историческим чтением. Верхним классам читаю вместо уроков лекции – в средние ввел славянскую грамматику.

Из моих сотоварищей серьезный человек, кажется, один поп. Ближайший мой товарищ, Лебедев – дельный и отличнейший учитель языка и словесности, но птенец школы Иринарха Введенского…

Оренбург. 1861 г. Сентябрь 23 Н.Н. Страхову

…Жизнь в Оренбурге не очень дешева… Знаешь, когда я лучше всего себя чувствовал? В дороге. Право, если бы я был богат, я бы постоянно странствовал. В дороге как-то чувствуешь, что ты в руках божьих, а не в руках человеческих. О корпусе и своей в нем деятельности я тебе писал. Общество здешнее я мало знаю, да и знать-то не хочу… Город прескучный, в особенности для меня. Мне собор нужен, – старые образа в окладах с сумрачными ликами, – следы истории нужны, – нравы нужны. Хоть, пожалуй, и «жестокие», да типичные. Мало ль что мне нужно? А иногда так ничего не нужно, – и даже большею частью…

Оренбург. 1861 г. Октябрь 19 Н.Н. Страхову

…Сегодня только получил твое письмо от 8 октября. Из него увидел я, что до тебя еще не дошло мое последнее, весьма мрачное послание. Да что мне делать с собою? Мрак и хандра одолевают меня временами до апатии – где бы то ни было. Не думай, чтобы град Оренбург, – хотя поистине это самая тинистая трущоба во всей Российской империи, – был исключительно этому делу причиною. Нет! Уж мне на роду написано хандрить. Во мне есть неумолимые заложения аскетизма и пиэтизма, ничем земным не удовлетворяющиеся. Если бы я был богат, я бы, вероятно, вечно странствовал, и, конечно, преимущественно с религиозными целями, к великому горю и может быть, даже смеху вас всех…

Оренбург. 1862 г. Январь 19 Н.Н. Страхову

…Мои лекции собрали для здешних бедных 320 руб. серебром … Провинциальная жизнь, которую, наконец, я стал понимать, внушит мне, кажется, книгу вроде Путешествий Гейне под названием «Глушь». Подожду только до весны, чтобы пережить годовой цикл этой жизни. Сюда войдут и заграничные мои странствия, и первое странствие по России, и жажда старых городов, и Волга, как она мне рисовалась. И Петербург издали, и любовь – ненависть к Москве, подавившей собою вольное развитие местностей…, – вся нравственная жизнь, может быть…

Оренбург. 1862 г. Март 20 Н.Н. Страхову

...Зачем я ехал в Оренбург – и поехал бы – видит бог – в Камчатку – Мне надоело, опротивело нищаться, должать безысходно. А тут стало повторяться то же самое… Ну, представь ты мою жизнь. Нахватал я уроков гибель – вот уже первое бесчестное дело, а ведь я ехал для того, чтобы стать и внешне-то честным человеком. Друг, я ведь истинный Дон-Кихот был какой-то.

Оренбург. 1861 г. Сентябрь 16 М.П. Погодину в Петербург

…Там я большею частью ненужный человек. Здесь, в Оренбурге, уча русскому языку, честно и ревностно стараясь будить любовь к народности, к преданию, к церкви, к изящному, я, по крайней мере, не бесполезный рабочий…

С В.В. Григорьевым мы стали искреннейшими приятелями, с первого же дня моего приезда в Оренбург. Теперь он в степь уехал и воротится к 15 октября…

Из 57 жалованья в месяц немного сделаешь, особенно в Оренбурге, граде вовсе не дешевом. К январю у меня будут еще уроки в Киргизской школе рублей на двадцать пять, да напишу что-нибудь…

Если Вы будете отвечать мне на это послание, то получите рапорт о городе Оренбурге и о моей в оном деятельности… Служба здесь вещь менее пакостная, чем где-либо. Здесь еще дорожат людьми, свое дело знающими, да и начальство (директор и инспектор) честные, хотя, конечно, и мало сведущие люди. Безобразие, коли хотите, общее всем военно-учебным заведениям. Есть еще безобразие специальное, сочиненное Катениным: разделение Корпуса на два эскадрона, дворянский и недворянский (!!!). Но безобразие умеряется отсутствием строгости и формализма и страхом (ей богу) гласности…

Из воспоминаний коллег А.А. ГРИГОРЬЕВА по Оренбургскому кадетскому корпусу, записанных востоковедом Н.И. ВЕСЕЛОВСКИМ по просьбе Н. СТРАХОВА

«…Вышел приказ, чтобы учителя говели вместе с кадетами на четвертой неделе великого поста. Принесли этот приказ Григорьеву, прочитал он его, надо было расписаться на приказе, вот он написал:

Хоть много я грехов имею,

В них каюсь, их стыжусь, –

По приказанью не говею,

По барабану не молюсь.

…В другой раз А.А. написал большое стихотворение (ходившее в рукописи) вот по какому случаю. Приехал в Оренбург генерал-губернатор (чуть ли не Безак), весь чиновный персонал явился ему представиться, а он продержал явившихся несколько часов, не выходя к ним. Во время этого ожидания А.А. вынул записную книжку и набросал ядовитое стихотворение на сей случай. К сожалению, рассказчик самые-то стихи забыл, а упомнил только повторявшийся припев –

Эх-ма, спину гнут

Кабы им хороший кнут!» [36]

Л.Н. ТОЛСТОЙ (9.09. 1828 – 20.11. 1910)

Оренбургский край привлек внимание Л.Н. Толстого, вероятно, в конце 50-х годов XIX в., когда у писателя установились дружеские отношения с его двоюродной теткой А.А. Толстой (1817–1904), давним другом оренбургского губернатора В.А. Перовского. Родной брат Александры Андреевы – Илья Андреевич Толстой (1815–1879), дядя Л.Н. Толстого, – в 1840 г. был адъютантом Перовского, в 1851 г. снова получил назначение в Оренбург, где стал начальником штаба, а с 1859 по 1863 г. был наказным атаманом Оренбургского казачьего войска. Видимо, под влиянием рассказов тетушки 29 октября 1857 г. появляется запись в дневнике писателя «История Перовского».

Первая поездка Л.Н. Толстого в заволжские степи (на границе Самарской и Оренбургской губерний) была совершена в мае 1862 г. по совету врачей – для лечения кумысом. Писателя сопровождал слуга А. Орехов и два крестьянских мальчика Василий Морозов и Егор Чернов. В эту поездку, живя в башкирском селе Каралык, в 130 верстах от Самары, Толстой побывал в Уральске у своего приятеля Столыпина, бывшего в то время уральским атаманом. В отсутствие Л. Толстого в Ясной Поляне был произведен обыск, вызвавший гневные письма писателя А.А. Толстой, фрейлине царского двора.

В связи с ухудшением здоровья летом 1871 г. Толстой вновь отправился на кумыс в Каралык вместе с шурином Ст. Берсом и слугой И. Суворовым, в конце июня писатель съездил в Бузулук на ярмарку. После шестинедельного курса лечения кумысом Л. Толстой решил купить в Бузулукском уезде Самарской губернии землю у Тучкова, к которому ездил в августе 1871 г. в Москву для совершения купчей.

Кратковременная поездка Л.Толстого в заволжские степи в 1872 г. считается «организационной», вызванной хозяйственными заботами.

2 июня 1873 г. Толстые поехали в самарское имение (оно находилось на территории Самарской губернии на границе с нынешним Курманаевским районом Оренбуржья) всей семьей. Но лето этого года оказалось неурожайным. Потрясенный зрелищем народного бедствия, Толстой написал большую статью о самарском голоде в «Московские ведомости» с призывом к русскому обществу о помощи голодающим крестьянам. 23 августа Толстые вернулись из Самары в Ясную Поляну. Через год – 30 июля 1874 г. – Толстой вместе со старшим сыном уехал в самарское имение «посмотреть, что родилось, и свести счеты». Вернулся около 14 августа.

В 1875 г. (4 июня) Толстые отправились в самарский хутор опять всей семьей. 29 июня Толстой вместе с женой и тремя старшими детьми ездил на ярмарку в Бузулук. Под Бузулуком писатель посетил отшельника, прожившего в скиту, в пещере, им самим вырытой, 25 лет. Вернулись в Ясную Поляну 23 августа. Жизнь в степи, как всегда, оказала благотворное влияние на здоровье Толстого.

В самом Оренбурге Толстой побывал в сентябре 1876 г. Сопровождал писателя Н.В. Толстой, сын сестры. В Оренбург из Самары Л. Толстой ехал одним из первых пассажиров только что построенной Оренбургской железной дороги. Известна телеграмма, посланная писателем из Оренбурга 11.IX – 1876 г. в Ясную Поляну: «Чугунка задержала два дня Оренбург здоров очень интересно телеграфируй о себе Самару беспокоюсь Толстой». Предполагают (Л.Н. Большаков), что в Оренбурге писатель останавливался в Караван-сарае, где была квартира оренбургского губернатора Н.А. Крыжановского, сослуживца Толстого по Севастополю, и обширные покои для гостей. По свидетельству Н.Н. Гусева, Л. Толстой в Оренбурге был у купца Деева, который подарил ему тигровую шкуру, и «сделал по указаниям Деева несколько поездок на конские заводы, расположенные вблизи Оренбурга».

Вспоминая о поездках в «заволжские степи» в разные годы, Илья Львович Толстой писал: «С хутора папа несколько раз ездил за лошадьми на ярмарки в Бузулук и в Оренбург… В другой раз папа привел из Оренбурга чудного белого бухарского аргамака и пару осликов, которых мы потом взяли в Ясную и на которых ездили верхом несколько лет. Папа их назвал Бисмарк и Макмагон».

В июне 1878 г. Л. Толстой снова отправился в свое самарское имение. К этому времени он прикупил у барона Бистрома новый участок земли в 4.022 десятин в Бузулукском уезде – «хутор на Моче», на речке, вытекавшей из отрогов Общего Сырта.

В этот год в самарском имении гостили С. Берс и известный критик Н. Страхов. Судя по воспоминаниям С. Берса, они посещали с писателем ярмарки, были на Меновом дворе в Оренбурге, принимали участие в уборке урожая. Как и в 1875 году, Толстой устроил для русских крестьян и башкир скачки, но они получились менее удачными, чем предыдущие.

В конце июля 1881 г. Л. Толстой с сыном Сергеем ездил в самарское имение на три недели. В эту поездку его интересовали местные сектанты, особенно молокане. Толстой бывал у них, разговаривал на религиозные темы. В этот год у писателя появилась мысль о свертывании самарского имения.

Последний раз в свое самарское имение Толстой съездил летом 1883 г. В этот приезд писатель встречался с сектантами и народниками (друзьями и знакомыми Бибикова – управляющего самарским имением в 1878–1884 гг.), – один из которых оренбуржец Е.Е. Лаза рев [37] из села Грачевки Бузулукского уезда стал прототипом Набатова в «Воскресении». Писатель навещал народника Лазарева в Бутырской тюрьме, что дало определенный материал для описаний положения заключенных в романе.

Кроме того, оренбургские впечатления Л. Толстого нашли отражение в повести «За что?», героем которой является польский революционер Винцентий Мигурский, сосланный в Уральск при Перовском. Время Перовского хотел описать Толстой в романе о переселенцах, для которого в 1878 г. А.А. Толстая передала писателю для прочтения письма оренбургского губернатора. Сохранились отрывки из незаконченных произведений Толстого, в которых, как предполагают исследователи, под именем Щетинина изображен В.А. Перовский.

К сожалению, роман о Перовском не был написан, но эпизод из его жизни о пребывании в плену у французов Толстой использовал для описания Пьера Безухова в плену в романе «Война и мир», а главы о Пьере у постели умирающего отца, как уже упоминалось, напоминают рассказ В.А. Перовского в письме В.А. Жуковскому о примирении старшего брата А.А. Перовского (Антония Погорельского) с умирающим отцом – А.К. Разумовским.

«Оренбургскими» можно считать рассказы «Ильяс» и «Много ли человеку земли нужно».

В настоящее время в память о «самарском имении» Л. Толстого установлены два памятника – один на территории Самарской области в 14 км. от с. Покровки Курманаевского района Оренбургской области – стела с барельефом Л.Н. Толстого, второй памятник (каменная плита с надписью – «Здесь стоял дом Л.Н. Толстого…») – на границе с Курманаевским районом.

Эпистолярный и мемуарный материал:

ИЗ ПИСЕМ Л.Н. ТОЛСТОГО

1871 г. Июля 16…17. Каралык А.А. Фету

«…Если бы начать описывать, то я исписал бы 100 листов, описывая здешний край и мои занятия. Читаю и Геродота, который с подробностью и большой верностью описывает тех самых… скифов, среди которых я живу…

Жара третий день стоит страшная. В кибитке накалено, как на полке, но мне это приятно. Край здесь прекрасный, по своему возрасту только что выходящий из девственности, по богатству, здоровью и в особенности по простоте и неиспорченности народа.

Я, как и везде, примериваюсь, не купить ли имение».

1873 г. Июля 8 Хутор на Тананыке Т.А. Кузминской

«…Наша жизнь здесь, в Самаре, удалась как нельзя лучше во всем, что зависит от нас, в особенности, от Сони. Она поняла эту здешнюю, не такую, как ваша кавказская – блестящую, парадную, а степную, неопределимую; незаметную прелесть лучше, чем я ожидал…»

1873 г. Июля 28. Хутор на Тананыке Издателям «Московских ведомостей»

Прожив часть нынешнего лета в деревенской глуши Самарской губернии и будучи свидетелем страшного бедствия, постигшего народ, вследствие трех неурожайных годов, в особенности нынешнего, я считаю своим долгом описать, насколько сумею правдиво, бедственное положение сельского населения здешнего края и вызвать всех русских к поданию помощи пострадавшему народу…

…Проехав по деревням от себя до Бузулука 70 верст, и в другую сторону от себя до Борска 70 верст, и еще до Богдановки 70 верст, и заезжая по деревням, я, всегда живший в деревне и знающий близко условия сельской жизни, был приведен в ужас тем, что я видел: поля голые там, где сеяны пшеница, овес, просо, ячмень, лен, так что нельзя узнать, что посеяно, и это в половине июля… По дорогам везде народ, который едет или в Уфимскую губернию на новые места, или отыскивать работу, которой или вовсе нет, или плата за которую так мала, что работник не успевает зарабатывать на то, что у него съедают дома.

По деревням, во дворах, куда я заезжал, везде одно и то же: не совершенный голод, но положение близкое к нему, все признаки приближающегося голода.

1875 г. Августа 25 А.А. Фету

…К чему занесла меня туда (в Самару) судьба – не знаю; но знаю, что я слушал речи в английском парламенте (ведь это считается очень важным), и мне скучно и ничтожно было, но что там – мухи, нечистота, мужики, башкирцы, а я с напряженным уважением, страхом проглядеть, вслушиваюсь, вглядываюсь и чувствую, что все это очень важно…

1876 г. Сентября 5. Казань С.А. Толстой

…Об оренбургском плане напишу тебе из Самары. В Оренбург мне было приятно съездить потому, что Деев этот тамошний и мне поможет в покупке лошадей, и там бы я увидел Крыжановского. Во всяком случае я постараюсь не выйти из 14 дней…

1876 г.Сентября 7. Пароход на Волге С.А. Толстой

…Мы потеряли 2-е суток. Несмотря на то, надеюсь попасть в Оренбург, куда мне очень хочется. Железная дорога, говорят, хотя и не открыта, ходит очень правильно 2 раза в сутки, и езды менее суток…

1876 г. Сентября 26…27 Н.Н. Страхову

…Я на днях вернулся из Самары и Оренбурга – очень хороша была поездка…

1876 г. Сентября 26…27 А.А. Фету

…На днях вернулся из Самары и Оренбурга… Поездка моя была очень интересна – отдохнул от всей этой сербской бессмыслицы…

1878 г. Января 3 А.А. Толстой

…У меня давно бродит в голове план сочинения, местом действия которого должен быть Оренбургский край, а время – Перовского. Теперь я привез из Москвы целую кучу материалов для этого. Я сам не знаю, возможно ли описывать В.А. Перовского и, если бы было возможно, стал ли бы я описывать его; но все, что касается его, мне ужасно интересно, и должен вам сказать, что это лицо, как историческое лицо и характер, мне очень симпатично. Что бы сказали вы и его родные? Не дадите ли вы и его родные мне бумаг, писем? С уверенностью, что никто, кроме меня, их читать не будет, что я их возвращу, не переписывая, и ничего из них не помещу. Но хотелось бы поглубже заглянуть ему в душу [38].

С.Л. Толстой

ОЧЕРКИ БЫЛОГО (отрывки из воспоминаний)

…2 июня (1873) мы всей семьей, вместе с Федором Федоровичем Кауфманом, Степой Берсом, няней, слугою Сергеем Арбузовым, поехали в недавно купленное отцом имение в Бузулукском уезде, Самарской губернии. Это имение, размером в 1800 десятин, отец купил у Тучкова, по 8 рублей за десятину, на деньги, полученные за свои сочинения…

…Наш дом на хуторе, на Сухом Тананыке, был вроде крестьянской избы: все мы не могли в нем поместиться, и Ф.Ф. Кауфман, и братья Илья и Лев прожили все лето в пустом амбаре, а отец и Степа Берс – в купленной отцом башкирской кибитке (род войлочной палатки)…

…Для кумыса был приглашен один старый башкирец, знакомый отцу по прежним его поездкам на кумыс, Мухамедшах Рахматуллин (а по-русски Романыч). Он поставил недалеко от дома свою войлочную кибитку и привел с собой десять дойных кобыл… Мухамедшах был умный и по-своему культурный человек; он знал арабский язык, читал Коран, был благовоспитан, тактичен. Одна из любимых тем его разговоров была о том, как башкиры жили в старину и как теперь хуже стали жить. В прежнее время у всех были кочевки (кибитки), а теперь живут круглый год в зимовках (избах)…

…Русские деревни, соседние с нами, были: Гавриловка, в семи верстах, Патровка, в девяти верстах, и Землянки-Алексеевка – в восемнадцати верстах… В Гавриловке нашим знакомым был Василий Никитин, степенный, рассудительный, словоохотливый человек, лет шестидесяти, с рыжей бородой и многочисленными веснушками на лице и на руках. Он бывал у нас на хуторе, и мы у него в Гавриловке, причем происходило чаепитие. Его любимое слово «двествительно» впоследствии было вложено в уста первого мужика в «Плодах просвещения».

В Патровке нашими знакомыми были молокане…

…В начале лета этого года (1875) мы вторично всей семьей, вместе с Степой Берсом, поехали в самарское имение – до Нижнего по железной дороге, от Нижнего до Самары – пароходом, от Самары до имения – на лошадях. Опять около хутора поселился в кибитке Мухамедшах Романыч вместе со своими кобылами, жеребятами на привязи и своей старой женой, снохой и внуком Газисом. Событиями этого лета были – поездка в Бузулук, скачки и попытки киргизов увести наших лошадей.

29 июня в Бузулуке бывала большая ярмарка. Отец поехал туда отчасти для того, чтобы купить кобыл для затеваемого им конского завода, отчасти просто, чтобы повидать новые места. С ним поехали моя мать, Степа и мы, трое старших. От этой поездки у меня остались впечатления: плохая гостиница с клопами, коричневые овцы с смешными курдюками на задах, косяки (табуны) невыезженных лошадей, лихая выездка этих лошадей, страстный гортанный говор башкир и киргизов, всеобщее оживление и пыль, пыль, пыль. А за Бузулуком был тихий отшельник, простой мужик. Отец с ним много разговаривал и очень интересовался им.

В конце лета отец оповестил башкир, живших на Каралыке, Камелике и даже на Иргизе, а также жителей ближайших русских сел, что 6 августа в его имении будут устроены скачки на пятьдесят верст. Призами были: бычок, ружье, часы, башкирский халат и еще что-то. Народу собралось много. Степь оживилась. На ней, как большие грибы, выросли серые войлочные кибитки башкир, стояли рыдваны и плетушки с поднятыми кверху оглоблями, паслись лошади, горели костры и сновали конные и пешие башкирцы. Отец дал башкирцам на съедение жирного хромого жеребенка и несколько баранов; кумыс лился рекой, и башкирцы веселились, как дети, играли на курае и на горле, пели свои песни, плясали и болтали без умолку.

Перед скачками отец предложил желающим бороться и тянуться на палке. Начали состязание я и мой сверстник, сын соседнего арендатора, Тимрот. Он меня поборол, что меня жестоко огорчило. На палке тянутся так: борющиеся садятся друг против друга, смыкаются подошвами, берутся оба руками за палку и стараются поднять друг друга. Отец всех перетянул, кроме толстого землянского старшины; он не мог его поднять просто потому, что старшина весил не менее десяти пудов.

На ровном месте, в степи, глубокой вспашкой была намечена окружность в пять верст; эту окружность надо было обскакать десять раз. Скакали тридцать две лошади, между ними одна наша лошадь, четыре или пять лошадей русских крестьян, остальные башкирские лошади. Жокеями были мальчики-подростки, различавшиеся по разноцветным платкам, которыми были обмотаны их головы.

Организация скачек была не совсем удачна. Когда лошади были уже пущены, отец перевел место финиша на довольно большое расстояние от старта (для того, чтобы расстояние равнялось точно пятидесяти верстам), а это сбило расчет скачущих. Затем верховые башкиры, не участвовавшие в скачках, метались по кругу, поощряя своих скакунов и сбивая прочих. Только семь лошадей доскакали, остальные сошли с круга. Первый приз взяла башкирская лошадь, проскакавшая пятьдесят верст в час тридцать девять минут, второй приз – наша лошадь, следующие призы взяли опять башкирские лошади, и только один какой-то приз достался лошади русского. Русские были недовольны и говорили, что башкирцы сбили их лошадей. Но в общем скачки доставили всем большое удовольствие.

В самарском имении, по замыслу моего отца, должен был быть большой конский завод. От слияния культурных кровей английских и русских рысистых со степными – башкирскими, киргизскими и калмыцкими – должны были произойти крепкие, выносливые лошади, особенно годные для кавалерии. Условия для такого завода в самарской степи были вполне благоприятны. Степное сено с почти девственно почвы было питательно, как овес, пастбищ было достаточно. Во исполнение этого замысла отец купил несколько прекрасных породистых жеребцов и большое число степных кобыл…

…3 сентября (1876) отец, взяв с собою своего племянника Николеньку Толстого, поехал в самарское имение, а оттуда в Оренбург для покупки лошадей. В Оренбурге он виделся с генерал-губернатором края, своим сослуживцем по Севастополю, Крыжановским и познакомился с очень богатым купцом Деевым, торговавшим с Туркестаном. Деев его почему-то возлюбил и подарил тигровую шкуру, которую по приезде в Ясную отец подарил сестре Тане. Отец рассказал про Деевых, что их предок разбогател тем, что продавал русских девушек в гаремы Средней Азии…

…На этот раз (1878) мы поселились не на Сухом Тананыке, а на хуторе во вновь купленном имении, на истоках реки Мочи. Здесь Моча еще не речка; летом ее русло сухо, и только в трех или четырех местах вода стоит в небольших озерках. Хутор стоял на берегу грязного пруда, обсаженного ветлами. Дом был поместительнее, чем тананыкский, но характер местности и отдаленность от жилых мест были те же …Теперь управляющим имением был Алексей Алексеевич Бибиков…

…Земля на другом берегу речки Мочи, против нашего хутора, принадлежала казне и числилась не в Бузулукском, а в Николаевском (позднее Пугачевском) уезде…

…К 29 июня (1878) мы большой компанией поехали на ярмарку в Бузулук на линейке и в плетеной тележке. Поехали мои родители, мы – трое старших; Н.Н. Страхов и М. Nief. До Бузулука, 80 верст, мы ехали целый день. Когда уже стемнело и мы приближались к Бузулуку, ось линейки, не подмазанная ямщиком, загорелась, и мы остановились среди поля…

…На другом берегу реки Мочи, на казенном участке, арендуемом Бибиковым, Василий Иванович Алексеев на какое-то полученное им небольшое наследство выстроил себе избу. Недалеко от хутора Бибикова поставил свою кибитку вместе со своими кобылами и жеребятами Мухамедшах Романыч, и там же, в другой кибитке, в землянке и амбаре Бибикова, поселились приглашенные им гости и кумысники.

Всего на нашем и бибиковском хуторе жило почти тридцать человек. Из них особенно заинтересовал отца и меня Егор Егорович Лазарев. Это был мускулистый, белокурый, бодрый, веселый крепыш среднего роста; двадцати восьми лет, с открытым лицом. В его разговоре сказывалось его крестьянское происхождение: он пересыпал свою речь народными выражениями. Из седьмого класса гимназии он был исключен и арестован; просидел два с половиной года в доме предварительного заключения, в 1879 году судился по процессу 193-х, был оправдан, после чего был взят на военную службу и отправлен сперва в Уральск, а затем в Карск. Там он, будучи первое время рядовым, а потом унтер-офицером, продолжал вести пропаганду не только среди солдат, но и среди офицеров. Окончив службу, он вернулся в свою родную Грачевку, где крестьянствовал вместе с матерью и братом, прирабатывая в качестве частного поверенного при Бузулукском съезде мировых судей. В этот же период его жизни мы и познакомились с ним. Большинство кумысников и гостей Бибикова были, как тогда говорили, «красными», и отец не раз спорил с ними по вопросу о революционном насилии.

Признаюсь, я больше сочувствовал Лазареву и молодежи, чем моему отцу. Отец впоследствии вспомнил о нем; когда писал «Воскресение». На Лазарева похож Набатов…

…В июне 1884 года мой самарский знакомый революционер Егор Егорович Лазарев был по доносу известного предателя Дегаева арестован и, по административному постановлению Комитета министров, приговорен к ссылке в Восточную Сибирь на три года. В конце августа он был переведен в Бутырс кую тюрьму.

…Отец, приехав в Москву, как я и предполагал, не раз ходил на свидание с Лазаревым; сцены, виденные им там, впоследствии описаны им в «Воскресении»…

И.Н. Захарьин-Якунин

У Льва Николаевича Толстого (из воспоминаний)

…Лев Николаевич заговорил о моей книжке «Хива». Оказалось, к крайнему моему изумлению, что он прочел уже более половины этой книжки.

– Всю не успел еще прочесть, – заговорил Лев Николаевич, – Меня этот поход очень интересует. А скажите, пожалуйста, я хотел бы знать, правда или нет, что Перовский во время этого похода зарывал в землю живьем молодых киргизов – проводников в присутствии их отцов?... Вы, может быть, это знаете, так как для своей книги должны были прочесть очень многое об этом несчастном походе.

Я отвечал, что это выдумка, что я, живя в Оренбурге и разговаривая со многими участниками похода и подробно расспрашивая их об этом походе, не слышал ничего подобного, что Перовский, действительно, во время бунта киргизов в этом походе, когда они, получив деньги вперед еще в Оренбурге, хотели бросить отряд на произвол судьбы в снежной степи и уйти обратно в свои кочевья, вместе с верблюдами, покидав вьюки, приказал ввиду упорства взбунтовавшихся, расстрелять трех человек, – и только таким образом спас отряд, состоящий из четырех тысяч человек.

– Но откуда же взялся слух о такой ужасной жестокости?

Я объяснил, что этот «слух» был пущен в русской печати впервые таким «достоверным свидетелем», как редактор одного субсидируемого в Москве исторического журнала…

– Ах, как я рад, как я рад, что этого не было! – проговорил Лев Николаевич. – Я именно был уверен, что Перовский не мог этого сделать. А ведь все-таки, – сказал Лев Николаевич после небольшой паузы, – главнокомандующий он был плохой.

Я отвечал:

– Это несправедливо, Лев Николаевич. О Перовском нельзя судить по одному зимнему походу в Хиву, ему не удавшемуся: это все равно, например; как если бы Наполеон, в своей первый поход в Италию, потерпел бы поражение со всем своим отрядом от зноя и жажды; значит, и о нем бы тогда можно было говорить, что он «очень плохой главнокомандующий»… Ведь Перовский потом, в 1853 году, совершил один из самых блестящих походов в глубь той же Средней Азии.

Е.Е. Лазарев

«В МОЛОДОЙ КОМПАНИИ…» (из воспоминаний о Л.Н. Толстом)

Мое личное знакомство с Львом Николаевичем началось в 1882 или 1883 году, когда он со старшим сыном Сережей и его учителем В.И. Алексеевым приехал в свое самарское имение в башкирской степи. Прожили мы там две-три недели на лоне природы, в большой, разнообразной и интересной компании.

Имение это не походило на обычные барские имения. Кругом степь необъятная. Но в имении, ни близ имения нет ни села, ни деревни. Барская усадьба – небольшой флигель с некоторыми службами да ряд башкирских юрт для гостей и кумысников, которые по знакомству приезжали сюда каждый год, главным образом интеллигенция. Близ дома стояла специальная башкирская юрта, в которой приготовлялся кумыс и в которой специалист башкир угощал всех желающих пить кумыс – каждого порознь и целой компанией, с раннего утра и до поздней ночи. Казалось, что он имеет неисчерпаемое море кумыса…

Артельное кумысное питание совершалось правильно раза два в день. Два раза в день компания собиралась для обеда и ужина. Обряд принятия пищи и кумыса совершался медленно и сопровождался самыми душеспасительными разговорами, спорами и даже ссорами между «идеалистами» и «материалистами». К этим совместным пиршествам ежедневно приходил Лев Николаевич, которому больше всего приходилось защищаться от наскоков молодых сил. Нередко, однако, он уносился в прошлое или приводил художественную иллюстрацию своего положения, при которой все спорщики смолкали и, разинув рты, жадно впивались в рассказчика молодыми, сверкающими жизнью глазами.

С величайшим восторгом я вспоминаю до сих пор эти недели, проведенные в обществе Льва Николаевича… Здесь, в степи, все как-то естественно жили враспояску. Любители, даже дамы, ходили босиком. Сам Лев Николаевич чувствовал себя превосходно. В нашей молодой компании он молодел сам, проникался игривостью и смиренно выносил ярые нападки молодежи за свой неумеренный идеализм… И молодежь, и сам Лев Николаевич разражались часто заразительным смехом, когда 17-летняя курсистка с яростью нападала на него, доказывая, что Лев Николаевич не знает настоящей жизни и рассуждает, как невинное дитя. Молодой князь Оболенский, товарищ Сережи, неизменно стоял за эту курсистку, находя, что она всегда права…

В это мое первое знакомство с Толстым на лоне природы мне не удалось беседовать с ним наедине и основательно на интересовавшие меня темы: при его обычных посещениях наших собраний он безраздельно становился достоянием или жертвой всей компании. Ему приходилось играть роль представителя «консервативных» отцов, а вся остальная молодая компания высоко держала революционное знамя «детей».

Лоно природы, ширь степей необъятная да высь поднебесная, гипертрофия молодой энергии, свобода, простота жизни и общее доверие друг к другу – все это давало полный простор проявлению широкой русской натуры.

– Бей по голове двуглавую хищную птицу! – кричала на всю степь молодежь.

– Не тронь и клопа! – отвечал Толстой.

Случалось, наши горячие споры, по русскому обычаю, переходили в ссоры, причем доставалось на орехи и «консервативному» графу.

Помню случай. Однажды молодежь нападала, Толстой защищался. Спорили сначала спокойно и весело, потом разгорячились, все стали говорить колкости. Вдруг, посреди битвы и всеобщего возбуждения, Лев Николаевич встает и с дрожью в голосе просит у всех прощения за то, что он нас рассердил… вывел из себя… Не могу забыть того чудного чувства горячей нежной любви к Льву Николаевичу, которое охватило тогда всю нашу компанию. У него тоже были слезы на глазах. Тотчас после этой сцены мы снова все уселись на траву, и Лев Николаевич стал нам оживленно рассказывать различные анекдоты из своей прежней жизни, нисколько не стесняясь в выражениях и присутствия девиц.

21 июля 1884 года я был неожиданно арестован в своем селе и спешно доставлен в самарскую тюрьму. Здесь мне объявили постановление от 8 июля того же года о высылке меня административным порядком в Восточную Сибирь сроком на три года… Я прибыл в Москву, в Бутырскую пересыльную тюрьму, лишь 22 августа – на другой день по отходе последней политической партии этого года в Сибирь, так что мне приходилось ждать в Бутырках до весны, до первой партии будущего года, то есть до мая месяца…

В один день ко мне неожиданно явился на свидание… А.А. Бибиков в сопровождении моей матери, которую он привез из Самары и поместил у Льва Николаевича в Хамовниках, где он жил в эту зиму. Бибиков возвращался вскоре назад в Самару, но Лев Николаевич оставил мать у себя в доме, чтобы дать ей возможность подольше видеться со мной. Иногда он сам приходил на свидание ко мне вместе с матерью. А когда она, наконец, уехала, Лев Николаевич продолжал ходить ко мне в установленные дни. Здесь, наконец, мы могли говорить исключительно о наших личных взглядах и настроениях.

Свидания нам давали в общем зале, где одновременно происходили свидания других заключенных с их родными и знакомыми. Лев Николаевич внимательно рассматривал всех присутствующих и расспрашивал меня обо всех…

Однажды во время свидания Лев Николаевич обратил особое внимание на молодую пару воркующих голубков – административно-ссыльного Ивана Николаевича Присецкого с женой, с которой он повенчался в киевской тюрьме, когда та, будучи невестой, жила на воле. Она приехала теперь в Москву, чтобы следовать за мужем в ссылку.

– Как, – спрашивал Лев Николаевич, – значит, они до сих пор остаются на положении жениха и невесты?..

Я улыбнулся утвердительно.

Лев Николаевич молчал и из-под бровей все время смотрел на молодую пару, которая сидела близко друг к другу, крепко сцепившись руками.

– Как, – снова спрашивал он, – неужели им не позволяют остаться одним… вместе спать не дают?

Я вновь улыбнулся при мысли о такой наивности и, признаюсь, был немножко смущен, потому что Лев Николаевич говорил это своим обычным ровным голосом, отнюдь не понижая его при своем щекотливом вопросе…

Мы оба продолжали молчать, потому что все его внимание перенеслось на молодую пару. Я не прервал молчания, ибо видел, что он о чем-то напряженно думает. Наконец, решив прервать молчание, я взглянул на него и был несказанно смущен: по щекам его текли слезы, и глаза, полные слез, постоянно мигали.

Слез своих он не вытирал.

– Какое варварство! – произнес он, вставая вместе со всеми, когда свидание кончилось и все стали прощаться.

Весной 1885 года мы вышли из Москвы, и наши непосредственные сношения с Львом Николаевичем прекратились. Но с этапного пути, из Иркутска, я написал ему длинное письмо с описанием знаменитой шестнадцатидневной голодовки четырех женщин-каторжанок… Я долго не знал о судьбе этого письма: дошло ли оно? Лишь четыре года спустя мне пришлось идти вновь этапом в Сибирь с лицами, взятыми в подпольной типографии за печатание моего описания иркутской голодовки. От них я узнал, что Лев Николаевич не держал его в секрете…[38]

Г.И. УСПЕНСКИЙ (25.10. 1843 – 5.04. 1902)

В творчестве известного русского писателя и публициста Глеба Ивановича Успенского нашли отражение идейные искания революционно-народнической интеллигенции. В русскую литературу Г.Успенский вошел как один из основателей художественно-публицистического очерка. Известны циклы очерков писателя «Из деревенского дневника»: «Власть земли», «Крестьянин и крестьянский труд», «Живые цифры».

Высоко оценили прозу Успенского уральские рабочие, которые писали ему: «Мы, рабочие, грамотные и неграмотные, читали и слушали Ваши книги, в которых Вы говорите о нас, простом сером народе. Вы о нем говорите справедливо; так что мы думаем, кто бы из образованных людей ни прочитал Ваши книги, всякий подумает о нас, о нашем темном и светлом житье, если только у этого человека доброе сердце».

Писатель соглашался с этой оценкой его творчества: «действительно, «желание» писать справедливо всегда было во мне, равно, как и желание, чтобы образованный человек подумал о темном и светлом житье простого человека».

Для сбора очеркового материала Успенский нередко ездил по стране. Так было и в конце 80-х годов. Заинтересовавшись проблемой переселенческого движения крестьян, Г.Успенский посетил в мае-июне 1889 года Оренбургскую и Уфимскую губернии. Известно, что писатель ехал по старому Уфимскому тракту и, очевидно, побывал в селах Сакмарского и Октябрьского районов Оренбуржья. На Успенского хорошее впечатление произвела природа Оренбургского края, но писатель с возмущением писал о расхищении земель, которое происходило при попустительстве местных властей, о тяжелом положении переселенцев.

Результатом этой поездки явились очерки писателя «От Оренбурга до Уфы».

Н.Н. Каразин (9.12. 1842 – 19.12. 1908)

Каразин Николай Николаевич, прозаик, художник, журналист, родился на Украине, в слободе Новоборисоглебская Богодуховского района Харьковской губернии. Он был внуком основателя Харьковсого университета, окончил 2-й Московский кадетский корпус, был выпущен офицером в 1862 г., а в 1863 г. участвовал в польской кампании. В 1865 г. в чине штабс-капитана вышел в отставку и поступил вольнослушателем в Академию художеств, занятия в которой прекратил в 1866 г. после конфликта с ректором. Вновь определившись в армию, участвовал в военных действиях в Хиве, Бухаре и Коканде, вел топографические съемки.

Литературную деятельность начал публикацией отрывка из очерков «От Оренбурга до Ташкента» в журнале «Нива» (1871, № 44) – с этим журналом Каразин сотрудничал более 30 лет, поместив в нем свыше 450 рисунков и около 60 произведений. В его романах «На далеких окраинах» и «Погоня за наживой», как считается, отражен процесс проникновения русского капитализма в Среднюю Азию. Интересен его роман «С севера на юг» – о русских переселенцах, которые покидают родные места и в поисках счастья отправляются в неизвестную им Среднюю Азию. В 1880-е годы Каразин в основном зани мался живописью. Но выехав в 1885 г. в Среднюю Азию для натурных зарисовок (ему были заказаны картины для Военной галереи Зимнего дворца), Каразин одновременно подготовил книгу путевых очерков «От Оренбурга до Ташкента» (СПБ., 1886), в которых рассказывает о том, как добраться из Оренбурга в Ташкент, даёт описания мест, связанных с Пугачевским восстанием. В книге много рисунков, сделанных автором. В 1890-е гг. Каразин сотрудничал с оренбургской «Тургайской газетой», где был опубликован его рассказ «Не в добрый час» (1896, № 40) и помещены рисунки «Осень» (№ 44), «По первому путку» (№ 46), «Буран в степи» (47), «Метель» к рассказу Л.Н. Толстого «Из жизни беглых» (№ 48), «Зима» (№ 49), «Курьер» (№ 50), «Охота на медведя» (№ 51), «Елку везут» (№ 52). Оренбургские мотивы звучат и в его сказке «Дедушка Буран, бабушка Пурга».

Художественный материал:

Н.Н. Каразин

Дедушка-Буран, Бабушка-Пурга

Тихо, тихо в широкой, беспредельной степи. Ни один сухой стебелек не шевельнется, легчайшая порошинка, как осела, так и сидит, словно приклеенная... На кургане видна могила батыря[3] степного, Бог весть, когда похороненного, а над этою могилой торчат шесты с цветными тряпками, с конскими хвостами – бунчуками[4]... И тряпки эти, и хвосты спокойно висят, не колыхнутся, словно вот нарисованы они на этом сизом, мглистом тоне вечернего воздуха.

Щелкнет где, за версту, а то и больше, конская подкова о камень – далеко, звучно так по степи разносится... Собака залаяла где-то в ауле дальнем, – словно вот тут, сейчас, близко... В этой мертвой тишине каждый малейший звук отчетливо, ясно так слышится. Не к добру это могильное затишье!

Весь день не видать было солнца за сплошными, серыми тучами, а тут, как к самому краю неба оно спустилось, на минутку проглянуло, красно-багровую полосу зажгло на западе, бесконечно длинные тени отбросило от каждого кусточка, от каждой кочки, от могильного кургана и от этих шестов с хвостами и тряпками... Багровым светом озарило степь, будто красным, растопленным золотом залило.

Не к добру эта кровавая окраска!

Все, кого в пути застигла такая пора, все, кто только от дому далеко отбился, все спешат под кров, под защиту нор и логовищ, к жилому теплу – домой... Зверье все мигом попрячется! Табуны в плотные кучи собьются, волки и лисицы по щелям степных балок[5], под камни залягут...

Собаки, на что ко всему привычные, а и те к человеку жмутся, к порогу его войлочной кибитки или к зимней землянке, и оттуда выть начинают – протяжно, жалобно...

Не к добру это вытье заунывное! Чу!.. Разом ожила степь, «закурилася»... Словно из-под земли всюду повыскакивали белые зайчики, зарезвились, заскакали, заиграли на просторе... Крутятся, прыгают, кувыркаются, мечутся в разные стороны, друг дружку с ног сбивают, пешему и конному под ноги кидаются, посвистывают полегоньку, весело... Да все их больше и больше набегает... Один налетит на куст – рассыплется, а с того места десяток новых вскакивает... Это разыгрались передовые вестники, детки «Пурги-бабушки», скоро, значит, и сама она пожалует.

Загудело, застонало в степи... Сизые тучи, словно волны дыма порохового, клубятся, вровень с землею стелятся, а в этих тучах растет и близится страшный облик бедовой старухи.

Вот она, седая, сгорбленная, шагает широко, размашисто, топчет деток своих, длинною метлою во все стороны разметывает, а метла эта такая, что от востока до запада размах ее стелется, сама след режет глубокий, сама этот след без остатка сглаживает... Да и не молча работу свою злая старуха справляет: громко на всю степь жалуется, и брюзжит, и ворчит, и вздыхает тяжко, носом крючковатым посвистывает, зубами пощелкивает.

Тяжело в степи в эту пору, тяжело зверю-скотине, а все-таки горе их пока полугоре, – горе впереди, горе, когда дедушка Буран сам за своею старухою следом пожалует.

Словно не в воздухе, не по земле, а далеко где-то, под землею, гул и гром идут перекатами. Несметный табун белых коней мчит Бурана-дедушку, в распашных санях везет его, старого да пьяного. Кони дикие, разнузданные, ржут и фыркают; разметали по ветру гривы белые, жмутся кучею, рвутся в стороны. Сам Буран высоко в санях стоит, головою в небо уперся, шапка на нем меховая-косматая, на плечах халат распоясанный, в руках «дубина-мороз» веская, что не размах, так и валится лоском все встречное.

Расходился Буран-дедушка, на коней своих зычно гикает, бегу сдавать не дает, знать, старуху свою нагнать хочет, да никак не нагонит все: та ведь тоже прытка, даром что пешая... И носятся они друг за другом, как бешеные, все крутят да ломят, с корней выворачивают...

И нет на них силы ровной, нет на них угомону и устали, пока сами собою, своим хотением, вволю натешась, спать не улягутся.

И тогда спадет ветер, проглянет солнышко утреннее и зальет степь взбудораженную золотом, теплым, ласкающим светом.

Заискрятся алмазами бесконечные сугробы снежные, словно горы, словно волны моря, разом застывшие... Снова звуки живые в чистом воздухе послышатся, снова все живое, мирное и не мирное на свет Божий выглянет и начнет свою работу обыденную, вражеским набегом на время прерванную.

В.Л. Дедлов-Кигн (27.01. 1856 – 17.06. 1908)

Прозаик, публицист и критик Владимир Людвигович Дедлов-Кигн был из белорусских дворян (родился в г. Рогачёве Могилёвской губернии), но два года служил в Оренбурге. До этого он окончил петербургскую гимназию, юридический факультет Петербургского университета, служил в Министерстве внутренних дел.

Начало литературной деятельности писателя связано с петербургской еженедельной литературной и политической газетой «Неделя», ведущим сотрудником которой он становится с 1882 года. Первый свой рассказ «Экзамен зрелости» он посылал И.С. Тургеневу. Для будущего писателя важным было знакомство с А.В. Праховым, историком искусства и редактором журнала «Пчела».

В 1880-е гг. он путешествовал по Италии, Египту, Сирии, Турции, затем по России. Его путевые очерки и прозаические произведения печатались не только в «Неделе», но и в журналах «Русское богатство», «Нива», «Наблюдатель», «Дело», они стали основой для сборников «Приключения и впечатления в Италии и Египте. Заметки о Турции», «Из далека. Письма с пути», «Франко-русские впечатления. Письма с «Парижской выставки», «Вокруг России. Портреты и пейзажи».

В 1892 году вышла в свет его повесть «Сашенька», которую его современники восприняли как антиобщественное произведение, как проповедь аморализма; но повесть вызвала интерес М. Горького, работавшего над образом Клима Самгина.

В 1890-е годы Дедлов-Кигн вернулся на службу, занимался переселенческими делами, в 1991–1993 гг. был чиновником особых поручений Министерства внутренних дел по переселенческим делам Оренбургской губернии и Тургайской области. Объехав оренбургские места в силу служебной необходимости, он описал свою поездку в очерках «По дальнему востоку», «В переселенческой конторе», «Переселенцы и новые места», многие из которых публиковал в газете «Оренбургский край», редактором которой оказался бывший сокурсник писателя по юридическому факультету Н. Боратынский. В.Л. Дедлов-Кигн, достаточно уже известный в то время прозаик, критик и публицист, один из ведущих сотрудников «Недели», служил в Оренбурге в 1891–1892 гг. Публикации писателя в газете «Оренбургский край» выглядели следующим образом: сначала Дедлов-Кигн под псевдонимом Переселенец вел рубрику Заметки и картинки (1892, №№ 2, 3, 4, 1893, №№ 5, 6, 9), комментировал письма читателей, затем давал зарисовки Оренбурга, его зданий, сравнивая с Петербургом («оба бурга, но один бург почти Европа, а другой – почти Азия» – № 5, 1/01 – 1893), в № 10 читателям предлагались сцены из повести «Сашенька», а в № 16 писатель помещает рассказы о столичной литературной жизни. В 1894 г. в №№ 167, 170, 175, 176 газетой предложена перепечатка из «Севера» отрывков из произведения «Спор славян», в номерах 260, 261 приведены отрывки из книги «Переселенцы и новые места». С 262 номера газета публикует «Литературные заметки», в которых речь идет о разных произведениях Дедлова. В очерках писателя дано достаточно подробное описание Оренбурга. Впоследствии очерки были включены в книгу «Переселенцы и новые места. Путевые заметки»

Редакция «Оренбургского края», газеты оренбургской интеллигенции, называла Дедлова-Кигна своим сотрудником, для неё он договорился с А.П. Чеховым, с которым в то время лично познакомился, о публикации на страницах газеты чеховских произведений (были напечатаны «Попрыгунья» и «Чёрный монах»).

В.Г. КОРОЛЕНКО (27.07.1853 – 25.02.1921)

Поездки классика русской литературы Владимира Галактионовича Короленко в Оренбургский край были связаны с интересом писателя к Пугачевскому восстанию и личности Пугачева.

Известно, что Короленко, став в конце 80-х гг. членом нижегородской архивной комиссии, ознакомился с архивными документами, относящимися к Пугачевскому восстанию, ездил в Арзамас, где на горе видел своеобразный памятник погибшим участниками народных движений.

В книге воспоминаний друга писателя Ф.Д. Батюшкова, написанной при жизни Короленко, делается предположение, что мысль взять сюжетом для романа описание народного движения возникла «еще во время пребывания в Нижнем Новгороде. В одну из своих экскурсий в Поволжье В.Г. Короленко набрел на уцелевшие следы пугачевщины. Помнится, он рассказывал, что это было в его заезд в Бугуруслан».

В Бугуруслане (судя по записной книжке писателя) Короленко был 25 июня 1891 г. по пути в Уфу, куда ездил для розыска места расположения лагеря ближайшего соратника Пугачева – Чики (Ивана Зарубина).

Весной 1899 г. писатель приступил к работе над романом, которому собирался дать название «Набеглый царь» (сохранилось два отрывка к этому произведению под таким же названием). Короленко особенно интересовали вопросы возникновения идеи самозванства, связанной с ожиданием казачеством справедливого царя, и борьбы «степной воли» с «государственным укладом».

Чтобы разрешить эти проблемы, писатель предпринимает поездку на Урал. Сам писатель так объяснил свое решение: «Попытаться собрать еще не вполне угасшие старинные предания, свести их в одно целое, и, быть может, найти среди этого фантастического нагромождения живые черты, всколыхнувшие на Яике первую волну крупного народного движения, – было одной из моих целей поездки на Урал в 1900 году».

19 июня (по старому стилю) 1900 года В.Г. Короленко вместе с семьей приехал в Уральск, где остановился на даче художника Каменского, знакомого по Петербургу. В Уральске писатель работал в войсковом архиве, осмотрел старую часть города, собор, дом Кузнецовых, «пугачевский дворец». Архивные изыскания Короленко сочетал с дальними и ближними поездками (на велосипеде и на лошади) по казачьим станицам и хуторам. Наиболее важными из этих поездок были две – в Илек и в Таловую. В Илек писатель отправился вместе с «природным илецким казаком» учителем М.Е. Верушкиным «на купленной лошади довольно убогого вида и в таковой же тележке» «по верхней линии». Выехав из Уральска 26 июля, Короленко со своим спутником побывал, судя по очеркам «У казаков», на Трекиных хуторах, в поселке Дарьинском, в Рубежной, в Требухинском поселке, Январцевском, в Кирсановской станице (первоначальном месте поселения яицких казаков), в Иртецком поселке (последнем на границе Уральского войска с Илецким), Бородинском, Кинделинском, в Герасимовке, в Мухрановском поселке.

В конечный пункт своей поездки – Илек Короленко прибыл 30 июля и пробыл там два с лишним дня. 1 августа, в день отъезда, писатель отправил из Илека письмо матери. Находясь в Илеке, писатель осмотрел станичное управление, телеграф, посту, базар, трактир «Плевна», побывал в гостях у «степного сановника» Ирджана Чулакова, чье кочевье в то время находилось недалеко от Илека. Как потом вспоминал Верушкин, интерес Короленко к этим местам был связан с тем, что Илек первым признал Пугачева «царем», здесь его встретили хлебом – солью.

В очерках Короленко «У казаков» описываются Рубежная станица, Таловая (на границе с Самарской губернией) – теперь это Первомайский район Оренбургской области, Ташла, Рассыпная (конец Уральской области по тем временам – начало Оренбургского войска), называются речки Кинделя, Иртек, Голубая, Заживная, Кош, Чаган, рассказывается история основания ряда поселков и станиц (Бородинского, Дьяковского, Убиенного Мара, Илека).

Писатель дает яркие характеристики казаков, чьи предки в период исторических событий крестьянской войны были противниками или соратниками Е. Пугачева (Д.М. Бородина, А.И. Хохлачева и др.); местных писателей и историков, писавших о Пугачевском восстании, – И.И. Железнова, М.И. Тушкановой; подробно останавливается на встрече с казаком-старообрядцем Г.Т. Хохловым, совершившим в 1898 г. далекое путешествие по азиатским странам с целью разыскать мифическое царство Беловодию.

Из Илека в Уральск Короленко решил ехать «бухарской стороной» Урала, «Киргизской степью», но в степи без дорог, «без языка» сбился с пути и с половины дороги, перебравшись через Урал, опять поехал «русской стороной», т.е. правым берегом Урала. В Уральск Короленко вернулся 4 августа, а 25–26 августа совершил еще одну поездку в Оренбургский край – на речку Таловую, ибо, по убеждению писателя, основанному на воспоминаниях старожилов, там находилось историческое место – «умет», постоялый двор, «где Пугачев начинал свое дело».

Во время этих поездок Короленко записывал народные легенды и сказания о Пугачеве, зарисовывал и фотографировал места, связанные с восстанием. Илецкому казаку М.Е. Верушкину, спутнику своих поездок по Оренбургской и Уральской областям, Короленко впоследствии прислал девять фотографий тех мест, которые они осматривали во время путешествия: речки Таловой, Таловского умета (два снимка), улицы в станице Мухрановской, кузницы, мельницы Щапова, Карачаганакского базара (два снимка), постоялого двора в станице Рубежной.

Материал о пугачевском восстании и жизни казачества Короленко собирал и после возвращения с Урала. Об этом свидетельствует переписка писателя с оренбуржцами – А.Н. Мякутиным, членом Оренбургской ученой архивной комиссии, которому Короленко давал советы, как делать опись дел о пугачевцах, Г.Т. Хохловым, М.Е. Верушкиным. Писателем была задумана так и не состоявшаяся поездка в Оренбург. 29 июля 1901 г. Короленко, объясняя задержку с поездкой, писал Ф.Д. Батюшкову: «В Оренбург еще не еду… В Оренбург ничего и зимой, тем более, что ведь в сущности там дело происходило именно зимой» (Письма 1888–1922, Пг, 1922).

В.Г. Короленко переписывался с оренбуржцами и как редактор журнала «Русское богатство». 1 ноября 1899 г. писатель направил письмо оренбургскому журналисту А.И. Матову, где советовал, как переделать для публикации его очерки «В киргизской степи». Подобные советы содержали письма Короленко, отправленные в Оренбург в 900-е годы начинающему писателю Н.А. Крашенинникову. В 1917 г. (15 мая) В.Г. Короленко ответил редакции еженедельного издания «Оренбургское земское дело», что согласен на издание в Оренбурге отдельной брошюрой его статьи «Падение царской власти», опубликованной в «Русских ведомостях».

Результатом пребывания Короленко на Урале явились известные его очерки «У казаков» и «Пугачевская легенда на Урале», планировавшаяся вначале как 4 глава очерков, но потом выделенная в самостоятельный исторический очерк. Очевидно, писатель хотел включить «Пугачевскую легенду» в задуманный им роман о Пугачеве, и лишь убедившись, что этому замыслу не суждено осуществиться, Короленко через 18 лет передал текст «Пугачевской легенды» журналу «Голос минувшего», где она была опубликована после смерти писателя. Очерки об уральских казаках, занявшие важное место в художественной публицистике Короленко, сразу же привлекли внимание читателей. Сцену исполнения старинных казачьих песен в илекском трактире «Плевна» высоко оценили Л.Н. Толстой и А.П. Чехов.

Свой замысел исторического романа о Пугачеве Короленко не осуществил. Есть различные предположения о том, почему Короленко не написал свой исторический роман «Набеглый царь», хотя на протяжении более 20 лет образ Пугачева волновал его воображение. Возможно, гений Пушкина не только помогал Короленко в работе, но в чем-то и сдерживал. Доказательством этого может служить письмо, написанное П.О. Беспалову в 1901 г., когда Короленко закончил свои очерки «У казаков» и решал для себя вопрос об историческом романе: «У Вас еще очень слышатся чужие влияния. Для чего писать «Монолог Бориса Годунова», когда он уже превосходно написан Пушкиным».

Эпистолярный материал:

ИЗ ПИСЕМ В.Г. КОРОЛЕНКО

В.Г. Короленко – Авдотье Семеновне Короленко 25 июня 1891 г. …

Пишу несколько слов из Самары. Сегодня буду в Бугуруслане, где завтра меня догонит Николай Федорович, с ним – в Уфу…»

21 июня 1900 г.

…Вчера дал телеграмму о благополучном прибытии в Илек Люб.Петровне. Сегодня по обещанию пишу это письмо, но оно придет, без сомнения, после моего приезда. Здесь, оказывается, почты между Илеком и Уральском нет…».

17 августа 1900 г. (под Уральском)

…С первым томом пугачевских бумаг справился дня в 2–3. Второй том оказался гораздо содержательнее. Выписок приходится делать много…

Картина человеческой неправды и подлости, с одной стороны, неясные инстинкты дикой воли, картины разгула и разнузданности этой дикой воли, с другой стороны, и среди этих темных разбушевавшихся сил – мечта о какой-то будущей правде, как звезда среди туч, – вот как мне рисуется основная нота моей повести…».

28 августа 1900 г. Уральск

…Пишу опять из Уральска, куда вернулся вчера вечером. Поездка в общем вышла очень удачная. Место «умета» разыскал с полной точностью и третьего дня стоял над речкой Таловой, на том самом клочке земли, где был постоялый двор и где Пугачев начинал свое дело. Остановились мы на ночлег на постоялом дворе в поселке, и я снял внутренний вид и наружность этих дворов самого первобытного и очень оригинального вида…

Интересно вот что: помнишь, я тебе говорил еще в Петербурге, что мне рисуется молодой казак, едущий ночью и плачущий. Я хотел этой фигурой изобразить нервное состояние, в котором тогда был народ на Урале. Теперь нашел краткое указание в пугачевском деле: командировались казаки в Оренбург отвезти «найденного в степи шатающегося безумного и безгласного человека», который оказался казаком Сакмарской станицы. Кажется, с моим представлением о том времени – я на настоящей дороге…».

6 сентября 1900 г. Уральск

…Вчера в час поставил последнюю точку в выписках из огромного архивного дела. Оказалось, кроме семи прежних, еще восьмое о киргизах… Теперь, уезжая отсюда, буду знать, что увожу с собой полную картину пугачевщины в области Яицкого войска…».

В.Г. КОРОЛЕНКО М.Е. ВЕРУШКИНУ

28 сентября 1900 г.

…Посылаю Вам коллекцию карточек на память о наших поездках…».

22 сентября 1901 г.

…С октября начнут появляться мои очерки Урала. Наше с Вами путешествие начнется с ноябрьской книжки…».

17 декабря 1901 г.

…В декабрьской книжке я отчасти коснулся илецкого вопроса, хотя далеко не в той мере, как это было бы полезно по существу дела. Вопрос слишком специальный, для широкой публики значения не имеющий, и хотя я сущность спора излагаю, но в детали не пускаюсь. В этой книге будет история Илека, тяжба с Уральском, эпизоды из жизни Железнова, спор казаков во Плевне…».

4 января 1905 г.

…Спасибо за письмо и список илецких фамилий. По-видимому, среди них малорусских очень мало или совсем нет. Чем, однако, объяснить заметную разницу в говоре, сильно подходящую к малорусскому произношению? Интересно, как это объясняют сами илечане?».

4 мая 1908 г.

…Каждый раз, как приходит лето, мне вспоминается Уральск, сады, ферма, и хочется перемолвиться с Вами, вспомнить наше путешествие по степям и станицам. Хорошее это было лето…».

В.Г. КОРОЛЕНКО А.И. МЯКУТИНУ

16 сентября 1900 г.

Милостивый государь Александр Иванович!

Я очень признателен Вам за Ваше любезное предложение. Разумеется, возвращу в целости и сохранности Ваш снимок. Я знаю несколько портретов Пугачева, но мне очень интересно познакомиться и с тем, который есть у Вас.

Я слышал, что в Оренбургской архивной комиссии сохранились и теперь дела о пугачевском бунте и, быть может, далеко еще не все исчерпаны. Не будете ли Вы любезны сообщить мне, что собственно хранится еще в архиве…

Было бы большой услугой истории, если бы удалось разыскать подробности о некоторых сподвижниках Пугачева. Меня лично интересует предыдущая служба Шванвича, который потом передался Пугачеву, а также: за что собственно был сослан и содержался в Оренбурге известный Хлопуша, как его звали ранее? В уральском архиве я нашел указание, что Шванвич служил в самом Оренбурге года за два до пугачевщины.

Вообще, если бы несколько членов комиссии захотели рассмотреть и сделать систематическую опись всех дел, имеющихся в архиве, лет за 5 до бунта и затем во время и непосредственно после бунта, – то это была бы большая заслуга комиссии перед историей этого интереснейшего периода. При этом нужно только – не искать одних интересных дел и известных имен, а по известному плану – выписать все из всех дел. Тогда, суммируя массу мелких черточек – можно получить картину, которая быть может, освежит многое совершенно новым светом…».

«ОРЕНБУРГСКОЕ ЗЕМСКОЕ ДЕЛО» К В. Г.КОРОЛЕНКО

15 мая 1916 г. Оренбург в Полтаву

В последних № № 97-99 «Русских ведомостей» напечатана Ваша статья «Падение царской власти». Разрешите издать ее отдельной брошюрой для распространения ее среди крестьянского населения Оренбургской губернии…

Издание может исполнено: Оренбургским губернским комитетом общественной безопасности или Оренбургским губернским земством или, наконец, от имени союза земских служащих Оренбургской губернии. Брошюра может быть издана в количестве 5–10 тыс. экземпляров, частью для бесплатной рассылки в деревню, частью для продажи уездным земствам, кооперативным и другим организациям…

Условия, на которых Вы разрешите издание, будут исполнены в точности под наблюдением или губернского комитета или губернского земства. Нужда здесь – в Оренбургской губернии – в литературе политической страшная, а интеллигенции, которая могла бы вести составление подходящих статей, совершенно недостаточно.

Отчет об издании будет Вам представлен.

Секретарь «Оренбургского земского дела» Ив. Николаевский [39].

С.С. Кондурушкин (5.01.1875 – 9.01.1919)

Прозаик и журналист Степан Семенович Кондурушкин родился в бедной крестьянской семье в селе Липовка Оренбургской губернии. По национальности он мордвин, учился в Вольской учительской семинарии, после чего был сельским учителем, затем поступил в Казанский учительский институт, по окончании которого как лучший из выпускников в 1898 г. был приглашен Палестинским обществом на службу в Сирию, где прослужил пять лет: был учителем, заведующим школами округа, помощником инспектора русских школ.

В конце 1890-х г. он попробовал себя в литературном творчестве. Первое произведение отослал в журнал «Русское богатство», но В.Г. Короленко отклонил его как слабое и посоветовал писать очерки. Написанные Кондурушкиным очерки в 1901–1906 гг. печатаются в журнале «Русское богатство», затем он составил из них цикл «Из скитаний по Сирии». Его рассказы появляются и в журналах «Мир божий», «Образование», газете «Речь». Он становится вольнослушателем Петербургского университета, лично знакомится с В.Г. Короленко, а в 1908 году побывал у Горького на Капри. Это время было периодом увлечения идеями богоискательства, позже Кондурушкин разошёлся с Горьким во взглядах на народную веру и даже написал статью «Чужой ум» (1916) в ответ на статью М. Горького «Две души». Взгляды Кондурушкина на проблему богостроительства были противоречивы, о чем свидетельствует отрицательный отзыв В.Г. Короленко на повесть «Моисей» (1908), написанную на библейский сюжет.

С 1908 г. Кондурушкин – корреспондент газеты «Волжское слово». В 1909 году он принял участие в экспедиции на Новую Землю, написал очерк. В 1911 г. были напечатаны «Письма о голоде» из Самарской губернии и Челябинска, а в 1912 – путевые очерки «По Волге» и новые «Письма о голоде» из Самары и Саратова. В 1913 г. он присутствовал в Киеве на процессе по делу Бейлиса как корреспондент «Речи», его отчеты вызвали протесты черносотенцев.

Во время Первой мировой войны Кондурушкин был военным корреспондентом «Речи» и опубликовал книгу очерков «Вслед за войной». Октябрьскую революцию он не принял и уехал из Советской России в занятую белыми Самару, затем в Омск, где умер и был похоронен на Казачьем кладбище.

Н.А. Крашенинников (26.11. 1878 – 11.10. 1941)

Прозаик и драматург Н.А. Крашенинников (псевдонимы – Нико, Гоголь-Моголь, Психопат, Н. Крашевский и др.) родился в Илецкой Защите Оренбургской губернии (как это было доказано на основе архивных документов краеведом М.М. Чумаковым). Он был по материнской линии из дворян Крашенинниковых, из того же рода, что и путешественник, исследователь Камчатки академик С.П. Крашенинников, внук натуралиста Н.А. Крашенинникова, составившего коллекцию чучел животных в основном Оренбургургского края. Отец писателя, А.А. Камбулин, – из обер-офицерских детей, был смотрителем Илецкой каторжной тюрьмы, рано умер. Мать из-за бедности вынуждена была отдать сына на воспитание своей незамужней сестре, впоследствии усыновившей его (1900). По решению Оренбургского окружного суда мальчик получил фамилию Крашенинников.

Детство его прошло в имении Петровском. В 1888–1897 гг. он учился в оренбургской гимназии, где начал писать стихи, в 1897–1901 гг. – на юридическом факультете Москововского университета.

Начало литературной деятельности Крашенинникова относится к 1899 году, времени, когда в печати появились рассказы «Темные люди» («Знамя», 1899, № 1), «Лесной сторож» («Русские ведомости», 1899, 5 мая). Он начинает сотрудничать в юмористических еженедельниках «Будильник», «Развлечение», «Муравей», «Шут».

В 1901 году он становится оренбургским корреспондентом газет «Курьер» и «Русские ведомости», часто публикует рассказы и очерки о Башкирии и русской деревне. Первая книга была написана тоже о Башкирии (башкирские поселения были вблизи имения Крашенинниковых): «Угасающая Башкирия».

Писатели-современники по-разному оценивали творчество писателя. М. Гершензон назвал его книгу «башкирскими «Записками охотника». А.П. Чехов из присланных ему на прочтение рукописей выделил произведение Крашенинникова «Рассказ об одной женщине». Неодобрительно вначале отнеслись к творчеству Крашенинникова З. Гиппиус, В.Г. Короленко (сохранилась их переписка), А.М. Горький.

Однако произведения Крашенинникова стали популярны при его жизни. Его пьесы, повести, романы переиздавались. Крашенинников написал автобиографическую книгу «Восемь лет. Воспоминания о гимназии» (1907), автобиографические рассказы о раннем детстве «Из вешнего времени» (1908). Большой успех имел роман «Амеля» (1915) о девочке-башкирке, удочерённой вдовой русского профессора. В 1917 году Академия наук присудила этому роману почётный отзыв им. А.С. Пушкина. В советское время были опубликованы романы «Целомудрие», «Столп огненный».

Умер писатель в Уфе через несколько дней после того, как необоснованно арестовали двух его сыновей.

Из истории оренбургской периодики «Оренбургские губернские ведомости» – первая официальная газета Оренбуржья

Оренбургская периодика занимает важное место в развитии социальной и культурной жизни края, в становлении творчества многих писателей.

Первая типография в Оренбургском крае была открыта в Уфе в 1801 г. при Губернском Правлении по инициативе гражданского губернатора Глазенаппа. Она служила главным образом административным целям, как то: для опубликования высочайших повелений, местных распоряжений, печатания бланков и т.п.

С 1838 г. для типографии открывалась новая задача – печатать первую официальную оренбургскую газету «Оренбургские губернские ведомости». 1 января 1838 г. вышел первый номер газеты, заключавший в себе 12 страниц, из них 7 страниц были с текстом, а 5 чистые, т.к. текст печатался лишь на одной стороне листа и только на обороте 9 страницы тоже напечатали текст. Печатание производилось ручными станками. Первый номер содержал в себе 6 статей, текст только первой статьи шел через всю ширину страницы, остальные статьи печатались на левой стороне страницы столбцами, на правой же находилось свободное поле, имеющее одинаковое для всех статей заглавие: «Место для отметки последствия публикации».

Номер подписан собственноручно гражданским губернатором Иевличем и секретарем. В первые два года издания каждый номер имел такую личную подпись, причем подпись губернатора иногда заменялась подписью вице-губернатора, советника, управляющего казенною палатой и пр. Нумерация велась римскими цифрами. Со второго номера внизу первой страницы печаталось примечание, какие статьи губернских ведомостей должны исполняться, а какие приниматься к сведению.

С четвертого номера, после обращения на газету особого внимания военного губернатора В.А. Перовского, формат «Губернских ведомостей» изменился, улучшилась печать и оформление страниц. С течением времени количество страниц номера увеличилось до 16, а в № 47 была объявлена подписка на газету на второй год ее издания (цена – 10 рублей ассигнациями).

До 1843 г., т.е. в течение первых пяти лет издания, выходила только «официальная часть» газеты.

В № 13 за 1843 г. было помещено объявление об издании неофициальной части, или литературной. Программа этой части заключала в себе 17 пунктов:

1) о чрезвычайных происшествиях в губернии;

2) о рыночных справочных ценах на разные потребности;

3) о курсе на золото и серебро;

4) о состоянии казенных и частных фабрик;

5) о выданных привилегиях на изобретения и составление кампаний;

6) о способах улучшения сельского хозяйства и домоводства;

7) о состоянии урожая;

8) о метеорологических наблюдениях;

9) о ярмарках;

10) о рынках и о состоянии промыслов и торговли в губернии;

11) о состоянии судоходства в губернии;

12) об открытии в губернии новых учебных заведений;

13) о древностях;

14) о замеченных в губернии чрезвычайных явлениях природы;

15) исторические сведения о губернии;

16) некрологи известнейших в губернии лиц;

17) о прибывших и выбывших по городу Уфе.

Для выполнения такой обширной программы необходимо было иметь большой штат сотрудников и немалые средства, но ничего подобного не было ни у губернского правления, ни у губернской типографии.

Но все же и за это десятилетие в газете был помещен материал, имеющий значение для изучения края. Помещались описания губернии в географическом и статистическом отношениях, печатались документы и исследования по всей губернии (напр., в №№ 15–18 за 1847 г. много данных о пугачевском бунте); приводились описания городов и местностей: г. Оренбурга (1844, №№ 40, 41, 42; 1845, №№ 45, 46, 47, 48), Челябинска (1846, №№ 46, 47, 48). Илецких соляных копей (1843, №№ 29–30, 32–35).

Наиболее деятельными сотрудниками за этот период были: В.С. Юматов (поместивший ряд изысканий о Гурьеве-городке и о пугачевском бунте), В. Зефиров, Иван и Илья Казанцевы, М.Н. Жарков, П. Малыхин. С 1852 г. в газете начал сотрудничать П.Н. Чеглоков, будущий редактор неофициальной части «Ведомостей».

Все время издания «Оренбургских губернских ведомостей» в г. Уфе, до разделения Оренбургской губернии на Оренбургскую и Уфимскую, можно разделить на три периода:

1) с начала основания до 1853 г., когда газета представляет собой собрание самого разнообразного материала;

2) с 1853 по 1859 гг., когда газета становится сборником статистического комитета;

3) с 1859 по 1865 гг., когда редакция стремится дать неофициальному отделу вид частной провинциальной газеты.

Во втором периоде особенно выделяются 1853 и 1854 гг., когда в издании принимает участие бывший секретарь Императорского географического общества, гражданский губернатор Оренбургской губернии Я.В. Ханыков. В первых номерах была напечатана статья Ханыкова «О народонаселении», затем последовал ряд таблиц народонаселения Оренбургской губернии. В газете помещается много серьезного материала новых деятельных сотрудников: В. Вельяминова – о киргиз-кайсаках, В. Завьялова – об источниках и пособиях при изучении Оренбургского края, и пр.

При неофициальной части газеты был открыт библиографический отдел всех сочинений, касающихся Оренбургского края.

Я.В. Ханыков изменил программу издания. Вместо 17 пунктов программа стала заключать 6:

1) местные известия о жизни губернии;

2) история Оренбургского края;

3) география и старожилы края;

4) библиография;

5) словесность;

6) смесь.

Но при выполнении программы редакция обращала внимание не на все ее пункты (например, совсем отсутствовал пятый), и газета по-прежнему была сборником ценного исторического, географического, этнографического и библиографического материала – и только.

С 1855 по 1859 гг. газета опять приходит в упадок, появляются целые номера, содержащие по одной статье.

Россия в это время переживала тяжелый период: шла крымская кампания, а также была в разгаре борьба крепостников с эмансипаторами. «Ведомости», отражая последнюю, выступали сторонниками эмансипации, и с 1859 г., в связи с всероссийской дискуссии о крепостничестве, начинается новый виток развития газеты. В 1859 г. помещаются статьи по крестьянскому вопросу.

Высказавшись в начале 60-х гг. по крестьянскому вопросу, редакция газеты сочла нужным пояснить, как она смотрит на значение местной газеты: «Газета есть верный, передовой голос, который раздается громче других потому, что есть соединение и выражение многих голосов, составляющих общественное мнение. Ему внимают десятки, сотни тысяч людей. Ни с какой трибуны голос не может раздаваться так далеко, так верно, без фальши, неизменяемо, явственно, как с печатного станка. <...> Газета вообще, в особенности официальная, как добросовестный полицейский или почтовый чиновник, не знают праздников и табелей. Все дни для них равны. Как беспристрастное слово, они также не имеют ни друзей, ни врагов. <...> Как они относятся к богатым хоромам, так относятся и к бедной хижине. Мнение газеты может менять время, но не место, обстоятельства и лица. <...> Она имеет дело со всем мыслящим и читающим человечеством» (ОГВ, 1865, № 10). Редакция также осознавала, что не имела никаких средств сделать свое издание литературным. Определяя же дальнейшее существование газеты, редакция обращала внимание на необходимость изучения «почвы», т.е. своей родины: узнав ее, можно указать, в каком направлении должна идти работа, что нужно особенно резко подчеркнуть. И действительно, в 1860-1865 гг. в газете помещаются очерки, рассматривающие губернию в политико-экономическом отношении, статьи о народном образовании в губернии, ее этнографическом составе, публикуются монографии о городах и замечательных местах Оренбуржья.

С 1862 г. в газете появился новый отдел – «Вести извне», где помещались известия из жизни России (материалы о польском восстании, праздновании тысячелетия России и т.п.), в 1864 г. этот отдел был расширен подотделом «Выписка из других газет». Начал развиваться отдел «Объявления».

Издавалась неофициальная часть, редактором которой в это время был П.Н. Чеглоков. Число подписчиков составляло 260 человек, цена за годовой экземпляр была двоякою: на лучшей бумаге – 5 рублей, на серой – 3 рубля с пересылкой, за оклейку каждого номера в цветной корешок бралось 40 коп.

Сотрудниками в этот период были:

1859 год: П. Востоков, Василий Леонов, Петр Назаров – сотник, Виктор Соколов, Л.С. Суходольский, П.Н. Чоглоков, А. И., М. К-шев, Н. П-ка, С.П. (из Оренбурга);

1860 год: Илья Казанцев, В.Ф. Левкович, В. Лосиевский, Андрей Михайлов, А. Никольский, П. Назаров, А. Пекер, М. Попов, А. Рышков, М. К-шев;

1861 год: Николай Бурдуков – свящ., П. Вердеревский, Н. Волков, Ал. Игнатович, Вл. Курбатов, В. Лосиевский, В. Новиков, Тарас Созонтов, Чунин, А. А., А-В-Д, Н. Ф.;

1862 год: А.Л. Игнатович, Эмилий фон Кнаут, В. Новиков, Тарас Созонтов, Вл. Тутолин, Чунин, Н. Яковлев, Башкириц из Белебея, Уфимский мещанин, Из Уфимских жителей, А., Ак. А-н, А-В-Д, П. М., Ч., Я,Я,Я,Я,Я,Я.

1863 год: Желателев – свящ., И. Казанцев, К. Ленстрем, У. Мещеряков, Вл. Новиков, Яков Пономарев, Иван Ренев, М. Светловзоров – свящ., Вл. Сосфенов, И.А. Темперов – свящ., Чернов, К. Чунин, Оренбургский казак, А-В-Д, М-в, В. Пр-ни-в, К. Р., П. Р., С-в, Т-в, Н-ый, Шм-н – священник;

1864 год: Н. Волков – свящ., П. Гурвич, В. Долинский, Р. Игнатьев, И. Казанцев, В. Максимович, М. Сосов, Капитон Протасов, свящ. Темперов, свящ. В. В., В. П., Н-лай Шм-ин – свящ.;

1865 год: К. Бух, П. Гурвич, А. Агафонов – свящ., Р. Игнатьев, А. Киреев, Вл. Сосфенов, М. Сомов, Василий Шевшич, Н. Г., И., И-в, В. П., И. С-в.

Из перечисленных авторов наиболее известны журналист, этнограф и фольклорист Руф Гаврилович Игнатьев и прозаик и публицист Владимир Степанович Лосиевский. Большинство же статей было не подписано, и узнать их авторов нет никакой возможности. Значительный процент сотрудников был из священников, которые помещали известия об открытии церковно-приходских школ.

В 1859–1865 гг. редакция стремилась придать газете характер не официального, а частного издания. Но к 1865 г. взгляды администрации резко изменились.

Журналом статистического комитета от 20 июля 1864 г. признано и утверждено присоединение редакции неофициальной части «Оренбургских губернских ведомостей» к кругу деятельности Статистического Комитета, так что эта часть газеты сделалась органом Статистического Комитета. Предполагалось сократить программу и заменить обязательные выпуски неофициальной части ежемесячными брошюрами под названием «Литературные прибавления ведомостей Оренбургской губернии». Мотивами такой радикальной перемены было следующее:

1) настоящая программа могла быть трудною задачей не только для провинциального, но и для столичного издания;

2) срочность издания;

3) труд корректирования при неопытности наборщиков, предназначенных не для сплошного литературного набора;

4) недостаток местных литературных деятелей.

Программа была сокращена и определена тремя главными отделами:

1) описание различных местностей губернии;

2) разработка современных вопросов, касающихся жизни губернии;

3) письма, вести, корреспонденция.

Если бы произошла такая перемена издания, очевидно, что оно в скором времени должно было бы умереть. Однако подошел 1865 г., когда произошло разделение Оренбургской губернии на Оренбургскую и Уфимскую, и «Оренбургские ведомости», продолжая издаваться в Уфе, с № 29 стали называться «Уфимские губернские ведомости».

В Оренбурге открытие типографии произошло только в 1866 г., поэтому возобновить издание стало возможным только к 1867 г.

Материала в «Ведомостях» за 1867 г. было еще меньше, чем до 1865 г., несколько первых номеров ограничились сведениями о прибывших, выбывших и метеорологической сводкой. В дальнейшем внимание обращалось на исторические, этнографические статьи. В этот год была напечатана статья об истории открытия городского водопровода, а также о соединении г. Оренбурга железной дорогой с г. Самарой.

С № 41 за 1868 г. формат газеты изменился: теперь она стала выходить удлиненным листом; с № 7 за 1869 г. формат был еще увеличен. В № 2 за 1869 г. была помещена программа «Губернских ведомостей», состоящая из семи отделов:

1) местные сведения, касающиеся географии топографии, археологии, статистики и этнографии губернии;

2) достоверные известия о чрезвычайных явлениях и происшествиях в губернии;

3) статьи и сведения о сельском хозяйстве и домоводстве;

4) известия о состоянии урожая в разных местностях губернии;

5) метеорологические известия и наблюдения;

6) сведения о промыслах, торговле, фабриках, ярмарках, рынках, ценах, судоходстве и т.п.;

7) некрологи известных в губернии лиц.

Нововведения заключались и в том, что, во-первых, с января 1869 г. за статьи редакция назначала построчное вознаграждение, а во-вторых, беллетристика совершенно изгонялась из неофициальной части как неподходящая к программе.

За первые три года издания были опубликованы исторические материалы о пугачевском восстании, о волнениях в Оренбуржье в 1838 г., о П.И. Рычкове, о населении Оренбурга в 1797 г., о русских в Бухаре в 1820 г. Из сотрудников, кроме членов статистического комитета, можно назвать следующих:

1868 год: штаб-лекарь Билярский, Р. Игнатьев, Ал. Орлов, А. Будрин;

1869 год: Р. Игнатьев, В. Ашек, Н. Середа, А. Божко, Николай Кедрин, Д. Мухин, Билярский, А. Будрин;

1870 год: П. Распопов, Н. Середа, А. Оводов, Д. Мухин, А. Будрин, Ст. Комаров, Меньшов.

С 1878 г. по № 34 за 1879 г. редактировал газету И. Андреев, с № 34 за 1879 г. по № 43 за 1880 г. – А. Коропачинский, с № 43 по № 29 за 1881 г. – И. Морев, с № 29 по № 52 за 1882 г. – Р. Игнатьев, с № 52 по № 30 за 1882 г. подписывал за редактора П. Распопов, №№ 37 – 39 подписаны опять Р. Игнатьевым, а с № 40 за 1883 г. номера стали выпускаться без подписи.

Своему возрождению «Оренбургские губернские ведомости» обязаны двум личностям: генерал-губернатору Крыжановскому и Р. Игнатьеву.

20 декабря 1880 г. Крыжановский произнес речь в общем собрании граждан всех сословий, в которой призывал к составлению полного описания Оренбургского края по программе, для выполнения которой генерал-губернатор предлагал создать комиссии, а написать историю поручалось Р. Игнатьеву.

С № 29 редактором неофициальной части газеты стал Р. Игнатьев, и в № 30 было помещено объявление с приглашением присылать материалы по истории края Р. Игнатьеву. Во время редакторства этого человека в газете было опубликовано много статей по истории Оренбуржья, иногда в одном номере помещалось несколько статей на основе исторических изысканий. Но в 1883 г. выходят номера без подписи Р. Игнатьева, и газета начинает ограничиваться объявлениями и статистически ми отчетами.

В 1896 г. неофициальная часть газеты стала издаваться отдельно, редактором был назначен Н. Иванов, член архивной комиссии. Из наиболее деятельных сотрудников можно назвать М.И. Ростовцеву; М. Юдина, В. Ольшевского, И. Атласова, В. Водопьянова, Н. Гутьяра, литературоведа, исследователя жизни и творчества И.С. Тургенева; А. Кузнецова, Виктора Попова, В. Рихтера, С. Севостьянова, краеведа, собравшего материал о пребывании А.С. Пушкина в Бёрдах; Н. Шукшинцева, автора работ о Пугачевском восстании, писателе Ф.Д. Нефедове; Л. Шлихтинга, и самого Н. Иванова, печатавшего и серьезные статьи, и беллетристику, и стихи, и хронику.

Газета высказывалась как по вопросам, интересующим только Оренбургскую губернию, так и по вопросам внутренней политики. Изредка редакция перепечатывала известия из «Правительственного вестника»; был открыт отдел «Почтовый ящик», где велся непосредственный диалог с читателями газеты, присылающими письма в редакцию.

С января 1897 г. решено было еженедельное издание обратить в ежедневное.

Цель издания определялась следующим образом: отразить все разнообразие местной жизни, ловя неудержимый поток событий, а также вводить читателей и в более обширный круг событий современной жизни, как русской, так и иностранной. В 1898 г. ежедневная газета (неофициальный отдел Оренбургских губернских ведомостей) преобразовалась в «Оренбургскую газету», ее редактором вместо Н. Ардашева был назначен И. Белкин, и с февраля газета вместо четырех столбцов стала печататься в пять, довольно часто выходило вместо четырех страниц шесть. С 1899 г. в тексте газеты стали помещаться иллюстрации (портреты государственных деятелей, виды г. Оренбурга и Оренбургской губернии. Официальная же часть с 1889 г. выходила отдельно раз в неделю, по субботам.

В 1903 году общественность России широко отмечала 200-летие русской прессы. 3 января 1903 г. Оренбургская Ученая Архивная Комиссия устроила торжественное публичное заседание, посвященное этой дате. Оренбургские краеведы издали специальный выпуск «Трудов» ОУАК к этой дате (№ 12).

Этот выпуск открывался большой статьей П.Н. Столпянского «Официальная и официозная пресса в Оренбургском крае». Писатель и краевед П.Н. Столпянский, автор книг о Петербурге и Оренбурге, впервые в краеведческой литературе дал обзор содержания первой в Оренбургском крае газеты «Оренбургские губернские ведомости» за шесть с половиной десятилетий – с 1838 по 1903 год.

«ТУРГАЙСКИЕ ОБЛАСТНЫЕ ВЕДОМОСТИ» и «ТУРГАЙСКАЯ ГАЗЕТА» в Оренбургском крае

Необходимость в особом печатном органе для киргизов (так называли казахов в 19 в.) Оренбургского края и, в частности, Тургайской области[6], отмечена была впервые в 1872 г., т.е. два года спустя после введения у киргизов временного положения 21 октября 1868 г. Проект об управлении степными областями требовал большой разработки и поэтому передан был в Особую Комиссию, а вместе с ним осталась без осуществления и мысль о периодическом издании для киргизов. Однако состоявшееся в 1876 г. повеление о замене татарского языка в степи киргизским с применением к последнему русского алфавита заставило генерал-губернатора Н.А. Крыжановского еще раз напомнить министру об этом издании. (Труды ОУАК, № 12).

Осуществление же этого предприятия невозможно было без учреждения областной типографии при Тургайском областном правлении, ибо опыт показал, что существовавшие в то время казенные типографии в Оренбурге и Уральске не в состоянии выполнять на должном уровне даже собственных работ. Этим благим начинаниям генерал-губернатора не суждено было осуществиться, так как скоро было упразднено само генерал-губернаторство.

Спустя 10 лет, 13 декабря 1889 г., ходатайство об издании «Тургайских областных ведомостей» было возбуждено перед министром внутренних дел тургайским губернатором Я.Ф. Барабашем. Разрешение вопроса об издании своего печатного органа, по его мнению, было бы своевременно еще и потому, что в области постоянно увеличивается число киргизов, владеющих грамотностью. Ходатайство это было удовлетворено. «Тургайские областные ведомости» (с отделами официальным и неофициальным) стали выходить в Оренбурге с 1 января 1891 г. под редакцией советника хозяйственного отделения И.И. Крафта. Ведомости выходили один раз в неделю – по воскресеньям – и печатались в типографии Бреслина. Главное внимание редакции было обращено на неофициальную часть, в которой помещались: разные известия, телеграммы, статьи о мероприятиях областного начальства, судебная хроника, фельетоны (как оригинальные, так и перепечатанные).

В 1892 и 1893 гг. самыми активными сотрудниками газеты были А. Добросмыслов (бывший областной ветеринар) и И. Хантинский (бывший старший чиновник особых поручений), тематика статей ограничивалась скотоводством, и издание приобрело, по мнению А.В. Васильева, характер «ветеринарного листка». С 1894 г. в издании «Ведомостей» замечается некоторое улучшение. Благодаря перемене типографии (печатание переносится к Жаринову) набор делается аккуратнее и на лучшей бумаге. Кроме статей на сельскохозяйственные темы, редакция начинает печатать этнографические наблюдения и фольклорные материалы («Стихи, сказанные после убийства коканцами султана Саржана Аблаева с его женою» в № 3 и «Киргизские пословицы», сообщенные Далбаевым, – в № 7). Представляет исторический и краеведческий интерес исследование П. Юдина, написанное по архивным делам, – «Султан Каратай (Из истории киргизских волнений в Малой орде)», оубликованное в ряде номеров (1894, №№ 36, 37, 39, 40). П. Юдин прослеживает историю взаимоотношений оренбургских властей и хана Абдулхаира, по чьей просьбе Малая орда присоединилась к России, и его внука Каратая, устраивавшего в начале ХIХ в. волнения киргиз-кайсаков, организатора грабежей торговых караванов и убийств мирных жителей.

В конце 1894 г. областная администрация задумывается о расширении издания. Внешними обстоятельствами, благоприятствовавшими расширению издания Ведомостей, было прекращение в 1894 г. издания одной из местных газет – «Оренбургского края», просуществовавшей в Оренбурге лишь два года. Нужно было восполнить пробел, чего не могли сделать оренбургские газеты при их еженедельном издании.

С января 1895 г., помимо «Тургайских областных ведомостей», стала выходить по воскресеньям «Тургайская газета» (неофициальная часть «Ведомостей»). С № 13 почти вдвое увеличен был и формат газеты. В 1890-е годы в «Тургайских ведомостях» активно печатался поэт Л. Исаков (иногда он замещал редактора). Так в № 3 за 16 января был опубликован его перевод с киргизского «Встрепенулся весь аул...» (о своеобразном споре судьи и поэта), в № 6 – восточная легенда «Керим» (о правдоискателе), в № 11 – киргизская легенда «Происхождение слова сарт», в №№ 47–48 – киргизская сказка «Чудесный источник», киргизская басня «Лиса и волк» в 1896 № 80 (10/VI).

Редакция «Оренбургского листка» увидела в «Тургайской газете» своего конкурента. Через три месяца эти два местных органа начали сводить счеты друг с другом в статьях под заголовками: «Вынужденное разъяснение», «Необходимое объяснение» и т.п. (№№ 15, 18, 28, 33 и 35 «Тургайской газеты» 1895 г.). «Оренбургский листок обвинял «тургайских газетчиков» в том, что они перехватили его желание выпустить с января 1895 г. агентские телеграммы, что они занимаются оренбургскими вопросами больше, чем тургайскими и т.п. «Тургайская газета», в свою очередь, указывала на бесцветность и бессодержательность «Оренбургского листка» (1895, № 35), объясняла, что население Тургайской области связано с Оренбургом различными интересами и поэтому оренбургские вопросы не могут считаться для нее чужими и т.д. Сотрудник «Оренбургского листка» П.Л. Юдин обвинял «тургайских историографов» в искажениях в публикациях, посвященных пребыванию поэта А.Н. Плещеева в Оренбургском крае («Оренбургский листок»,1896, 14/I и 21/I).

В течение 1895 г. число подписчиков на «Тургайскую газету» возросло до 1000, и это дало возможность просить о новом расширении ее издания в 1896 г. и иллюстрировании воскресного номера. Увеличение выпуска вызывалась, по мнению редакции, обилием материала и вниманием публики к газете.

В 1896 г., когда число подписчиков на «Тургайскую газету» дошло до 2000, тургайский губернатор возбудил ходатайство перед министерством о разрешении выпускать в 1897 г. газету вместо двух три раза в неделю.

Но это был последний широкий размах. С января 1898 г. пришлось сократить выпуск «Тургайской газеты» до одного раза в неделю. В числе сотрудников «Тургайской газеты» в 1890-е годы были: Н. Ардашев, В. Терехов (переводы с французского), А. Срослов, Я. Полферов, А. Рын-Песковский, А. Степной (А. Матов), И.С. Шукшинцев, Н. Иванов, П.Л. Юдин, А. Кузнецов (псевдоним – Сельчанин), С. Оссовский, Викт. Попов (стихи), Л. Исаков и др.

Активным сотрудником газеты был Александр Иванович Матов (псевдонимы – А. Степной, Русский) – журналист и прозаик. Он был чиновником в Оренбургском губернском правлении, сотрудником оренбургских и самарских газет в 1890–1900-е годы. В «Тургайской газете» печатались его рассказы («Необыкновенная история» – 1896, № 53), записи преданий и легенд (1896, № 11 – «Гора-верблюд»), биографические очерки, посвященные деятельности известных в Оренбурге ученых и писателей – Г.Ф. Генса, В.В. Григорьева, Т.Г. Шевченко, заметки, наброски («Как мы ездили на выставку» – 1896, № 90), путевые очерки («Дорожные очерки» – 1897, № 27), журналистские очерки-расследования («Святая ночь в тюрьме. Из дневника заключенного» – 1896, № 13, 24/III; «Проституция в Оренбурге» – 1897, №№ 103, 104).

Достаточно активно печатался в «Тургайской газете» и друг А. Матова С.И. Гусев-Оренбургский, будущий известный русский прозаик. Чаще всего его произведения подписывались псевдонимом С. Анзерский: этюд «Обручальное кольцо»(1897, № 4, 8/I), рассказ «Под влиянием аффекта» (1897, № 45), «Умерла (из жизни русского духовенства») (1897, № 115); но иногда писатель указывал свою настоящую фамилию: так в № 121(1897) под рубрикой маленький фельетон помещены «Недуги деревенские (Картинки казачьего быта)», подписанные Сергей Гусев.

Авторы газеты обращались ко многим журналистским жанрам информационного характера (заметка, отчет и др.), аналитического (корреспонденция, статья, рецензия, обозрение), часты были в газете очерки разного типа, иногда письма в редакцию, например: Письмо в редакцию – о музее при Оренбургской архивной комиссии – Л. Попова (1897, № 78). В газете публиковались этнографические очерки А. Кузнецова (Сельчанина) – «Село Петровское» (1896, № 59), историко-краеведческие обозрения, очерки И.С. Шукшинцева («К истории Олренбургского уездного училища» – 1896, № 62); П. Юдина («Возмездие» – продолжение очерка «Набег» – 1895, № 9).

Если сравнивать «Тургайскую газету» с другими оренбургскими газетами того времени, то можно заметить, что газета «Оренбургский листок» отличалась публицистичностью, статьями обличительного характера, «Оренбургский край» нёс просветительские идеи и знания, а «Тургайская газета» привлекала читателей прежде всего обилием произведений беллетристического плана, нередко печатавшихся под рубрикой фельетон или маленький фельетон.

В газете часто помещались стихи разных жанров: элегии («Осенняя элегия» С. Осс-го – 1897, № 112); баллады («Степные видения» Сенцова – 1897, № 106), басни («Лиса и волк» Л.Исакова – 1896, № 80), пейзажные стихи («Осенние мотивы» В. Попова – 1896, № 96), стихи о родном крае («Меновой двор» В. Попова – 1896, № 77), переводные стихи (В. Терехов «Одна из тех» – 1896, № 76) и пр. С газетой сотрудничали, кроме перечисленных, поэты М. Лубошников, М. Леонов, Т. Вихман, авторы, подписывавшие стихи: П. Б-в, Гусляр, Н.Ю., П.И., Б., Н***; в 1900-е: Н. Иванов, В. Попов, Л. Исаков, Энбе, К. Р. «Тургайская газета» была внимательна к поэту – князю Константину Романову, основателю Пушкинского Дома, шефу оренбургского казачества, не раз приезжавшему в Оренбург в качестве начальника военных училищ России. В 1905 и 1907 гг. газета помещала портрет К.Р. (№ 41 и № 37), стихи Н. Иванова, посвященные К.Р., а в № 48 за 1907 год напечатала стихотворение самого К.Р. «Новобранцу».

Неплохо были представлены в газете и прозаические жанры: очерки, рассказы уже отмечавшихся С.И. Гусева-Оренбургского, А.И. Матова; рассказы и сказки А. Срослева («Сон в руку» – 1895, № 11); А.Е. Алекторова («Сказка Тлеули» – 1895, № 11), И.С. Шукшинцева («Разбитый караван» – 1895, № 29), «Тонька» И. Гордеева, «Отрывок из дневника учителя аульной школы» А.Е. Алекторова, фантастические рассказы Nemo (1897, № 126) и др.

К числу достоинств «Тургайской газеты» стоит отнести её иллюстративность, высокую художественность помещённых в газете рисунков. Так в 1896 году к сотрудничеству был привлечен художник Н.Н. Каразин, чьи рисунки украшали известный столичный журнал «Нива» (в нем было размещено более 400 рисунков художника). В «Тургайской газете» в 1896 году помещены рисунки Н. Каразина и его рассказ «Не в добрый час» (1896, № 40).

Ещё одной особенностью «Тургайской газеты» было обилие материала о театральной и музыкальной жизни Оренбурга, дававшегося в разных жанрах – сообщениях-хрониках, рецензиях на спектакли, заметках.

В 1899 г. «Тургайские областные ведомости» выходят под редакцией А.И. Добросмыслова, на некоторое время исчезает и название «Тургайская газета», вместо которого указывается «неофициальный отдел». С 1 по 6 номер А. Добросмыслов публикует статью с продолжениями «Фауна в Тургайской области», затем – исторический очерк «Тургайская область» – с № 11, помещается «Очерк народного образования в Тургайской области. Летопись с 1849 г.» – А.Е. Алекторова.

Следует отметить, что «Тургайская газета» отличалась обилием оригинально оформленной рекламы. Очень часто, в иные годы чуть ли не в каждом номере, давалась реклама о магазинах купеческой семьи Леск, которая в определенной степени связана с литературой. Дело в том, что на одной из дочерей оренбургского купца первой гильдии Раисе Леск женился француз Самюэль Кессель и некоторое время в начале ХХ века жил в Оренбурге с женой и сыновьями Жозефом (будущим известным французским писателем, автором романов «Экипаж», «Дневная красавица», повести «Пленница Махно» и др.) и Лазарем (чей сын Морис Дрюон тоже стал известным французским писателем).

Редактором газеты с 1901 г. был назначен А.В. Васильев, помещавший в газете и ранее поэмы на темы киргизского фольклора на русском и киргизском языках. Позже редактировали газету Г.Б. Балгимбаев (1902–1903), А.А. Коблов (1903), В. Толмачев (1907–1908), Н.В. Буторов (1908–1909), В. Башкиров (1909) и др. Сотрудниками газеты в 900-е годы были: И.З. Мароховцев (доктор медицины), А. Ильминский, Л. Исаков, Мощенский, И.С. Хохлов, Н. Иванов, Н. Борисовский, И.С. Шукшинцев, Я.Я. Полферов, Яковлев-Оренбургский.

«Тургайская газета» просуществовала до 1910 года, «Тургайские ведомости» – до 1917 г.

ЧАСТНЫЕ ГАЗЕТЫ ХIХ в. В ОРЕНБУРГСКОМ КРАЕ. Газета «ОРЕНБУРГСКИЙ ЛИСТОК»

Первым издавать в Оренбурге частную газету решил И.И. Евфимовский-Мировицкий, журналист, публицист. Он окончил Петербургский университет, был преподавателем Николаевского института.

Как пишет П.Н. Столпянский, 22 сентября 1875 г. в канцелярии Оренбургского губернатора было заведено дело, имеющее заглавие: «Дело по предложению Оренбургского генерал-губернатора о разрешении правителю канцелярии попечителя Оренбургского учебного округа, титулярному советнику Евфимовскому-Мировицкому издавать в г. Оренбурге еженедельную политико-литературную газету под названием «Оренбургский листок»». Генерал-губернатор дал положительный отзыв о предложении Мировицкого, и Главное Управление по делам печати на основании этого отзыва разрешило издание «Оренбургского листка» по следующей программе:

1) статьи, касающиеся изучения местного края в историческом, статистическом, этнографическом и торгово-промышленном отношениях;

2) хроника, или местная летопись: известия о происшествиях местных, разные сообщения и опубликованные правительственные распоряжения, касающиеся общественной жизни Оренбурга и Оренбургского края;

3) фельетоны: очерки местных нравов и другие беллетристические статьи в прозе и стихах;

4) разного рода объявления и справочные сведения по частям торговой, промышленной, железнодорожной и т.п.; календарные сведения, метеорологический бюллетень.

Срок выхода – еженедельный, подписная цена – с доставкою и пересылкою 5 рублей в год. Разрешение подписано 7 ноября 1875 г. (Труды ОУАК, 1903, № 12)

Цензором назначался секретарь статистического комитета П.Н. Распопов.

1 января 1876 г. вышел первый номер «Оренбургского листка», первой частной газеты в Оренбурге. В номере было четыре страницы текста в четыре столбца. На первой странице был фельетон под заглавием «1 января 1876 г.» с эпиграфом «ничто не ново под луной» и передовая статья. Далее – корреспонденции, известия о ходе работ на Самаро-Оренбургской железной дороге, театральная хроника, судебная хроника и объявления. В передовой статье редакция представляла свою программу: не обещая влиять на общее мнение, руководить им, освещать «даже готовый материал научным, руководящим светом». Редакция газеты предоставляла свои страницы для работ лицам, изучающим край во всех отношениях, – историческом, географическом, статистическом и пр., а также обещала давать хронику местной жизни, помещать сведения о нравах и обычаях населяющих край народностей, о местном школьном деле, о явлениях природы, о состоянии земледелия, о событиях в Средней Азии и т.п. Редакция надеялась, что, начав издавать частную газету, она тем самым ответит назревшей потребности у общества иметь свой орган печатного слова и что оренбургское общество сумеет сделать «Оренбургский листок» «в полном смысле своим органом», что оно выскажется в нем, «выразит свои потребности, свои стремления, свои желания».

В первые годы издания газета выполняла свои обещания даже в большей степени, чем обещала. Помещались письма городского головы Н.А. Середы о состоянии и реконструкции городского водопровода; статьи о состоянии городских улиц, о народном образовании, о торговле хлопком, с первых же номеров стал разрабатываться вопрос об Оренбурго-Ташкентской железной дороге (который получил разрешение только в начале XX века); позволялись язвительные нападки на думу постоянного фельетониста С. Барбачева (под этим псевдонимом скрывался, как считалось, известный общественный деятель Оренбурга, по предположению А.В. Старых, это был сам издатель).

Фельетон присутствовал почти в каждом номере газеты, но это был не жанр, а скорее – рубрика, имевшая часто уточнение: Картинки с натуры. В XIX веке под фельетоном подразумевался не обязательно сатирический текст, а часто обозрение нравов, непринужденный разговор о них как в прозе, так и стихах. Иногда газета уточняла: маленький фельетон. Была в газете и рубрика Раёшник, материалы которой подписывались то Дядя Еремей, то Дядя Пахом.

В 1877 г. был опубликован ряд писем Петра Ивановича Авдеева, в которых разбирались вопросы о взаимоотношении города и форштадта и об оренбургском казачестве. В газете помещалось значительное количество исторического и этнографического материала. Вот о чем писали в 1877 году: могила писателя П.И. Рычкова (№ 5); киргизская степь Оренбургского ведомства (№ 20, 21, 22, 23, 24, 25, 27); Игнатьева пещера (№ 25, 28); воспоминания о П.И. Рычкове (№ 40); песни русского солдата (№ 50); посещение Оренбурга императором Александром I (№ 52) и т.п.

Газета была внимательна к корреспонденциям из разных уголков Оренбургского края, большинство которых носило обличительный характер. Этот обличительный тон привел к тому, что 8 июня 1876 г. на имя оренбургского губернатора была получена бумага о том, что «в первых нумерах «Оренбургского листка» <...> допущены многие нарушения программы издания». В бумаге приводились конкретные примеры некорректного тона ряда статей и проводились параллели с герценовским «Колоколом». Это обвинение – подражание Герцену – было очень тяжелым упреком и грозило редакции серьезными затруднениями. Оренбургский губернатор, получив такую бумагу, наложил резолюцию: сообщить выписки из нее цензору и редактору.

Такая реакция на публикации заставила редакцию поспешить с прошением о расширении программы, и 20 декабря 1876 г. главное управление по делам печати известило оренбургского губернатора о разрешении редактору-издателю И. Евфимовскому-Мировицкому ввести в программу этого издания дополнения.

Общий же тон издания и манера высказываться его сотрудников приводила еще не к одной официальной бумаге на имя оренбургского губернатора, и И.И. Евфимовскому-Мировицкому не раз приходилось объясняться как в официальных бумагах, так и на страницах газеты.

Безусловно, значимость газеты определяли её сотрудники, их талантливость и профессионализм. В разные годы сотрудниками газеты были:

1870–1880 гг.: С. Барбачев, М.В. Лоссиевский, Р.Г. Игнатьев, А.Е. Алекторов, П.Н. Распопов, К. Белавин, А. Кузнецов, В.Н. Витевский, С.Н. Севастьянов.

1890-е: А.Е. Алекторов, С.И. Гусев-Оренбургский (Мистер Доррит, М. Инсарский), С.Н. Севастьянов, К. Белавин, Л.В. Исаков, Н.Г. Иванов, М. Юдин, П. Юдин, А.И. Тарнавский, Н.М. Гутьяр, И.С. Шукшинцев, В.О. Португалов.

1900-е: К. Белавин, Л.В. Исаков, Н.Г. Иванов, С.И. Гусев-Оренбургский, А. Матов, А. Мякутин, И.С. Шукшинцев, В.О. Португалов, Л. Хмурый (Л. Порошин), Н. Чернавский.

В № 22 за 1884 г. в газете появляется рассказ «Хивинская пленница» с подзаголовком «из прошлого» и без подписи, а в № 26 – рецензия А.Е. Петухова на книгу иностранного исследователя Хивинского похода: «Нечто об экспедиции генерала Перовского в Хиву (о книге I.A. Mac-Gahan. Compaiging of the Oxus and the Toll of Khiva. London, 1874, 9-я глава которой посвящена В.А. Перовскому)». В этом же году (1884) газета начинает публикацию «Географического очерка Оренбургской губернии», который составил А.Е. Алекторов (№№ 34, 35, 38–42, 44, 46–48, 50; с 6/1 в 1885 г.).

Редакцию все более привлекают географические и этнографические темы, без которых уже не обходится ни один номер. Активным исследователем национальной жизни и фольклора края становится А.Е. Алекторов (1861–1919), публицист, этнограф: очерки «Башкиры» – 1885 (10/Х1, 24/Х1, 1/ХI, 8/XII, 15/XII, 22/XII); «Калмыки» – 1886 (№ 35), «Имена киргизов» – 1888 (№ 4), «Киргизы-казаки» – 1889 (23/VII, 6/VIII, 15/X, 29/X, 5/XI, 10/Х11, 17/XII, 24/XII).

Ананий Кузнецов (псевдонимы – Селянин, Деревенский, Сельчанин), фольклорист, этнограф, выступает на страницах газеты с этнографическими очерками – описаниями оренбургских деревень и сел: «Деревня Сергеевка Оренбургского уезда» (1887, 19/IV); «Село Подгородняя Покровка Оренбургского уезда» (1887, 26/VII); «Село Павловка» (1891, № 27) и др.

Следует отметить, что в публиковавшихся в газете этнографических очерках большое место отводилось народным песням, пересказам местных легенд: например, «Капустинские вечера», «Засидки» (1891, № № 39, 40); «Клад. Легенда» (1887, 15/Х1) – А. Кузнецова. Часто помещались произведения разных фольклорных жанров: «Яик (река Урал)» (с предисловием: «Уральские казаки, как известно, большие песельники. Нам доставлена одна из казачьих песен, записанная со слов певца...» – 1891, № 3);«Киргизская сказка о трех братьях» (1894, № 49) и т.д. Кроме самих текстов, газета предлагала статьи аналитического плана: «Солнце и луна в легендах обитателей Оренбургского края в связи с легендами о солнце и луне других народностей» (1877, № 41); «Мифы смерти» (1878, № № 23–29) – М.В. Лоссиевского.

В общем в газете выдерживался заявленный литературный аспект: помещались материалы о литературной жизни края и России – объявление о кружковом вечере Оренбургского музыкально-драматического общества (7/III – 1889), материалы и сообщения о праздновании 100-летия со дня рождения А.С. Пушкина (1899, № 22, 30/V, стихи Л. Исакова, посвященные поэту, в этом же номере), о доме в Оренбурге, где останавливался А.С. Пушкин (историческая справка М.Л. Юдина – 1899, № 15, 11/ IV), о пребывании в Оренбурге великого князя Константина, президента Академии Наук, известного поэта К.Р. (1900, № 43, 22/Х), об аресте самарского и оренбургского журналиста и писателя А.И. Матова (1900, № 39, 24/IХ).

Газета реагировала и на печальные события, помещая некрологи. Особое внимание редакция уделяла памяти тех, кто имел отношение к Оренбургскому краю: Л.В. Далю, известному архитектору, сыну В. Даля, уроженцу Оренбурга (1878, № 18, 30/IV); И.С. Аксакову, поэту, сыну С.Т. Аксакова (1886, № 7); известному в Оренбурге публицисту и писателю Р.Г. Игнатьеву (1886, № 11), казахскому поэту-просветителю Алтынсарину (1889, № 31); П.Н. Распопову, публицисту, переводчику киргизской поэзии, краеведу, ездившему от оренбуржцев в 1880 году на торжественное открытие памятника А.С. Пушкину в Москве (1893, № 51); оренбуржцу П.П. Пекарскому, историку литературы, автору научных биографий М.В. Ломоносова, П.И. Рычкова (1897, № 30); поэтессе Е.А. Тимашевой, которой посвящал стихи А.С. Пушкин, «скончавшейся в своем имении в селе Ташлах» (1899, № 42, 17/Х), и др.

В 1890 г. редакция помещает ряд статей об удивительной природе Илецка и соляном промысле, предоставляя сведения как географического, так и промыслово-экономического характера. В связи с этим на страницах «Листка» начинает печататься местный поэт, воспевший в своих стихах Илецкую Защиту, природу илецких мест, – Лев Исаков (поэтический цикл «Илецкие мотивы» – № 29 за 1890 г.; «Мертвые соли» – № 5 за 1891), он же представил на страницах газеты множество переложений восточных легенд и сказок («Фатьма» – 1896, № 31, 4/VIII; «Благоразумная Зулейха» – 1903, № 37, 7/IX и др.).

В 1895 г. по предложению литературоведа Н.М. Гутьяра, расшифровавшего рукописи П.И. Рычкова, газета начинает с № 1 публикацию рычковской «Истории Оренбуржья», которая будет продолжаться и в следующем, 1896 г. В этом же году наблюдается еще один всплеск полемики «Листка» с «Тургайской газетой»: в №№ 2,3, 5 и 9 за 1896 г. опубликованы четыре открытых письма за подписью П. Юдин, в которых «тургайские историографы» обвиняются в искажении фактов, касающихся истории Оренбуржья (в № 21 напечатана басня Л. Исакова «Историк» об этом). А в № 51 за 1896 г. редакция помещает «Хронику о «Тургайской газете»», где называет ее «счастливой соперницей» «Оренбургского листка», тургайская же типография Б. Бреслина именуется как «депо сплетен об Оренбурге».

В 1898 г. газета отмечала десятилетие Оренбургской Ученой Архивной Комиссии, и, поскольку многие сотрудники «Листка» являлись одновременно и членами Комиссии, первые шесть номеров за этот год посвящены истории создания Комиссии, списку ее членов и перечню их основных работ.

Вниманием к интересным публикациям в центральных газетах и журналах России, перепечаткой некоторых из них отличаются номера «Листка» начала XX века. Начиная с 1900 года редакция помещает сатирические миниатюры на современные темы В. Дорошевича. В № 31 за этот год под псевдонимом «Мистер Доррит» опубликован очерк С.И. Гусева-Оренбургского «Китайцы едут» о выселении китайцев из Оренбурга в Иркутск (С.И. Гусев-Оренбургский часто печатает в газете очерки под псевдонимом и художественные произведения под своим именем). Оренбуржец С.И. Гусев-Оренбургский – впоследствии крупный русский прозаик начала ХХ в. – в 1890 г. и первые годы ХХ в. только начинал свою писательскую деятельность. В «Оренбургском листке» были опубликованы первые рассказы и очерки писателя: «Слепой» (1890, № 19, 6/V – псевдоним М. Инсарский); «Китайцы едут» (1900, № 31, 30/VII); «Трубочист». Сказка (1901, № 3 – подписано С. Гусев-Оренбургский); «Конокрад» (1901, № 15 – Мистер Доррит). В повести С. Гусева-Оренбургского «Страна отцов» (СПб., 1904) изображены Оренбург – Старомирск, газета этого провинциального города «Старомирский листок», редактор её Веселуха-Миропольский (явный намек на Ефимовского-Мировицкого, кстати, дочь его Н.И. Немчинова, урожденная Евфимовская, стала известной переводчицей произведений Бальзака, Золя, Стендаля) и преследования газеты со стороны местных властей за прогрессивные корреспонденции.

Газета «Оренбургский листок» попробовала помочь и другу С. Гусева-Оренбургского А. Матову, оренбургскому и самарскому журналисту и прозаику. В 1900 голу в № 39 за 24 сентября редакция поместила перепечатку письма, опубликованного в журнале «Жизнь» за подписью «Русский» о случае преследования за газетную статью: киргизский (Тургайская обл.) уездный начальник генерал-майор Краснокутский возбудил судебный процесс против автора статьи крестьянина А.И. Матова. Автор в резкой форме описал судебное заседание и был возмущен приговором – тюремное заключение на 3 месяца. Это была первая информация об опасности журналистской профессии в нашем крае.

В 1901 г. редакция не забывает о столетии В.И. Даля и в № 48 помещает юбилейную статью об этом знаменитом земляке. В следующем номере содержится любопытная статья П. Юдина «История портрета графа Перовского», а в № 51 приведено редкое стихотворение С. Надсона, по словам редакции, «не вошедшее ни в один из его сборников» («Томясь и страдая во мраке ненастья...»). 1902 г. обращает на себя внимание интересом редакции к истории литературного процесса: в № 10 ко дню 50-летия комедии «Ревизор» с подзаголовком «Памяти Н.В. Гоголя» опубликовано стихотворение П.П. Вейнберга «Смех»; № 17 предлагает юбилейную заметку «В.А. Жуковский»; в № 35 дана рецензия на пьесу М. Горького «На дне».

В 1903 г. «Листок» обратился к «оренбургской старине», поместив в первых номерах две крупные публикации: библиографию из исторической монографии Вл.Н. Витевского «И.И. Неплюев и Оренбургский край в прежнем его составе до 1758 г.», Казань, 1897 г. (№ 1) и перепечатку из «Уральского листка» воспоминаний Г.А. Г-ва об оренбургском губернаторе Безаке и А. Григорьеве (№ 2).

В 1990–1900 гг. на страницах газеты всё больше появляется рецензий, серьёзных литературоведческих статей, библиографических обзоров: рецензия Н.М. Гутьяра на книгу Д.В. Смирнова «Аксаковы» (1896, № 3); А.Е. Алекторова на рассказ Н. Боголюбова «В плену у киргизов» (1905, № 45); подробный анализ поэтической книги Л. Исакова «Уральские волны» (1903, № 45).

1904 г. примечателен развитием отдела «Театр и музыка», причем авторы заметок не ограничиваются только информацией, но стремятся дать аналитический обзор. В № 4 сообщается о постановке пьесы «На дне» оренбургским театром и проводится литературоведческое сравнение горьковских героев с персонажами В. Крестовского и Л. Толстого. В № 40 в этой же рубрике анализу подвергается пьеса А. Островского «Доходное место».

В 1905 г. умер редактор и издатель газеты И.И. Евфимовский-Мировицкий, газета поместила его портрет, напечатала некролог, а с № 20 ее редактором стал П. Юденич, издателями – наследники Евфимовского-Мировицкого. С этого года газета помещает много материала, подписанного псевдонимами: Дедъ, Дедушка Мазай, В. Т., В. Пе-вич, Вертер и Хмурый, появляющийся почти в каждом номере с заметками или стихами обличительного характера. Расшифрованы некоторые псевдонимы.

В 1906 г. «Листок» меняет подзаголовок с «Газеты общественной и литературной» на «Газету социально-политическую и литературную», с № 9 редактором издания становится П.Н. Столпянский, контора редакции остается прежней: ул. Перовская, 40 (близ театра). Программа газеты не меняется, сохраняется и состав сотрудников, подписывающихся теми же псевдонимами. Но все же больший уклон редакция делает в сторону «социально-политическую», печатая фельетоны, обличительные очерки и политизированные статьи, обходясь без художественных произведений, а если и появляются на страницах стихотворения, то содержание их оказывается политически злободневным, как например, «Оренбургские бесы» за подписью «Хмурый» (№ 13), написанные в духе пушкинских «Бесов».

1906 – последний в истории газеты «Оренбургский листок» год, так как в этом году она меняет свое название на «Наш край».

Газета «ОРЕНБУРГСКИЙ КРАЙ»

Литературно-политическая и экономическая газета «Оренбургский край» стала издаваться в Оренбурге с конца 1892 г.: первый номер датирован 11 октября 1892 г., второй – 6 декабря, с 1893 г. газета выходила регулярно. Издателем и редактором ее был присяжный поверенный Николай Алексеевич Баратынский, основавший газету на свои собственные средства.

Это была вторая после «Оренбургского листка» частная газета в Оренбурге, как считалось, газета оренбургской интеллигенции. Выходила она три раза в неделю (воскресенье, среда и пятница) по обыкновенной для провинциальных газет программе, опубликованной в № 1:

1. Правительственные распоряжения.

2. Телеграммы.

3. Общая и местная хроника.

4. Статьи по сельскому хозяйству, торговле и промышленности.

5. Обозрение по сельскому хозяйству и промышленности.

6. Корреспонденции из городов и поселений края.

7. Промышленно-экономическая история Оренбургского края.

8. Заметки по местному городскому хозяйству и благоустройству.

9. Фельетон: вопросы местной жизни, статьи по истории и этнографии, повести, бытовые очерки, рассказы, стихотворения, рецензии книг и журналов, театр, музыка и проч.

10. Смесь.

11. Справочный отдел.

12. Извещения и частные объявления (Оренбургский край, 1892, 11/Х).

Сотрудниками издания были: Александр Ефимович Алекторов, инспектор народных училищ в Тургайской области, затем директор училищ Семипалатинской области; Иван Яковлевич Атласов, врач при 2-м Оренбургском кадетском корпусе; сам Н.А. Баратынский; Леонид А. Баратынский; К.А. Белавин; Николай Иванович Бутовский, преподаватель мужской гимназии; Иван Васильевич Будрин, инспектор народных училищ Оренбургского района; В.Л. Дедлов (Кигн), писатель; Александр Иванович Добросмыслов, ветврач Тургайской области, затем крестьянский начальник там же; Козьма Николаевич Калачев, врач Оренбургского казачьего войска; В.О. Португалов, публицист, врач; Александр Иванович Тарнавский, инспектор Оренбургской киргизской учительской школы, затем директор народных училищ Оренбургской губернии; И.С. Шукшинцев, публицист, краевед; Н. Юрьин, поэт, и др. Постоянные корреспонденты были в Самаре, Уральске, Уфе, Троицке, Челябинске и других городах. Печаталась газета в частной типографии Б.А. Бреслина по ул. Николаевской в доме Шошиной, выходила аккуратно и пользовалась симпатиями публики, о чем свидетельствовало постепенно возраставшее число подписчиков. Редакция находилась по адресу: Бухарский переулок, в доме Беспалова.

Газета выполняла намеченную программу, освещая с разных сторон общественную жизнь края, выбирая события и неординарные случаи областной и городской жизни с помощью корреспонденций из Самары, Уфы, Екатеринбурга, Уральска, Илецка, Актюбинска, Бугульмы, Мензелинска, Челябинска, из некоторых сел, станиц и поселков, публикуя этнографические очерки, историко-краеведческие обозрения, исследования, статьи-размышления просветительского характера, касающиеся вопросов образования, воспитания, психологии, медицины: «Село Абрамовка Оренбургского уезда» (1893, № 87) – Селянин; «Медицинские беседы. О кумысе» (1893, № 95) – П. Баратынский; «Краткий исторический очерк оренбургской гимназии» (№№ 139, 140, 141) – К. Белавин; «Граф В.А. Перовский и степные походы в управление его Оренбургским краем» (1893, №№ 109, 112, 115, 118,121) – А.Е. Алекторов; «Чувашские сказки» (1894, № 259) – Ф.А. Добросмыслов; «Эстетические чувствования и их воспитательное значение» (1893, №№ 99, 104, 106) – Н. Бутовский и др.

Нередкими на страницах газеты были путевые и охотничьи очерки: «Дорожные заметки» (1893, № 59) – Веди Буки; «Лисица и волк» (1893, № 134), «Тетерева и куропатки» (1893, № 116) – Л. Баратынский; «В буран (набросок)» (1894, № 152) – Деревенский; «Степные очерки и картины» (1893, №№ 79, 82), «По Зауральной степи весной» (1894, № 207), «По Илеку» (1894, № 239) – И.С. Шукшинцев; «По Волге» (1894, № 222) – Л. Баратынский и др.

Литературный аспект газеты был представлен достаточно широко: кроме местных авторов – поэтов Л. Исакова (1892, № 2, 4), Н. Юрьина (1893, № № 5, 21, 68, 125); Н. Иванова (1893, № 6, 9, 65 – рассказ); К.Н. Калачева (1893, № 107 – поэма «Лето в степи у киргиз-кайсаков»); фольклориста и этнографа Анания Кузнецова (псевдонимы – Селянин, Деревенский; рассказ «Богомол» (1894, № 157); С.И. Гусева-Оренбургского (псевдоним С. Анзерский – рассказ «Житьишко захудалое»: 1894, № 272), в газете принимали участие известные писатели, такие, как А. Чехов, который, откликаясь на просьбу редакции и В. Дедлова-Кигна, предложил газете рассказы «Попрыгунья» (1893, №№ 27, 28, 30, 33), «Черный монах» (1894. №№ 271, 274, 277, 278 ) и достаточно уже известный в то время прозаик, критик и публицист, один из ведущих сотрудников «Недели» В.Л. Дедлов-Кигн.

Газета была внимательна к литературным юбилеям, выходу новых книг: статьи «Поэзия А.Н. Плещеева» (1894, №№ 208, 212), «О Крылове. 50 лет со дня кончины» (1894, №№ 264, 267, 269) – Н.И. Бутовского; о сборнике стихов Л. Исакова «Юные грёзы» (1893, № 63); литературное обозрение – о рассказе Л.Толстого «В Татьянин день» (1894, № 234). Литературные обозрения, библиографические справки часто давались без подписи.

В 1894 г. редакция была вынуждена прекратить издание газеты по техническим причинам – из-за невыполнения Б.А. Бреслиным договора.

С.И. Гусев-Оренбургский (5.10.1867 – 1.06.1963)

Одним из активных авторов оренбургских газет был С.И. Гусев-Оренбургский, приобретший широкую известность в русской литературе начала ХХ века своими реалистическими произведениями об уездной глуши и жизни священников.

Сергей Иванович Гусев родился в Оренбурге. Его отец, Иван Васильевич, судя по послужному списку [40], «из солдатских детей», имел бронзовую медаль в память войны 1853–1856 гг., обучался в батальоне военных кантонистов, был переведен в оренбургское казачье войско урядником (1850 г.), затем разжалован в казаки с оставлением на службе. В год рождения сына (в октябре 1867 г.) он был исключен из оренбургского казачьего сословия с награждением чином коллежского регистратора за выслугу в урядническом звании и по прошению определен в штат губернского управления делопроизводителем, а затем перемещен чиновником особых поручений по почтовой части Оренбургской губернии. Мать писателя, Анна Михайловна, происходила из казачьей семьи, жившей в форштадте. Гусевы имели в Оренбурге свой дом на Водяной улице.

Писатель имел все основания выбрать себе псевдоним «Оренбургский», ибо не только родился в Оренбурге, но и учился в оренбургской гимназии (доучиться не удалось – пришлось работать в лавке отца), оренбургской семинарии с 1884 по 1888 гг. (затем в Уфимской), был священником и учителем в оренбургских селах.

Еще учась в семинарии, будущий писатель сблизился с большевиком М. Багаевым, революционно настроенным журналистом А. Матовым, что повлекло за собой полицейский надзор и обыски. Так, судя по архивным документам, в селе Георгиевском Оренбургского уезда в квартире Гусева был произведен обыск в связи с делом Дехтерева. В июне 1898 г. «за оставление жены и детей» (первой женой писателя была дочь оренбургского живописца М.М. Строганова) Гусеву было запрещено священнослужение, а в декабре того же года по его прошению с него был снят сан священника. Начало его литературной деятельности тоже связано с Оренбуржьем.

Первые произведения писателя (рассказ «Слепой» и др.) под псевдонимами Инсарский, Анзерский, Мистер Доррит и, наконец, Оренбургский публиковались в 1890–1900 гг. на страницах оренбургских газет: «Тургайская газета», «Оренбургский листок», «Оренбургский край», «Степь». В начале 1900-х гг. писатель сотрудничал в «Киевской газете». Потом стал постоянным участником сборников товарищества «Знание», членом московского литературного кружка «Среда».

Большую роль в жизни Гусева-Оренбургского сыграл М. Горький: большинство произведений молодого писателя о провинциальной жизни и духовенстве было опубликовано в горьковских сборниках «Знание». Под влиянием Горького написана повесть «Страна отцов», посвященная Горькому. «Страну отцов» Гусева и «Поединок» Куприна современники оценили как лучшие произведения 1905 года. В повести Гусева-Оренбургского показано столкновение «страны отцов», Старомирска (так назван Оренбург), и страны «детей», предвещавшее близкое крушение полумертвого «дома» старой России и «молодые» пути России «детей». Эта повесть значима была и для М. Горького. Определенные переклички с этой повестью можно заметить в повести Горького «Городок Окуров», вышедшей в 1909 году.

Долгое время для Гусева-Оренбургского-писателя главными проблемами были обличение «старого» мира, мира «отцов» и «бегство детей из клеток, устроенных им отцами», стремление к новой жизни. На революцию 1905 года Гусев отозвался стихами «9 января», «Мидас». Революционные события 1917 г. и Гражданская война на первых порах были встречены писателем тоже сочувственно, как неотвратимый результат недовольства бедноты, но вскоре в его рассказах и стихах появляется и предостережение о возможности отрицательных последствий этих общественных явлений.

Судя по воспоминаниям Рюрика Ивнева, Гусев-Оренбургский в 1919 году жил с ним и С. Есениным в Козицком переулке, в одной квартире, «небольшой коммуной». Об этом же пишет, рассказывая о быте писателей, Г. Устинов: «В начале 1919 года С. Есенин жил у меня в гостинице «Люкс», бывшей тогда общежитием Наркомвнудела.

Вскоре наше общество в «Люксе» увеличилось. Приехал С.И. Гусев-Оренбургский, которому посчастливилось достать здесь комнату. Теперь наша метафизическая теория приобрела еще одного глашатая. Мы с Есениным ходим по комнате, Гусев-Оренбургский сидит на диване, тихонько наигрывая на гитаре…» [40, с. 150].

К этому времени писатель расстался со второй женой поэтессой Г. Галиной, передав ей права на свои издания и купив ей дом в Петербурге.

В начале 1920 гг. Гусев-Оренбургский с новой женой, певицей Е.И. Хатаевой, часто выступал на концертах с чтением своих произведений. В конце 1921 г. он вместе с ней уехал в Харбин, а затем эмигрировал в США. Известно, что, живя в Нью-Йорке, писатель сотрудничал в газете «Русский голос» и одно время редактировал журнал «Жизнь». После отъезда из России Гусевым был написан роман «Страна детей», рассказы, названные им эмигрантскими, издававшиеся как в Нью-Йорке, так и в Париже (например, рассказ «Стрела»).

Одно время у писателя было желание вернуться в Россию, он даже подавал заявление об этом Калинину. Умер Гусев-Оренбургский в Нью-Йорке. Писателем оставлено значительное литературное наследство: в 1913–1918 гг. было издано 16 томов собрания его сочинений, оставшегося незаконченным. Он известен прежде всего как прозаик-реалист, работавший в жанрах повести и рассказа, но им были созданы и поэтические произведения романтического и сатирического характера.

Эпистолярный материал:

М. Горький – А.П. Чехову октябрь 1903 г.

…Вы помните? Обещали дать рассказ для сборника «Знание»? Это дело идет к концу. Андреев, Бунин, Вересаев, Чириков, Гусев написали, я – скоро напишу…

М. Горький – Е.П. Пешковой июль 1904 г.

…Скиталец написал недурные стихи на смерть Чехова, Гусев тоже. Они читали их в Ялте на вечере, и, говорят, был скандал с полицией.

М. Горький – Е.Н. Чирикову июль 1905 г.

…Затевается юмористический журнал «Жупел» – художники: Бакст, Щербов, Билибин, Гржебин, Браз и т.д., Леонид, ты, я, Гусев, Скиталец, Яблонский из «Сына Отечества»…

М. Горький – Е.П. Пешковой май 1907 г., Капри

Досадно, что не удалось увидать Сергея Ивановича, очень! У меня есть надежды на него большие…

М. Горький – К.П. Пятницкому 17(30) апреля 1908 г., Капри

...Я имею основание думать, что новой повестью Гусева и моей «Исповедью» реализм, которому служило «Знание», становится на новый путь, оживляется и приобретает новые силы, новое освещение...

К.П. Пятницкий – М. Горькому июнь 1908 г.

Я взвешивал каждую фразу – и проверил свое мнение. Если б напечатать Гусева без пропусков, к нему применили бы несколько пунктов 120 ст., и обязательные постановления градоначальника. Возможно, что я ограничился бы «Исповедью» и Золотаревым. Но когда пришли Ваше письмо и телеграмма, я почувствовал, насколько Вам хочется поместить Гусева рядом с «Исповедью». Так я и сделал. Но, конечно, пришлось пожертвовать в Гусеве несколькими опасными местами. В общем они составляют около 2 страниц [41].

Л.В. ИСАКОВ (15.02. 1867 – ?)

О жизни поэта Л.В. Исакова почти нет сведений. Судя по служебному аттестату его отца, Василия Николаевича Исакова [42], их семья происходила из дворян Тамбовской губернии, имела дом в Оренбурге. Василий Николаевич обучался в Оренбургском уездном училище, служил чиновником в Орске и Оренбурге, с 1865 г. был письмоводителем в канцелярии Оренбургского губернского прокурора, по указу Сената от 11.05.1867 г. произведен в коллежские секретари, а в 1880 г., по его просьбе уволен в отставку. В служебном формуляре указано, что В.Н. Исаков женат на Марье Александровне и имеет сына Льва, родившегося 15 февраля 1867 г., жена и сын тоже православного вероисповедания.

Произведения Л.В. Исакова стали появляться на страницах оренбургских газет в начале 90-х гг. XIX в. Его стихи, этюды, городские зарисовки, литературные обработки восточных сказаний охотно публиковали «Оренбургская газета», «Оренбургский листок», «Тургайская газета», «Оренбургский край».

Первый небольшой сборничек стихов, названный поэтом «Юные грезы», вышел в Оренбурге в 1893 г. через два года сборник был расширен и превратился в «Степные отголоски». В него были включены стихотворные переложения киргизских сказок и легенд.

В 1902 г. оренбуржцы познакомились с новым сборником Л. Исакова – «Уральские волны», куда вошли, кроме стихов, и прозаические произведения. Затем последовали «Степные огни» (стихи, басни, сказки) – 1910 г., «Пугачевщина» (стихи) – 1910 г., «Степные миражи» (стихи) – 1916 г. Все книги были изданы в Оренбурге.

Издателем последнего, отпечатанного за неимением белой на цветной бумаге сборника, был Н.А. Афиногенов (Н. Степной), в предисловии отметивший: «…Имя Исакова давно уже известно читающей публике как одного из местных поэтов… И если имя Исакова не представляет крупной величины, то во всяком случае оно, по справедливости, должно быть отмечено печатью незаурядности… Тихая грусть, печальная мелодия, невыплаканные слезы – вот лейтмотив поэзии г. Исакова. Искренность и цельность чувств не единственные достоинства Л.Исакова, стройность и ритмичность стиха, колоритность и богатство красок…»

Поэзию Л. Исакова положительно оценивал поэт из царской семьи К.К. Романов (К.Р.). Рецензент из «Оренбургского листка» [43] тоже подчеркивал, что стихотворения Исакова «читаются легко и не без приятности, размер стиха в них почти всегда ритмически верен и рифмы довольно звонки»… Сам автор писал о своем творчестве:

Знаю я сам – моя муза тоскливая,

Скромен и робок мой стих;

Муза моя молодая, пугливая…

В сборнике «Степные миражи» Исаков, набрасывая свой портрет, выделяет основные мотивы своего творчества: «С детства я вольную степь полюбил»; «из Оренбурга тянуло меня в степи родные от пыли, там я сидел по ночам у огня, слушая сказки да были»; «под печальные звуки домбры пели мне песни киргизы»; «помню, как тихою ночью во сне грезил я здесь Пугачевым».

Природа Оренбуржья, Оренбург, соль-илецкие места, жизнь оренбуржцев, быт и нравы жителей востока, «пугачевщина» – вот что прежде всего интересовало Л. Исакова. Особенно привлекала поэта пугачевская тема. В поэме «Мертвые соли» Исаков пересказывает легенду о спрятанном Пугачевым кладе. Рассказ о Пугачеве сопровождается красочными пейзажными зарисовками соль-илецких мест.

В оценке басен Исакова его современники расходились во мнениях. Одни считали его басни менее легкими и грациозными, чем лирические стихотворения. Другие отмечали как удачу такие басни, как «Лиса и волк», «Благодарный проситель». Особо следует отметить вольные переводы поэтом восточных басен, легенд, сказок и рассказов.

Произведения Л. Исакова печатались не только в Оренбурге. Отдельные стихотворения его публиковались в «Сборнике русских поэтов и поэтесс» (СПб., 1901), в сборнике «Живые звуки» (Каменец-Подольск, 1908).

Художественный материал:

Илецкие мотивы

При блеске трепетном луны

Глубоко спят седые скалы.

И чудной прелести полны

Голубоватые кристаллы.

Сияет соль, как глыбы льда,

Под серебристыми лучами,

Стекая мутными ручьями,

Журчит солёная вода.

Отвесны стены: соль одна,

Как снежный иней серебрится,

И словно призрак шевелится

В солёном озере луна.

На берегу синеет лёд,

Лежит, как пласт, сугроб глубокий.

Никто нам песен не поёт

Про этот чудный край далёкий.

Н.А. АФИНОГЕНОВ (Н. СТЕПНОЙ) (08.10.1878 – 25.06.1947)

Николай Александрович Афиногенов (псевдонимы Н. Степной, Наровчатский, Старый, Нор-ский) был достаточно известен как прозаик в 1920-е годы. В 1927–1929 гг. вышло полное собрание сочинений Степного в 10 томах. Среди его романов есть и автобиографические («Семья», «Дети»), некоторые его произведения были написаны на оренбургском материале и печатались в Оренбурге. Очень многое сделал писатель для организации литературной жизни в Оренбуржье. Н. Степной был самоучкой, он прожил богатую впечатлениями и событиями жизнь. Его отец был волостным писарем, мать писать не умела, но читала. Будущий писатель учился в земской школе, два месяца был послушником в монастыре, начинал заниматься в училище садоводства и лесоводства, работал на железной дороге.

Как и Горький, Степной много странствовал, побывав на Волге, на Кавказе, в Крыму. Возвращаясь с Японской войны (1905 г.), он остановился в Томске, поступил на одногодичные курсы лаборатории Титова. Началась революция 1905 г., вместе с другими, как впоследствии вспоминал Степной, в здании службы пути «был предан сожжению», случайно спасся.

Когда он возвратился в Наровчат, то по подозрению в организации забастовки был арестован, отсидел несколько месяцев.

В 1906 г. Степной приехал в Оренбург, где открылась вольная высшая школа, но оказалось, что программа у нее смешанная. Для средней и высшей школы. Лекции писатель слушал две зимы, служа в то же время конторщиком в торговом предприятии (был членом правления союза торгово-промышленных служащих). В Оренбурге Степной вместе с группой демократически настроенной интеллигенции организовал издание газеты социал-демократического направления «Простор» (1907), в которой появились первые произведения Л. Сейфуллиной.

Официальным редактором считалась жена писателя. Уже в марте за опубликование в газете противоправительственных материалов А.В. Афиногенова, не имея возможности заплатить штраф, вынуждена была отправиться в тюрьму с малолетними детьми – дочерью и сыном Александром, впоследствии ставшим известным драматургом (автором пьес «Машенька», «Страх»). Сотрудники газеты и друзья Афиногеновых заплатили штраф, но в апреле по решению суда газеты была закрыта, Степной попал на год в тюрьму, жене же с детьми удалось скрыться.

После отбытия срока заключения Степной уезжает из Оренбурга на два года; вновь странствует. Вернувшись в 1910 году, он продолжает заниматься издательской и редакторской деятельностью. Благодаря ему в Оренбурге появляются альманахи и литературные сборники «Серый труд» (два выпуска – 1910 и 1923 гг.), «В родном углу» (1912), «Степь» – пять выпусков (1914, 1915, 1916, 1917), в которых, кроме Степного, публиковали свои произведения А. Мокшанцев, А. Завалишин, Л. Исаков, М. Герасимов, Н. Постников и др. Сборники «Серый труд» (1913) и «В родном углу» были конфискованы.

В одном из писем из Оренбурга в Лозанну Н.А. Рубакину (от 03.12.1913) А. Завалишин сообщал: «оренбургский местный кружок литераторов, в который недавно вступил и я, выпустил сборник под названием «Серый труд» – 2-е издание Н. Афиногенова при участии г. Мокшанцева и др. Через месяц после выпуска этого сборника полиция внезапно стала конфисковывать в магазинах этот сборник. Г. Афиногенов просит меня послать Вам для отзыва один экземпляр этого сборника. Покорнейшая моя просьба состоит в следующем: дать отзыв, если можно, в каком-либо периодическом издании и, кроме того, сообщить письмом мне также отзыв, чтобы я мог успокоить г. Афиногенова, который сильно желает иметь Ваше слово о его «детище» [44].

В Оренбургском архиве [45] сохранилось прошение мещанина города Наровчата Пензенской губернии Николая Афиногенова, проживающего на Самарской улице форштадта в доме Авдеевой, на имя главноначальствующего Оренбургской губернии от 12.08.1914 г. с просьбой о разрешении издавать и редактировать еженедельную газету под названием «Моя газета». Разрешение было дано 20.08, но уже 15.11.1914 г. издание и редактирование газеты Афиногеновым передается М.С. Муравьеву. Делая обзор жизни писателя после первого оренбургского периода, Л.М. Клейнборт писал: «Отложив немного денег, Степной уехал в Льеж в надежде там доучиться, увлекся заграничной жизнью; пробыв год в Париже и Берлине, вернулся в Петербург, где слушал лекции в народном университете. Опять уехал в Оренбург, откуда в качестве рядового попал через Архангельск на французский фронт. Воевал в ударных колоннах рядовым. Вернулся уже в дни революции» [46, с. 86–88].

После февральской революции Степной избирается делегатом от русских войск во Франции на 1 съезд рабочих и солдатских депутатов. Уехать из Франции ему помог генерал А.А. Игнатьев. В июне 1917 г. писатель был избран членом ВЦИК, в октябре – членом предпарламента при Временном правительстве, участвовал в штурме Зимнего и не прекращал писать статьи в газеты. Будучи направлен в Оренбург для работы среди казаков, Степной с увлечением занялся любимым делом – изданием газеты («Голос трудового казачества»), на страницах которой часто появлялись его произведения. В этой газете достаточно полно отражалась литературная жизнь Оренбургского края в 1918 г.: печатались даже протоколы заседаний литературного общества «Союз писателей, поэтов и журналистов Оренбургского степного края». Этот «Союз» ставил перед собой задачи: открывать литературные и художественные журналы, проводить конкурсы произведений, создавать театрально-музыкальные музеи, созывать съезды окраинных писателей, защищать интересы членов Союза по охране их авторских прав и т.д.

Много сил Степной отдавал Союзу краевых писателей, куда привлек А. Ширяевца, И. Батрака, М. Герасимова, Л. Исакова, Л. Котомку и др. Союз устраивал обсуждения произведений местных писателей, литературные «утра», на страницах газеты «Голос трудового казачества» шли дискуссии об уставе союза писателей, о создании «храма музы», но время было суровое, шла гражданская война, в Оренбург вступили дутовские войска. Не успевший уехать писатель прочитал расклеенный по городу приказ Дутова, – за поимку Н. Степного, члена ВЦИК и редактора газеты, было обещано 10 тыс. рублей. Писателю удалось избежать ареста и уехать в Самару, где он встретился с А.Неверовым, тоже начинавшим свою литературную деятельность в Оренбурге.

В 1921 г. Степной вместе с Неверовым ездил в Ташкент, а в 1922 г. переехал в Москву, состоял членом «Кузницы» и ВАПП. У Н.А. Афиногенова (Степного) была жизнь, насыщенная событиями, он объездил весь мир, но временами жил в одиночестве, среди девственных уральских степей, губерлинских гор, в казахских и башкирских аулах, записывая легенды и предания. Именно в Оренбуржье писатель попробовал осуществить поставленную перед собой и единомышленниками цель: «Освещать природу, быт и жизнь как аборигенов – киргиз, башкир и казаков, так и новоселов; установить разницу между прошедшим и настоящим в бытовом отношении; создать так называемую областную, окраинную литературу – вот чем задался наш кружок, к которому я принадлежу. Сборники печатаем до 1000 экземпляров. Район распространения – Асхабад, Ташкент, Оренбург, Самара, Орск, Актюбинск, Илецк, В. Уральск, Троицк, Томск, Омск и Ново-Николаевск» [46].

Осуществляя эту задачу, Степной издавал в Оренбурге литературные сборники и свои книги «Записки ополченца», «Сказки степи». Наиболее «оренбургским» и художественно ценным можно считать сборник «Сказки степи», куда вошли 27 разных по жанру произведений, насыщенных этнографическими деталями, описаниями обычаев казаков. Уже названия многих глав говорят о восточном колорите книги: «Кейтмень Тюве», «Шахрух», «Коран Османа», «Патима». Н.Степной, используя фольклорные сюжеты, этнографически точные записи народных преданий, пересказывает их, стремясь сохранить народный взгляд на мир.

Другие произведения Н.Степного интересны как первые отклики на события в стране, но писателю, по мнению критики, не всегда хватало терпения, а может, времени для художественной отделки своих работ.

Эпистолярный материал:

ИЗ ПИСЕМ Н.А. РУБАКИНА Н.А. СТЕПНОМУ

(1924–1928 гг., из Лозанны)

17.IX – 1924

Вашу книгу «Семья» и Ваше письмо получил я уже давно… Хотел бы иметь Вашу автобиографию. Умеете Вы говорить и шпильки очень тонкие и колкие – суете не в бровь, а в глаз, причем сатирик прячется за бытописанием.

11.X – 1924

Дорогой Николай Александрович!

Получив от Вас и три книги («Перевал», «Сказки степи» и «Записки ополченца»), а также открытку… Он («Перевал») произвел на нас всех впечатление еще более сильное, чем «Семья»…

О переводе Ваших романов похлопочу.

21.XI – 1925

Как Вам, вероятно, говорил А.А. Демидов, наша секция признала Ваш роман «Перевал» достойным для помещения в список самых выдающихся книг, вышедших на русском языке в 1924 г.

Собираюсь писать о Вас и Ваших произведениях в «Зарнице».

29.V – 1928

Получил еще два томика Собрания Ваших сочинений. В швейцарском журнале «Новая литературная и аристократическая неделя» только что появилась статья об А.А. Демидове вместе с переводом его прекрасного рассказа «Золотая коса». Теперь подготовляется тем же автором (А. Батушанской) и статья о Вас. Очень ей понравился Ваш роман «Семья».

ИЗ ПРОТОКОЛА ОБЩЕГО СОБРАНИЯ ОБЩЕСТВА «СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ, ПОЭТОВ И ЖУРНАЛИСТОВ ОРЕНБУРГСКОГО СТЕПНОГО КРАЯ»

(опубликованного в газете «Голос трудового казачества и крестьянства», 1918, № 45, 5–18/06)

1. Цель и права Союза. Союз писателей, поэтов и журналистов имеет целью:

а) Содействие развитию литературного творчества в крае.

б) Оказание всякого рода нравственной и материальной помощи своим членам и их семействам.

в) Помощь своим членам при постигшем их несчастье в смысле политического преследования независимо от партийности.

2. Для достижения перечисленных в первом параграфе целей Союзу предоставляется:

а) Защищать интересы членов Союза по охране их авторского права во всех судейных, административных и других установлениях.

б) Устраивать для своих членов фонды вспомоществования, приюты, санатории, богадельни, больницы, общежития, дачи и т.п.

в) Основывать театральные, концертные и т.п. предприятия.

г) Открывать литературные и художественные журналы, газеты и т.п.

д) Устраивать конкурсы произведений.

е) Устраивать театрально-музыкальные музеи и выставки.

ж) Созывать съезды окраинных писателей.

з) Устраивать конкурсы произведений.

и) Охранять могилы умерших поэтов, писателей и журналистов в случае отсутствия за ними надзора.

к) Установить для своих сочленов жетон для ношения.

л) Союз должен иметь свою печать с особым установленным общим собранием рисунком.

м) Действие союза распространяется на территории Оренбургской губернии, Тургайской и Уральской областей и культурно тяготеющей к этому краю окраины.

Председатель собрания Н. Степной.

Секретарь – В. Павлович [47].

Н.П. Анненкова-Бернар (1859, или 1864 – 30.06.1933)

Нина Павловна Анненкова-Бернар, урожденная Анна Павловна Бернард, известна как прозаик, драматург и актриса Александринского театра. В первом браке она была Дружинина, во втором – Борисова.

Родилась она в 1859 году (по другим сведениям в 1864 г.) в семье коллежского асессора, училась в Мариинской гимназии в Петербурге, затем поступила на Драматические курсы В.В. Самойлова. В 1880-е годы была актрисой в провинциальных театрах, а в 1890–1893 гг. – в Александринском театре. Известно, что успех она имела как исполнительница ролей в пьесах А.Н. Островского и в спектаклях по произведениям Н.А. Некрасова, Я.П. Полонского, Н.П. Огарева.

Своим рождением как писательницы Анненкова-Бернар была обязана актеру М.И. Писареву (в то время ее гражданскому мужу), по его рекомендации в «Книжках «Недели» был напечатан ее рассказ «Петля» (1896). О М. Писареве, известном русском актере, исполнителе ролей в пьесах А.Н. Островского и А.Ф. Писемского, следует сказать особо, так как его имя тоже связано с Оренбургом. В 1860-е годы Писарев вместе со Стрепетовой, будущей своей женой, начинал свою актерскую деятельность в оренбургском театре, где к нему пришел успех как исполнителю ролей Анания («Горькая судьбина»), Ивана Грозного, Арбенина. Будучи актером в Оренбурге и Самаре в труппе Рассказова, Писарев часто посещал дом Григория Сергеевича Аксакова, сына писателя, оренбургского и самарского губернатора.

Став писательницей, Н.П. Анненкова-Бернар нередко помещала свои рассказы из жизни бедных людей в «Русской мысли», иногда в «Русском богатстве». В 1901 году вышла в свет книга писательницы «Рассказы и очерки». В отзыве на эту книгу М. Горький отмечал «скромный, очень скромный талант» писательницы. О ее произведениях, появившихся позднее, в периодике давались разноречивые отзывы. В основном же рассказы Анненковой пользовались популярностью чаще всего тогда, когда исполнялись ею на эстрадных концертах.

Анненкова-Бернар писала и драматические произведения. В своей героической драме «Дочь народа» (о Жанне Д’Арк), поставленной в петербургском Малом театре, писательница играла главную роль. Последний период жизни и деятельности писательницы почти не изучен. Известно лишь, что в 1917 году Анненкова-Бернар уехала в Оренбург. Архивные документы, оренбургская периодика начала ХХ века дают возможность представить отдельные стороны жизни Анненковой как писательницы и актрисы этих лет.

Так осенью 1917 года в оренбургской газете «Южный Урал» (№ 33, от 22/Х 1917 г.) Анненковой было опубликовано стихотворение «Россия», передающее отношение поэтессы к происходящему в те годы в стране. Вот отрывок из него:

Я люблю тебя, бедную,

С головою победною,

Моя родина-мать!

В черный плащ облеченная,

Ты идешь, обреченная,

На кресте умирать.

До глубин потрясенная,

Жаждешь ты, исступленная,

Свою чашу принять.

И врагами заклятая,

И сынами распятая,

Ты простишь им опять.

Я люблю тебя дикую,

С жаждой гнева великою

До основ сокрушать.

Ликом внешним звериная,

Ты кротка, голубиная,

Ты – терпенья печать....

Стихотворение было подписано Н. Анненкова-Бернар. В конце было указано место проживания автора: Оренбург.

Девять дней спустя в той же газете появилось объявление: «Общество «Народное искусство» доводит до сведения желающих, что в помещении общества (Николаевская, дом Мальневой) под руководством артистки правительственного Александринского театра Н.П. Анненковой-Бернард и артистки русской оперы Г.В. Кирпицкой открываются классы выразительного чтения, практической драмы и пения»

В это время вопросами объединения сил оренбургских деятелей культуры занимался Н. Степной – Афиногенов. В 1918 году Н. Степной организовал в Оренбурге издание газеты «Голос трудового казачества» (позднее: «Голос трудового казачества и крестьянства»). Газета была насыщена художественными произведениями и публикациями о культурной жизни края, политическим же вопросам оставлялась лишь первая страница или часть ее.

В 37 номере газеты (25/V – 7/VI) под рубрикой «Искусство» сообщалось, что «5 июня в помещении общественного народного искусства состоялось собрание представителей пяти секций». Далее указывались секции и возглавляющие их: секция артистов – Н. Анненкова-Бернар, оркестрантов – Держановский, художников кисти – Шевелев, хористов – Третьяков, литературная секция – Н. Степной.

На этом собрании был заслушан доклад Н. Степного о создании в Оренбурге «Храма Музы». Докладчик отметил, что идея объединения секций в отделение вольной высшей школы возникла на Первом Литературном Утре. Попытки открыть такую школу, или отделение университета, в Оренбурге были еще в 1906 г. – Высшие курсы Киселева, в 1917 г. (о чем писали в журнале «Народное дело»). Сейчас необходимо открыть хотя бы первое отделение Храма Музы. Любое из зданий кадетского корпуса годилось бы для высшей школы. У нас есть лектора – профессора по музыке, пению, выразительному чтению, мелодекламации.

В 46–47 номерах газеты (июнь 1918 г.) была дана информация о дальнейших заседаниях Храма Музы, представлен протокол № 2, судя по которому обсуждался вопрос о названии объединения. Анненкова-Бернар, принявшая участие в обсуждении, заявила, что нельзя «давать такие неправильные названия», и подчеркнула, что та идея, которая обсуждается, ею уже проводится в жизнь: «не лучше ли было вам присоединиться и работать вместе с нами». Степной огласил желание большинства соединить все пять союзов искусства вместе и создать высшую школу, то есть перед объединением работников культуры ставились прежде всего просветительские задачи.

В 47 номере газеты, где давалось окончание протокола, было помещено выступление Анненковой-Бернар, которая отметила, что хочет познакомить читателей с кружком «Народное искусство», существующим уже год. При обсуждении Устава объединения Анненкова напомнила, что для организации народного искусства передан Народный Дом.

В том же 1918 году, но несколько ранее, в газете «Народное дело» (№ 35) отмечалось: «…посвященный человек знает, что общество народное искусство произрастает в подвале под магазином Зингер, а, выходя из подвала, показывается в зале бывшего «Декаданс»… В заметке, подписанной псевдонимом «Старый рецензент», говорится о спектакле по драме А.Н. Островского «Не так живи, как хочется», о талантливых исполнителях, «продумавших до мельчайших подробностей свои роли». С иронией рецензент пишет о том, что его «строки», конечно, не дойдут «до много говорящего о народном искусстве г. Луначарского», и, обращаясь «к г.г. Луначарским из Оренбурга», подчеркивает: «Общество народное искусство – «Наш театр» заслуживает не подвальной студии, и игру членов этого общества можно бы было без стеснения демонстрировать не перед пустым залом экскабака, а перед заполненным залом городского театра. «Театром» руководит видная величина в артистическом мире г-жа Анненкова-Бернард…».

В 1920 году имя Анненковой вновь появляется в оренбургской периодике уже как руководителя театральной студии: в газете «Коммунар» (№ 78, 7 апреля 1920 г.) в рубрике «Театр и музыка» была помещена рецензия на спектакль «Река идет», данный студийцами в городском театре «для членов профсоюзов и их семей». Автор рецензии П. Кин сообщает, что перед «поднятием занавеса Анненкова-Бернар произнесла вступительное слово о пьесе, указав на ее символическое настроение и на проводимую в ней революционную идею». Рецензенту же пьеса явно не понравилась. Он пишет: «Такие пьесы ни революции, ни пролетариату вообще не нужны. В данной пьесе не река идет, а любовь идет, только не та свободная, высокая любовь, о которой мечтают, а любовь плоская, опошленная, низкая. Это вместо хлеба – камень голодному». Автору рецензии кажутся лишними психологического плана рассуждения героев, любовные отношения, об этом он пишет довольно резко: «в 1 акте перед зрителем развернулась проповедь свободной любви, нудные речи поэта, истерические выкрики женщины…, речи о жестокости реки, об ее мести людям». Игра студийцев тоже не вызвала положительных эмоций у рецензента: «игра студийцев была вялая, бездушная…, смотрелась пьеса без интереса…».

Судя по статьям в оренбургской периодике, драматургам, режиссерам и актерам с каждым годом работать становилось все сложнее.

Так, в «Степной правде» № 200 (от 13 сентября 1923 г., статья «Театр, НЭП, профсоюзы и партия») утверждается, что должен создаваться новый театр, что «великая симфония, называемая пролетарской революцией», проходит мимо ушей театральных работников «как дикий свист бушующей толпы». Статья написана неграмотно, в ней много стилистических погрешностей: «сидя в театре в течение всего сезона нам может казаться, что в жизни нет никого больше, кроме графинь, купцов, баронов, принцев и т.д.»

Анненкова-Бернар, руководя оренбургской театральной студией, писала для нее пьесы, например пьесу «Бекет» (1923 г.) – о киргизском ученом и поэте Ахмете Байтурсунове. Умерла Н.П. Анненкова-Бернар, судя по сведениям оренбургского загса, найденным Е.П. Лукьяновой, в Оренбурге 30 июня 1933 года 75 лет от роду от паралича сердца. В документах указан и адрес, где жила актриса и писательница в Оренбурге: улица Всесоюзная, 139.

А.И. Завалишин (30.06.1891 – 1939)

Александр Иванович Завалишин, уроженец Оренбуржья и выходец из казачьей семьи, стал известен как прозаик и драматург в первой трети ХХ в. Большая часть его жизни была связана с различными местами Урала. В автобиографии, написанной писателем для Н.А. Рубакина в апреле 1913 г. и высланной в Женеву из Оренбурга, сказано: «Родился 29 июня 1891 г. в казачьем поселке Оренбургского казачьего войска» [48]. В автобиографии, опубликованной в «Антологии крестьянской литературы послеоктябрьской эпохи», Завалишин уточняет: «Родился 30 июня старого стиля 1891 г. в поселке Кулевчинском Николаевской станицы бывшего Оренбургского казачьего войска, в бедной казачьей семье. По национальности – мордвин. В детстве был пастухом уток у лавочника – лета три подряд. Потом отдали в батраки. Учился в казачьей школе три зимы и кончил с похвальным листом. Писал очень красиво, почему и был взят станичным писарем Лаврентием Балаевым в переписчики, за плату три пуда ржи в месяц. Наконец меня задумали отправить в Санкт-Петербургскую военно-фельдшерскую школу.

В уездном городе Верхнеуральске я сдал экзамены первым, но соскучился о доме и уехал обратно в Кулевчинский. Тут я был нанят в работники. Однако город стал меня привлекать. Через год-полтора я двинулся в Верхнеуральск. Работал опять же переписчиком в Белорецком волостном правлении… и в Верхнеуральске – в казачьем управлении и других учреждениях…» [49, с. 523–524].

В 1910 г. Завалишин в Оренбурге поступил на военную службу – в войсковое хозяйственное правление. Затем служил писцом, «машинистом на Ремингтоне» в переселенческом управлении, в земстве, в губернском правлении. Наиболее важным в этот период своей жизни будущий писатель считал свои занятия в кружках по самообразованию и на частных вечерних курсах и начало литературной деятельности. В эти годы Завалишин сближается с писателем Н. Степным (Н.А. Афиногеновым), редактировавшим в Оренбурге газеты «Простор», «Степь», выпускавшим литературные сборники и альманахи «Степь», «В родном углу», «Серый труд». В последнем было напечатано первое произведение А. Завалишина «Душегуб и ведьма».

С 1913 г. начинается переписка Завалишина с Н.А. Рубакиным, прерванная войной, а в 1915 г. будущий писатель отправляется учиться в Москву в Народный университет им. А.Л. Шанявского, в котором проучился до 1917. О своих политических взглядах Завалишин в той же автобиографии потом напишет: «Ни в какой партии не состоял, но работал в контакте с большевиками».

В августе 1917 года Завалишин уехал в Оренбург, где казаками был избран в войсковые секретари Оренбургского войскового правительства. Об этом времени сам писатель пишет: «Сразу разошелся с политикой атамана Дутова и генералов, за что был исключен из казачьего звания и заклеймен «изменником родины» [50]. В декабре 1917 г. на казачьем войсковом круге, назвав правительство Дутова «нечестным», – сложил с себя звание «войскового секретаря», высказавшись за большевиков». В газете «Оренбургский казачий вестник» приводится выступление Завалишина: «Я счастлив от мысли, что являюсь первым войсковым секретарем свободного оренбургского казачьего войска. Это воспоминание останется неизгладимым в моей жизни. Но пребывание мое в войске доказало, что политика Войскового правительства, в особенности 26 октября 1917 г., в корне расходится с моими политическими взглядами. Поэтому я, как честный политический и общественный деятель, считаю своей нравственной обязанностью сложить с себя обязанности войскового секретаря с сего числа. А за оказанное мне доверие утверждением меня чрезвычайным Войсковым кругом в занимаемой должности приношу Вам искреннюю благодарность».

В 1918 году в оренбургской газете «Казачья правда» (№ 17) была напечатана пьеса Завалишина «Крючки» с посвящением Рубакину. В этом же году Завалишин стал членом президиума оренбургского совета казачьих депутатов (до апреля), затем был назначен редактором «Троицких известий уездного совета депутатов», участвовал в Гражданской войне в Сибири. Лишь в 1920 г. он вернулся в родное село, где вступил в члены РКП(б), был избран в сельсовет, потом на волостной съезд, на губернский – членом губисполкома (Челябинск) и на VIII Всероссийский съезд Советов. С 1922 г. он работал в редакциях газет «Советская правда», «Беднота».

В 1930-е годы А.И. Завалишин становится известным прозаиком и драматургом. Его пьесы «Частное дело», «Стройфронт», «Партбилет» и др. шли в те годы во многих театрах России. В конце 1930 гг. писатель был незаконно репрессирован, реабилитирован посмертно.

ОРЕНБУРГСКИЕ ЖУРНАЛЫ НАЧАЛА ХХ ВЕКА

В начале ХХ века в Оренбурге выходило большое количество газет и журналов, на страницах которых часто публиковались художественные произведения. Ряд журналов именовался литературно-художественными.

Блестки Урала. Двухнедельный литературно-художественный журнал.

Редакция находилась на Петропавловской улице (совр. Краснознаменная), Редактором-издателем был П.Е. Хализов.

Отделы журнала:

1) стихотворения;

2) беллетристика;

3) статьи публицистического характера;

4) критика вновь вышедших из печати изданий;

5) научная смесь;

6) хроника искусства;

7) библиография;

8) обозрение местной жизни и края;

9) сатира.

В подготовке номеров принимали участие: Азъ, Ю. Б-ов, М.А. Васильев, Н.П. Ежов, Загуби-Доля, В.Н. Киссель-Загоранский (Жало), Е. Маин, Г. Михайлов, Н. Наровчатский, В. Португалов (Д-р Ю.), А. Таев, Термит, Украинка, П.Е. Хализов, П.И. Чеурский, С.С. Гринберг, А. Б-ин, Л.В. Исаков, В. Павлович, И-ов, Вун-Чхи, Цу-Кен-Цзин, Г. Чужой, Це-це и др.

Урал (1911). Литературно-общественный ежемесячник. Редактор-издатель И.Н. Антонов (Изгнанник), поэт, прозаик, был знаком с М. Горьким (гостил у него на Капри), Л. Андреевым, Скитальцем, в 1930-ые гг. был репрессирован. Вышло два номера журнала, в первом определялись задачи журнала:

«1) не будучи представителем ни одного из каких бы то ни было течений и не претендуя на роль учителя, «Урал» будет только зеркалом, отражающим жизнь как она есть, относясь ко всем направлениям объективно;

2) «Урал» даст возможность заброшенным в провинциальную глушь интеллигентам разобраться в текущих вопросах мировой жизни и получить за месяц общий итог жизни областной – приуральской;

3) «Урал» отведет на своих страницах почетное место для начинающих писателей, не имеющих возможности поместить свои творения в больших столичных журналах. Наше CREDO – важность печатного органа в провинции. Мы приложим все силы к тому, чтобы не только беспристрастно освещать все нужды Урала, но и дать возможность всякому культурному человеку получать сведения о жизни общемировой. Кроме того, мы намерены дать место на страницах журнала провинциальным писателям».

Отделы: научный, художественный, библиография, хроника, фельетоны. Наряду с подлинными подписями материалы часто подписывались псевдонимами: Уралец, Эхо, Дядя Ваня, Скиф, Безземельный. Содержание первого номера объемом 36 страниц: «Из песен Изгнанника», другие стихи и проза Изгнанника, иногда с подписью Ив. Антонов; «В Башкирии (путевые наброски)» – Безземельный, «Киргизская баранта (о правосудии в степях)» – П. Х-ев, стихи и очерки Г. Корелина, «Надвигающееся бедствие (о голоде на Урале)» – Уралец. Во втором номере объемом 32 страницы напечатаны следующие материалы: стихи и проза Ив. Антонова, очерки Г. Корелина, «Перед рассветом» – стихотворение Вяч. Иванова, фельетон «Два насилия», подписанный Дядя Ваня (одно насилие – над женщинами, другое – над языком, таковым представляется автору творчество В. Брюсова, Игоря Северянина, З. Гиппиус и др. поэтов).

Выходил специализированный журнал Железнодорожник. Редактором был всё тот же И.Н. Антонов (Изгнанник), издателем – поэт А.И. Бабкин (псевдоним Бабкин-Оренбургский; 1886–1926). Редакция журнала располагалась в редакции «Оренбургской газеты». В декабре 1911 г. вышел единственный номер журнала объемом в 22 страницы.

Содержание первого номера: стихи и проза Изгнанника, Г. Корелина, А. Бабкина-Оренбургского, фельетон, карикатуры на события Екатеринбургской и Ташкентской ж/д, ее начальников, городскую голову Оренбурга, смесь, объявления, реклама.

В журнале «Урал» (1912) – двухнедельном коммерческом, литературном и спортивном – издателя Т.И. Некипелова был отдел литературный, где печатались: «Шхуна Мечта» – рассказ Вадима Белова, «Перед картиной Гибель Помпеи» – стихотворение Е.В. Галицинского, «Кто он?» – сатирическое стихотворение с подписью Хмурый Оренбуржец, изречения на темы оренбургской жизни, подписанные Меркурий (напр.: «Если ты хочешь обратить на себя внимание публики, возьми извозчика и катайся по Никольской улице». В № 3 (16 окт. 1912) литературный отдел идет сначала (видимо, пользовался спросом), в нем в основном помещены стихи и очерки А. Бабкина-Оренбургского, куплеты под балалайку:

Славный город Оренбург,

Только много пыли;

Он похож на Петербург,

Если Вы там были.

(и т.п. за подписью В. Л-зин), – анекдоты (напр.: Оренбургский нищий: «Барин, подайте копеечку» – «За кошельком далеко» – «Так позвольте, я полезу»).

Издавались в Оренбурге и юмористические и сатирические журналы:

Кобылка[7] – юмористическо-сатирический журнал объемом 8–12 страниц. Редактор-издатель – А. Мокшанцев. В редакцию входили И.Г. Гольдберг, печатавшийся до этого в Красноярске, Владивостоке, П.Н. Столпянский, автор книги об Оренбурге, Е.В. Кузнецов, П.Ф. Лукина (Мертваго), В.А. Плотников, П.И. Чурский, М. Сергеев и др.

На обложке журнала была нарисована саранча с надписью «Плевелы, иду на вы!». Подписей под материалами либо нет, либо поставлены псевдонимы: Пипино Короткий, Неузнавайко, Заноза П., Н., Хмурый, Тик-так, Ёрш, Микан, Жижи, Илек, Салмыш, Граф Фото, Хмурый бард, Тык-Прыг, Колючка, Упырь, Оса, Пыльный, Дядя Пахом, Бурный, Саранча (карикатуры). Некоторые номера имеют цветные страницы: № 2 – красные, № 3 – синие, № 6 – оранжевые, в № 29-30 текст напечатан красными буквами. Первый номер содержал подробное описание целей и задач издания: «Объявляя войну плевелам, «Кобылка» идет на противника с полным запасом необходимых «боевых» средств. Ее «дружины», проникнутые сознанием своего долга, решили биться до последней капли чернил, не щадя стальных перьев, на что жертвуют всем своим состоянием…

P.S. «Кобылка» причисляет себя к разряду «диких», а потому не хочет связать свою судьбу ни с какой партией».

Журнал содержал следующие отделы: столичное эхо; оренбургское эхо (и то, и другое – реальная хроника, поданная с юмором и сарказмом); перепечатки из других журналов – «Бурелома» и «Саранчи» (последние – с пометкой «Кобылкина Кузина»); карикатуры; фельетон. В № 2 (19 февр. 1906 г.) на обложке, помимо изображения саранчи, – «Азбука для государственных младенцев»: А – адъютант, Б – бомба, В – виселица, Г – городовой, Е – еврей, Ж – жандарм, З – закон, К – «Кобылка», Р – расстрел, Ш – штык, Ъ – твердый знак (кулак), Э – этап, ν (ижица) – не употребляется в начале, но прописывается сзади[8]». За год существования журнала вышел 31 номер и приложение «Экстренное прибавление к юмористическо-сатирическому журналу «Кобылка» – Сыпучий № ». За сатирические публикации политического характера № 4 и 17 журнала конфисковывались местной администрацией. Редактор-издатель дважды привлекался к судебной ответственности, и, в конце концов, журнал, видимо, был закрыт.

Вот одно из стихотворений этого издания:

Элегия

(Кажется, из Пушкина)

Брожу ли я вдоль улиц шумных,

Я вижу Думу пред собой;

Сидеть в ней будет много умных…

Спи, ангел мой, спи – Бог с тобой!..

Дитя ли милое ласкаю,

Я говорю: «О! Не грусти!

Тебе я знамя уступаю,

Чтоб мог ты родину спасти!..

Хотя бесчувственному телу

Равно в могиле хладной гнить,

И есть конец всему пределу,

И есть предел людей казнить.

И пусть у гробового входа

Не будут воины стоять

И караулить, чтоб свобода

Вновь не могла из гроба встать!»

Хмурый бард

Юмористическо-литературный журнал Саранча издавал П. Александров. Предполагалось помещать на страницах «иллюстрации, карикатуры, сатиры, пародии, шутки на темы из местной жизни Оренбургского края, общую хронику курьезов, мелкие рассказы общелитературного и общественно-политического характера. Редакция собиралась руководствоваться скромным принципом, так ясно высказанном в старинном латинском афоризме: feci, quod potui, faciant meliora potentes (сделал, что мог; кто сможет лучше – пусть попробует)». Часть текста – на татарском языке. Авторы редко подписывались своими именами (Леонид Порошин, П.И. Чурский), в основном – псевдонимами: Тарантул, Пулемет, Саранча, Я, Кочевой, Хмурый, Гвоздь, Бич, Комар.

Стихотворение «Демократ» с подписью Хмурый – один из образцов юмора этого журнала:

Он «красным» был и впрямь и вкось,

Внутри и наизнанку;

Сгорал он в красочной любви

Всю ночь и спозаранку.

Любил он красное вино,

Любил вареных раков,

Не мог без зависти глядеть

На сочность красных злаков.

Любил он красные носы

И шорох красной юбки,

И только в женщине ценил

Малиновые губки.

Отсюда вывод ясен всем:

Чтоб избежать доноса,

Не нужно даже выставлять

Пропившегося носа!

Любил он красные цветы

И яркий блеск томата –

И потому среди друзей

Прослыл за демократа.

Но вот в один прекрасный день

За ним шпионить стали

И в ресторане за вином

Его арестовали.

Потом ему какой-то муж

Представил обвиненье

За то, что к красному всему

Имел он тяготенье.

Примерно такими же были журналы «Скворец», «Пыль», «Волшебное зеркало», «Крапива», «Фавн» и др.

РУССКИЕ ПИСАТЕЛИ И ОРЕНБУРГСКАЯ ПЕРИОДИКА КОНЦА ХIХ – НАЧАЛА ХХ вв.

Оренбургская периодика сыграла немаловажную роль в жизни и творчестве ряда значительных русских писателей, таких, как С.И. Гусев-Оренбургский, А.И. Завалишин, Л.Н. Сейфуллина, М.П. Герасимов, А.В. Ширяевец, В.И. Зеленский (Л. Котомка), Ст. Щипачев и др. Начало литературной деятельности перечисленных авторов связано с газетами «Оренбургский листок», «Тургайская газета», «Оренбургский край», «Степь», «Простор», «Оренбургская газета», с оренбургскими журналами и литературными сборниками «Степь» (1916, 1917), «Серый труд» (1913), «Севы» (1913), «Зарево степей» (1922), «Степные зори» (1923) и др.

В конце ХIХ – начале ХХ вв. из оренбургских газет особенно выделялись «Оренбургский листок», «Оренбургская газета», «Оренбургский край» и «Тургайская газета». Редактором «Оренбургского листка» одно время был петербуржец П.Н. Столпянский, автор произведений о Петербурге и Оренбурге. Свои произведения в оренбургской печати он нередко подписывал псевдонимом Эспе. В 1906 году газета «Оренбургский край» (№ 32) так отозвалась на закрытие «Оренбургского листка»: «На днях распоряжением Саратовской судебной палаты прикрыта местная газета «Оренбургский листок», редактировавшаяся Столпянским. Судьба «Оренбургского листка» есть вмале история лучшей русской периодической печати».

В 1908 году в «Оренбургской газете» Столпянский вел раздел «Литературные и художественные юбилеи и поминки».

Как уже отмечалось, первый рассказ С.И. Гусева-Оренбургского «Слепой» был опубликован на страницах «Оренбургского листка» (1890 г., 6 мая) под псевдонимом М. Инсарский. Оренбургская периодика опровергает мнение И.С. Гронского, считавшего, что после первого рассказа писатель надолго (на девять лет) прервал свое творчество. В 1894 в газете «Оренбургский край» (№ 272, от 2 ноября) под псевдонимом «Анзерский» был напечатан «маленький фельетон» Гусева-Оренбургского «Деревенские письма. Житьишко захудалое» – небольшой очерк о трудностях жизни деревенского обывателя, чья жизнь зависит от погоды, посевы от кобылки и т.д. Под тем же псевдонимом «Анзерский» в 1896 году в 51 номере «Тургайской газеты» была опубликована заметка Гусева-Оренбургского «Читатель», рассказывающая о читательских вкусах обывателей (очевидно, оренбургских).

В 1897 году в сентябре был помещен под тем же псевдонимом (но с добавлением С.: С. Анзерский) рассказ «Умерла» с пометкой – «из жизни духовенства», показывающий убогую жизнь в приходе, населенном мордвой.

Став корреспондентом «Киевской газеты», писатель не забывает оренбургских газет: 30 июля 1900 г. на страницах «Оренбургского листка» (№ 31) под псевдонимом «Мистер Доррит» он печатает дорожные зарисовки «Китайцы едут». В 1901 году на страницах той же газеты появляются сказка «Трубочист» (№ 2, от 14/1), подписанная Гусевым-Оренбургским, и рассказ «Конокрад (деревенский случай)» под псевдонимом Мистер Доррит.

Спустя три года «Оренбургская газета» (№ 2171, 1904, 11 сентября) поместила заметку о Гусеве-Оренбургском Вл. Перовского, в которой, кроме биографических данных (уроженец Оренбурга, сын мелкого чиновника, служившего в канцелярии Оренбургского генерал-губернатора, учился в местной классической гимназии, в оренбургской и уфимской духовной семинарии, был некоторое время сельским учителем в глухой мордовской или чувашской деревне, затем – сельским священником в разных приходах Оренбургского и Челябинского уездов), даются некоторые сведения о начале творчества писателя: «Первые произведения в форме корреспонденций и мелких рассказов Сергей Иванович начал печатать в газете Н.А. Баратынского «Оренбургский край». Баратынский говорил: «У Гусева есть искра Божия, ему необходимо писать». Позднее Сергей Иванович обратился за советом к Н.К. Михайловскому, тот сказал: «Вам нельзя не писать». С закрытием «Оренбургского края» Сергей Иванович продолжал печататься в «Тургайской газете», «Самарской газете», «Сибирской жизни» и др. Его рассказы ежегодно встречаются на страницах симпатичного «Журнала для всех», в «Образовании» и др. В 1902 г. благодаря содействию М. Горького, горячо приветствовавшего каждый молодой талант, Сергей Иванович выпустил в свет первый томик своих рассказов. В недолго просуществовавшей оренбургской газете социал-демократического направления «Степь» (1906 год) можно встретить рассказ писателя «В буран (эпизод из жизни Ивана Филипповича Гусляра)», за привычной для нас подписью Гусев-Оренбургский.

На страницах тех же газет публиковал свои рассказы, очерки и статьи друг Гусева-Оренбургского, самарский и оренбургский журналист Александр Матов, подписывавший иногда свои статьи псевдонимом А. Степной. В сообщении о подписке на «Самарскую газету» (на 1902 год) говорится, что в газете принимают участие: А.И. Матов (Степной), Н.Г. Михайловский (Гарин), А.М. Пешков (М. Горький), А.С. Пругавин, С.Г. Петров (Скиталец), П.Л. Юдин...

Сведений о жизни и литературной деятельности Матова немного. В архивах сохранились некоторые его письма. В Пушкинском Доме находятся письма-поздравления А. Матова и В. Покровского (оренбуржца, приятеля Матова и Гусева-Оренбургского) Н.К. Михайловскому, известному публицисту и критику, сотруднику журналов «Отечественные записки» и «Русское богатство».

Кроме поздравлений с 35-летием «безупречной и высокоталантливой литературной деятельности», в письме Матова есть такие строчки: «Не разделяя... раньше Вашего взгляда на проповедь Л.Н. Толстого, я опытным путем убедился, насколько Вы были справедливы в отношении их нравственной философии «великого писателя земли русской» [51]. Очевидно, речь идет о литературно-критических статьях Н.К. Михайловского, посвященных повестям Л. Толстого «Поликушка», «Казаки» и др.

Целый букет имен известных русских поэтов можно встретить на страницах оренбургской газеты «Голос трудового казачества», выходившей в трудное для Оренбурга время (1918 год) противостояния оренбургских большевиков, в том числе и из казаков, и казачества, возглавляемого атаманом Дутовым. Редактором газеты был Н. Степной (Н. Афиногенов), в 1918 году направленный большевиками в Оренбург для работы среди казачества. У Н. Степного было еще задание – создать казачью газету. Выполнение этой задачи у писателя не вызывало трудностей, ибо выпуском в Оренбурге газет, альманахов и литературных сборников Н. Степной занимался с 1906 года. В газете «Простор» (1907 г.), официальным редактором которой считалась его жена, он помещал свои статьи под псевдонимом Наровчатский; там же появились первые произведения Л.Н. Сейфуллиной «Кого выбирать рабочим», рассказ «Ночь». Благодаря Н. Степному в Оренбурге издавались альманахи и литературные сборники, в которых, кроме Степного, публиковали свои произведения А. Мокшанцев, видный провинциальный редактор, Л. Исаков, оренбургский поэт, М. Герасимов, впоследствии ставший одним из основателей литературной группы «Кузница» (1920 год). В пятом выпуске «Степи» было напечатано стихотворение А. Ширяевца «Текинская», вошедшее впоследствии в сборники поэта.

В сборнике «Серый труд» появились первые произведения А. Завалишина. В издании в 1918 году газеты «Голос трудового казачества» (с № 28 «Голос трудового казачества и крестьянства») Н. Степной был свободен от надзора цензора. Обязанность перед большевиками вести на страницах газеты определенную политическую пропаганду (на страницах газеты регулярно печатались призывы к борьбе против Дутова) не мешала Степному заниматься любимым делом, осуществлением давней мечты: собирать местные литературные силы, публиковать художественные произведения о крае.

В газете Н. Степного «Голос трудового казачества» достаточно полно отражалась литературная жизнь Оренбургского края: печатались даже протоколы заседаний литературного общества «Союз писателей, поэтов и журналистов Оренбургского степного края». На страницах газеты регулярно давались объявления о «литературных утрах», на которых выступали местные авторы или же их стихи читались актерами оренбургского театра. Вот отрывок из заметки, опубликованной в майском номере газеты: «7 мая в зале Декаданс состоялось первое для Оренбурга Литературное утро. Раньше, год тому назад, не только в Оренбурге, но и в остальной России ничего подобного не могло быть. И только революция, пронесшаяся как ураган, внесла изменения и в живое слово. – Мы видели в Москве литературно-художественные клубы «Пролетарских писателей и поэтов», «Клуб писателей летучей мыши», «Клуб футуристов» и т.д. Поэтому и наши местные писатели дали свое художественное утро. Не входя в подробный разбор критики, скажу: обещания, выставленные в программе, они сдержали. Наличие сил оказалось довольно полным. Прекрасное впечатление произвели на меня стихи Н. Постникова, Ширяевца, Батрака, артистически продекламировал свои стихи С. Макаровский, Е. Гугучкина, Филонов.

Из прозы надо отметить «Смех» Н. Степного, скорее это даже и не проза, а по ритму белые стихи. Проза Байкалова и В. Павловича немного суховата, но в общем искупалась местным жанровым колоритным языком.

Предо мною прошли все местные поэты и писатели. Некоторые из них десятки лет подвизаются на столбцах местной прессы – как Л. Исаков, Н. Степной (Н. Афиногенов), Барулин, А. Ширяевец, В. Павлович, некоторых знает уже столичная печать.

Стихи А. Ширяевца вы могли встретить на страницах «Знамени труда», беллетристические рассказы Н. Степного на страницах «Голос трудового крестьянства», «Деревенской бедноты», «Известий Ц.И.К.» «Рабочий и солдат» в Петрограде. Встречались их имена и в толстых журналах – первого в «Современном мире», второго – «Жизнь для всех»...

В афишах, текст которых приводится в казачьей газете, в числе местных поэтов, кроме А. Ширяевца, назывались и Л. Порошин, П. Поршаков. В 1911 году в Ташкенте вышла небольшая книжечка стихов этих трех авторов, называлась она непритязательно «Стихи». Из всех троих наиболее известен А. Щиряевец, но, безусловно, представляют интерес и сведения о его соавторах и их творчестве.

В Рукописном фонде Пушкинского Дома в архиве Л.Н. Клейнборта хранится автобиография Павла Семеновича Поршакова: «Я родился в 1888 году 29 февраля. Мать моя родом казачка, грамотная, религиозная и очень суеверная. Отец мой крестьянин из Пермской губернии из деревни Шантары. Он отбывал солдатскую службу сапером в Ташкенте. Выйдя в запас, отец не поехал на родину, а остался жить у бабушки. Получив как туркестанский солдат надел в селе Троицком, он стал заниматься хозяйством. На усадьбе разбил прекрасный сад и завел пчел. Но не взлюбила нужда пермского мужика...10 лет провел я среди казарм, среди солдат. На 8 году мать повела меня в приходскую школу. Каждый год из Троицкого я со слезами уезжал в город на ученье. Через год мать взяла меня из приходского училища и перевела в четырехклассное городское. Учился я хорошо...

В 1904 г. я выдержал экзамен в Туркестанскую учительскую семинарию, где стал все больше и больше отдаваться любимому делу – литературе. Когда я был учащимся городского училища в 4 отделении, то у меня уже была тетрадь рассказов, стихов и дневник.

В 1903 году я начинаю мечтать о напечатании своих произведений в газетах, но, увы, там приняли меня только еще спустя 5 лет.

Попав в семинарию, я серьезно принялся читать все: от Пушкина до М. Горького и И. Бунина...

В 1908 г. было напечатано мое первое стихотворение «Осенние думы» в г. «На рубеже». После 6 лет упорного труда я овладел формою стиха и самоучкою постиг тайну размера и его звучность. В 1910 г. был в учительской экскурсии по Италии.

В 1910 г. я познакомился с Александром Васильевичем Ширяевцем. Часто собирались ко мне на холостую квартиру молодые люди, где мы читали почти все новое, что появлялось тогда в литературе русской. Счастливое, светлое время! Кружок этот жизнь вскоре распаяла, но он много дал нам бодрости и надежды. Я поехал в с. Садовое, но проучительствовал там только один месяц, меня перевели в Ташкент в русско-туземное училище учить детей инородцев. В 1913 г. я выпустил сборник стихов «Ночи певучие». В 1914 г. выпустили альманах втроем «Под небом Туркестана». В настоящее время жизнь загнала меня в Закаспийский край, но я не унываю... Я счастлив, что пишу, потому что я умею чувствовать, понимать, любить и жить.

Жить по-иному, – а как?!

Я этого не в силах и высказать...

Вся жизнь в литературе, литература – жизнь моя!

Пав. Поршаков. 1915 г. 17/1 г. Мерв» [52]

Кроме автобиографии, в том же архиве Клейнборта (ИРЛИ) находится еще и письмо, как помечено: «неизвестному», но обращение «Николай Александрович» и содержание письма (упоминание сборника «Степь») говорят о том, что это письмо Н. Степному (Николаю Александровичу Афиногенову):

«Уважаемый Николай Александрович!

Сегодня получил письмо от Ширяевца и Ваш привет – спасибо, что не забываете меня, окраинца. А. Ширяевец пишет, что Вы будете издавать снова свою «Степь» и что хотите поместить и наши стихи из сборника «Под небом Туркестана». Хотел бы знать, что Вы думаете взять из моего материала и между прочим хочу предложить Вам свои новые стихи на туркестанские мотивы. Если Вы не откажете, то тисните вот эти, прилагаемые.

Живу в Мерве... Думает ли там что-нибудь издать А. Ширяевец отдельно?.. Сейчас пока слежу за литературой, как позволяет только окрайна, читаю, пишу. Кажется, выпущу к маю туркестанские стихи: «Родным степям» при газете «Асхабад», но все это пока одни мечты. Пишите, что у Вас нового. Какая новая есть литературная работа? Сообщите мне по получении, пойдут ли эти (киргизские...) в новой «Степи». А пока жму руку и остаюсь Поршаков».

К письму сбоку сделана приписка: «г. Мерв. 1916 16/ Ш. Глухая ночь».

Стихи Поршакова печатались в одном из номеров сборника «Степь».

Имя Леонида Порошина встречается в оренбургской периодике с 1905 года: в этом году в «Оренбургской газете» были опубликованы произведения поэта: «Мечтатель. (Драма на Волге)», «Думы паяца», «Грезы», «После грозы» (последние два стихотворения вошли потом в коллективный ташкентский сборник).

В 1906 году в газете «Оренбургский край» (№ 186) была помещена заметка, где сообщалось: «В редакцию поступило письмо от г. М. Большакова (М. Вологодский, М. Багаев), в котором так характеризуется поведение молодой еще тогда г. «Степь», что... боюсь, редактор не пропустит. Впоследствии редакция ближе узнала г. М. Большакова... и знакомство с ним закончилась также письмом в редакцию. На этот раз М. Вологодский уже писал в редакцию «Степи» о редакторе «Оренбургского края»... Г-н Большаков ушел и с ним вместе Л. Порошин (Диноэль, Л. Хмурый, бывший сотрудник «Варшавского Дневника»)». М. Багаев возглавлял марксистский кружок в Оренбурге, членами этого кружка одно время были А. Матов и С. Гусев-Оренбургский. В 1908 году в «Оренбургской газете» часто появлялись как лирические, так и прозаические произведения Л. Порошина под псевдонимами Л. Чагин, Л. Хмурый, Диноэль: «Из весенних мелодий», «Во мгле», «Голод», «Сонет», «Поэту», «Светает (с малороссийского)», «Весной (этюд)» и др.

Стихи А. Ширяевца в газете «Голос трудового казачества» печатались в основном из сборника выше названных авторов «Стихи», вышедшего в Ташкенте в 1911 году, но в № 49 был опубликован отрывок «Клич зимы» из поэмы, до наших дней не вошедшей в сборники его стихов, – «Пир зимы». Вот текст этого отрывка:

Пир великий затевала

Ведьма старая – Зима.

И гостей она скликала –

То-то будет кутерьма!

Серый волк исполнит волю...

Говорит ему: «Скорей

Выбегай во чисто поле,

Кликни милых дочерей!

Двух моих любимых дочек,

Снежных Вьюгу и Метель,

Чай, устали за денечек –

Уложу потом в постель...

А от них в заиндевелый

Ударяйся быстро в бор,

Где старик Морозко смелый

Вышел с палицей в дозор;

Молви: гость он мне желанный!

Жду я всех их! – все милы!»

По равнине сребротканной

Мчится волк, быстрей стрелы...

И в меха из горностая

Наряжалася зима, –

Ждет гостей старуха злая

В снеговые терема...

Как и в приведенном отрывке, основная тема стихотворений Ширяевца, напечатанных в оренбургской казачьей газете, – природа и философские размышления о жизни, о красоте («Сирень», «Льдина», «Вьюга», «У моря», «Пал туман», «Между отвесных горных скал», «Моление», «Гусли»). Подписаны произведения по-разному: А. Ширяевец, Ширяевцев, Алексей Абрамов (Абрамов – настоящая фамилия поэта, уроженца села Ширяево, – отсюда псевдоним; «Алексей» вместо «Александр», очевидно, ошибочно).

Кроме произведений перечисленных авторов, в большинстве своем ставших широко известными в России, на страницах оренбургской периодики часто помещались стихи, басни, записи преданий и легенд Л. Исакова, оставшегося не замеченным столичной критикой местным поэтом. Известно лишь, что стихи Исакова получили одобрительную оценку поэта из царской семьи К. Романова – К.Р. (что после Октября 1917 г. не шло на пользу Исакову). В Оренбурге с 1893 по 1916 год вышло шесть книг поэта. К сожалению, в настоящее время в Оренбурге не сохранилось книг Л. Исакова. Видимо, они были увезены в 1925 году в Казахстан (у Исакова было много переводов с киргизского, хотя он был русским, его семья происходила из дворян Тамбовской губернии), когда столица Казахстана была перенесена из Оренбурга в Алма-Ату.

Следует отметить и редакторскую работу поэтов П. Заякина-Уральского, умершего в Оренбурге в 1920 году, И.Н. Антонова-Изгнанника, прозаика А. Мокшанцева, статьи на страницах оренбургских газет фольклористов А. Кузнецова, П. Завьяловского, стихи Ст. Щипачева (газета «Красная молодежь»).

Таким образом, картина литературной жизни Оренбурга, складывающаяся при анализе «литературных страниц» оренбургских газет, журналов и альманахов, свидетельствует о том, что можно говорить о существовании в начале ХХ века своеобразного, пользуясь термином Н.К. Пиксанова, «литературного гнезда» в Оренбурге.

Художественный материал:

Стихи, печатавшиеся в оренбургской периодике

А. Ширяевец

Сирень

Я люблю сирень синеокую,

Аромат ее, грустью веющий, –

Вспомню юность я, так далекую,

Моей жизни день вечереющий.

Я люблю, когда ночь глубокая

Тихо стелется с тьмой желанного,

И грустит душа одинокая,

И грустит сирень грустью странною.

(А. Ширяевец – «Голос трудового казачества» – 1918, № 23)

Вьюга

Расходилась, вьется, пляшет

На просторе снеговом,

И поет, поет и манит –

Манит белым рукавом...

«Не пойти ли обручиться,

К ней упасть на белу грудь,

Надоело мне томиться,

Дай забыться да заснуть...

Зацелуй же?»

Вьется, пляшет

На просторе снеговом,

И поет, поет и машет,

Манит белым рукавом...

(Ал. Ширяевцев – «Голос трудового казачества» –1918, № 35)

Л. Порошин

Грезы

Все спокойно в тиши,

Не шумят камыши,

Не колышут ветвями березы,

И повсюду кругом

Над землей, над прудом

Тихо реют волшебные грезы.

_____

Полны тайных чудес

И земли, и небес,

Они в лунном купаются блеске

И целуют цветы,

И ласкают кусты,

И чертят по земле арабески.

И боясь как-нибудь

Эти грезы спугнуть,

Не поет соловей голосистый,

И в тени старых ив,

Свой восторг усмирив,

Тише плещет ручей серебристый.

_____

От прохладных аллей

До душистых лилей

Все в саду затаило дыханье,

И луна над землей,

Словно сторож седой,

Сторожит эту тишь и молчанье.

(Л. Порошин – «Оренбургская газета» – 1905, № 2900)

С.А. Есенин и Оренбургский край (3.10. 1895 – 28.12.1925)

У оренбуржцев особое отношение к Есенину, вызываемое не только его поэзией, но и интересом поэта к нашему краю, дружескими и даже родственными связями с писателями – уроженцами Оренбуржья: С.И. Гусевым-Оренбургским, с которым поэт жил «коммуной» в одной квартире в Москве в 1919 году, В.П. Правдухиным, Л.Н. Сейфуллиной, В.Ф. Наседкиным (был женат на сестре Есенина Екатерине). Имя Есенина связано с Оренбургским краем прежде всего поэмой «Пугачев» и посещением Оренбурга в 1921 году, когда поэт ехал в Ташкент к своему другу Александру Ширяевцу, которого в Оренбурге считали «местным поэтом», публиковали его стихи в оренбургских газетах и сборниках. Точное число пребывания Есенина в Оренбурге неизвестно. По воспоминаниям, 5 мая поэт был еще в «проклятой Самаре», где вагон Г.Р. Колобова, судя по письму к А. Мариенгофу, простоял не менее 7 дней. По мнению В. Земскова, «в Оренбурге стояли так же долго, как и в Самаре…». Но и это утверждение не стыкуется с известной датой приезда поэта в Ташкент – 14 мая. В автобиографии 1924 г. сам Есенин пишет: «За эти годы (1918 –1921 гг.) я был в Туркестане, на Кавказе, в Персии, в Крыму, в Бессарабии, в оренбургских степях…» [53, с. 227]. Существует предположение о том, что Есенин еще один раз был в Оренбурге в 1915 г., основанное на найденном литературоведом В. Белоусовым письме редактора г. «Оренбургская жизнь». В этом письме редактором С.П. Наумовым сообщалось о том, что в редакцию газеты приходил Есенин, которого привел инженер П.А. Кобозев, по происхождению, как и Есенин, из рязанских крестьян. Но, кроме названного письма, об этом факте документально больше ничего неизвестно. Таким образом, мы можем говорить только о кратковременном пребывании С. Есенина в нашем крае в 1921 году, но с гордостью – о результате его – об «оренбургском» произведении «Пугачев». Это драматическая поэма с трагедийным мотивом. Исторические сведения в ней использованы скупо, да и к географии событий поэт относится довольно свободно. Главное внимание уделено Пугачеву – герою мужицкой России.

С. Есенин и А. Ширяевец

Александр Ширяевец (14.04. 1887 – 15.05 1924), «баюн Жигулей и Волги», это – Александр Васильевич Абрамов. Он родился в селе Ширяево Симбирской губернии – отсюда псевдоним Ширяевец). Долгое время жил в Ташкенте, служил в почтовой конторе, которая, видимо, подчинялась оренбургским властям (почему в Оренбурге и считали Ширяевца местным поэтом).

Замечательна история дружбы Есенина и Ширяевца – она известна в литературе. Заочно поэты познакомились друг с другом в 1915 году, когда Ширяевец вступил в члены Суриковского литературного кружка. Исследователи В. Земсков и Н. Хомчук опубликовали переписку поэтов 1915–1920-х годов.

Любопытно первое письмо С. Есенина Ширяевцу, с которого началась дружба поэтов. Письмо было написано Есениным на бланке Суриковского кружка 21 января 1915 года: «Александр Васильевич! Приветствую Вас за стихи Ширяевца. Я рад, что мое стихотворение помещено вместе с Вашим. Я давно знаю Вас из «Ежемесячника» и по второму номеру «Весь мир». Стихи Ваши стоят на одинаковом достоинстве стихов Сергея Клычкова, Алексея Липецкого и Рославлева. Хотя Ваша стадия от них далека. Есть у них красивые подделки под подобные тона, но это все не то.

Извините за откровенность, но я Вас полюбил с первого же мной прочитанного стихотворения. Моих стихов в Чарджуе Вы не могли встречать, да потом я только вот в это время еще выступаю. Московские редакции обойдены мной успешно... Очень рад за Вас, что Вашу душу девушка-царевна вывела из плена городского (Есенин цитирует стихотворение Ширяевца «На чужбине»). Вы там вдалеке так сказочны и прекрасны. Жму руку Вашу. Со стихами моими Вы еще познакомитесь. Они тоже близки Вашего духа и Клычкова... Ответьте, пожалуйста. Уважающий Вас Сергей Александрович Есенин» [54, с. 54–55].

В этом же 1915 году Ширяевец приезжал в Москву и Петроград, но Есенин в это время был в Константиново, и они не встретились. Встреча произошла только через шесть лет, но переписка продолжалась.

О том, насколько сложно было разобраться Ширяевцу, жившему в Туркестане, в сложнейшей обстановке революционных лет, свидетельствует следующее письмо Ширяевца Есенину: «Сережа! За два дня до получения твоего письма, прочитав в газете, что в Питере вышла новая газета «Знамя труда», в которой участвуют Ремизов и Николай (Клюев), я послал туда все песни о Стеньке Разине. Если ты не хочешь, чтобы они там появились, если не трудно, зайди и возьми для передачи Разумнику. Сошлись на это письмо... Здесь ни газет, ни журналов не получается, так что я в полной неизвестности, а потому не в состоянии разобраться, что делается на Руси и на чьей стороне правда. Здесь в октябре было побоище, на днях ожидается восстание мусульман. Жить в такой обстановке жутко, и я боюсь строить какие-либо планы. А самое главное то, что все время думаешь, на чьей стороне правда, и получается, что правды, видно, совсем нет на свете. Тяжело и жутко от такой смуты! Нельзя ли попросить Разумника, чтобы он распорядился высылать мне «Дело народа». Выписывать – дорого, авось, найдется лишний номерок. Попробуй. Пиши. Александр» [55].

Несмотря на то, что в Ташкент собирался Есенин давно («Там у меня друг большой живет, Шурка Ширяевец, которого я никогда не видел», – говорил он друзьям), поехать он смог лишь весной 1921 года в персональном вагоне Г.Р. Колобова, инспектора Всероссийской эвакуационной комиссии. В дороге Есениным были созданы третья и четвертая главы поэмы «Пугачев».

В Ташкенте Есенин был в гостях у Ширяевца, много было встреч с соратниками по искусству, литературных споров. По воспоминаниям В. Вольпина, Ширяевец в этих спорах часто упрекал Есенина в отходе от мужицкого стана, нападал за имажинизм.

Есенин подарил Ширяевцу несколько книг, а в альбом записал отрывок из поэмы «Пугачев», начинающийся словами:

Знаешь, ведь я из простого рода

И сердцем такой же степной дикарь!

В 1922 году Ширяевец, покинув Ташкент, переехал в Москву, а в 1924 году неожиданно заболел и умер. По воспоминаниям современников, смерть Ширяевца потрясла Есенина, его речь у могилы друга была воспринята как «надгробное рыдание». Через несколько дней в «Красной нови» было напечатано известное стихотворение Есенина на смерть Ширяевца: «Мы теперь уходим понемногу в ту страну, где тишь и благодать. Может быть, и скоро мне в дорогу бренные пожитки собирать...».

Из автобиографии Ширяевца, написанной им за год до смерти, известно: «Родители из крепостных крестьян, впоследствии – мещане. Отец – самоучка, мать только читала – с трудом. Окончил церковноприходскую школу (Ширяево), пробыл два года в городском училище (Самара). Служил чернорабочим, писцом, с 1905 года – в почтово-телеграфном ведомстве в Туркестанском крае, откуда выбрался только в 1922 г., потеряв мать, которой очень многим обязан. Печатаюсь с 1908 года...»

В автобиографии ничего не сказано об Оренбурге, но, как мы уже отмечали, в оренбургской газете 1918 года «Голос трудового казачества» можно встретить много лирических произведений Ширяевца как местного поэта.

В издаваемых в Оренбурге Н. Степным в начале ХХ в. литературных сборниках также встречаются произведения А. Ширяевца, например, в книге пятой сборника «Степь» было напечатано стихотворение «Текинская песня».

В.Ф. Наседкин (13.01.1895 – 15. 03.1938)

Поэт Василий Федорович Наседкин родился в деревне Веровке, располагавшейся на границе Оренбургской и Уфимской губерний. Он учился сначала в сельской школе, а затем – во второклассной учительской школе в селе Михайловском близ Оренбурга и Стерлитамакской четырехгодичной учительской семинарии.

Осенью 1914 г. будущий поэт приезжает в Москву и поступает на физико-математический факультет Московского университета. В 1914–1915 гг. он посещает лекции в Московском народном университете им. А.Л. Шанявского, где знакомится с С. Есениным, В. Правдухиным и др. Очевидно, общение с ними, особенно с Есениным, оказало влияние на формирование Наседкина как поэта.

В 1915 году Наседкин уходит на фронт, откуда был отправлен в Москву в Алексеевское юнкерское училище. В 1917 году он стал членом ВКП(б), участвовал в Октябрьской революции в Москве, был избран членом реввоенсовета и назначен комиссаром полка. С 1918 по 1920 г. будущий поэт находился в Красной армии, участвовал в Гражданской войне, был ранен. В одном из стихотворений Наседкина описан Салмышский бой (территория нынешнего Сакмарского района Оренбургской области).

В 1920 г. Наседкин получил направление в Среднюю Азию для борьбы с басмачеством. В 1921 г. поэт побывал в родной деревне, после чего, уверившись в неправильности политики большевиков по отношению к крестьянству, в августе этого же года выходит из партии.

В 1923 году поэт возвращается в Москву и поступает в Высший литературно-художественный институт, руководимый В.Я. Брюсовым. Он часто бывает у Есениных, а вскоре женится на сестре Есенина Екатерине. После смерти Есенина Наседкин написал воспоминания «Последний год Есенина», которые были запрещены не сразу, после ареста поэта, а опубликованы лишь в 1953 г.

В 1930–1935 гг. Наседкин часто бывал у Л.Н. Сейфуллиной и В.П. Правдухина, общался с С. Клычковым, А. Платоновым, В. Зазубриным, П. Васильевым, А.Новиковым-Прибоем и др. Наседкин входил в литературную группу «Перевал» – в состав ее правления и в редколлегию одноименного апьманаха. При жизни поэта вышло три его поэтических сборника – «Теплый говор» (1927), «Ветер с поля» (1931), «Стихи, 1922–1932» (1933). Его стихи подвергались нападкам авербаховцев.

В 1930 году Наседкин был вызван в ГПУ и подвергнут допросу в связи с «крестьянским вопросом» [56]. В октябре 1937 года поэт был арестован, в марте 1938 года ему было предъявлено обвинение в принадлежности к антисоветской группе литераторов, возглавляемой Правдухиным. На судебном заседании после приговора Наседкин заявил, что он не виновен и отказывается от прежних показаний, данных под воздействием следствия. 15 марта 1938 г. Наседкин был расстрелян в Москве. После запроса в 1956 г. сына поэта Андрея «дело» Наседкина было пересмотрено, и поэт был посмертно реабилитирован.

Образ степи в поэзии В.Ф. Наседкина

Наседкина и Есенина многое объединяло: они родились в один год, их родина – деревня, отразившаяся в их творчестве. Все это укрепило их дружбу, но в истории литературы лидерство осталось за Есениным, Наседкина же, о чьем творчестве похвально отзывался В. Брюсов, многие считали всего лишь подражателем. А после гибели В.Ф. Наседкин надолго был забыт...

Оренбургский поэт увидел только три сборника своих стихов, наполненных лирическими мотивами природы, деревни, стихов, где мягкие интонации сочетаются с обостренным видением, особенным отражением, необычными метафорами и непохожими ни на чьи другие образами.

Поэзия – язык образов, и так же, как голос каждого человека, индивидуален, образы каждого поэта различны по тембру, тону, интонации, акценту и т.п. Один и тот же природный ландшафт по-разному преломляется в стихах разных поэтов, более того, даже у одного поэта он может рассыпаться на множество образов...

В. Наседкин – поэт пространственный. Даль, ширь, простор, поля, дорога – вот его образы. Быть может, впечатления от природы Оренбургского края заполнили лирическое пространство стихов В. Наседкина множеством пространственных образов:

Какой-то древностью полей

Охвачен я, и нет мне крова...

И один из них – степь:

Льются зори, как реки!

С дальним ржаньем кобыл,

Видно, сердце навеки

Я в степи позабыл [57].

Степь для Наседкина – не чуждое пространство, но привычное место существования (об этом свидетельствует и его биография, наполненная переездами и перемещениями, участием в Гражданской войне, в том числе и на территории Оренбуржья, поездками в Среднюю Азию):

Степная речка в камышах,

Поля в пестряденном уборе,

И вновь грустит моя душа

О затерявшемся просторе.

Возникшая в жизни поэта с детства («Ребенок я – и степь, как бубенец!»), степь становится для него и домом, и двором, т.е. пространством обжитым и родным:

Тучи – гнилая солома,

Дали – худые плетни, –

родным настолько, что описывается чересчур обыденно, «по-домашнему». Привыкнув к дому-степи, чьи границы не обозначены четко, поэт неадекватно воспринимает «собственно дом»:

И долго сидя на полу,

Дивлюсь тому, что мир так сужен.

Степь у Наседкина не унылое и монотонное пространство:

Даль – словно из легчайших плит:

Зеленых, сизых, ржавых...,

– она полна звуков: «Поля бегут, волнуясь и гуторя невнятные слова...», «Степь гогочет».

Степь в художественном пространстве стихов Наседкина вписана в «поэтический комплекс моря» (о котором говорил В.Н. Топоров), присутствуя в стихотворении иногда только ассоциативно:

Арбе тогда не заскрипеть

И долгих песен не услышать,

И все же не могу не петь,

Когда весна мой край колышет... –

один лишь глагол создает у читателя представление зыбкой от ветра «степной поверхности». Эта зыбь и рябь наводит поэта на образ степи, распространенный в русской литературе, – «степь-море». «Помогает» создать этот образ степной туман:

Кругом тишина бездорожья,

Весь мир за туманом исчез,

Лишь веет предзимнею дрожью

От низких помятых небес.

Клубятся и тянутся мысли,

Как этот волнистый туман...

Вырисовывается еще один «степной персонаж» – тишина:

Тишина...

Но она растет все шире, выше.

Вот уж облака легли на плечи,

Сонно голова склонилась,

Руки опустились вдаль, на горизонты –

Северный и южный.

Тишина.

Тишина у Наседкина заполняет объем, не простор. И тут мы встречаемся с особенностью мировидения Наседкина-поэта: его степь не столько горизонтальна, сколько вертикальна, как это ни странно. А может, ничего странного в этом нет, потому что если степь – это дом, то тишина становится стенами:

Устал и я,

придя с полей,

где тишина, как сумрак, опускалась.

В доме, где живут, вертикаль естественна, и, расширив стены своего «дома», поэт неизбежно должен был оставить прежние представления о нем:

Тихий свет от зари вечерней

Розоватой висел стеной.

Поэзия Наседкина наполнена и статичными вертикалями:

День облачный перед закатом

Остановился и повис.

И с облаков раздумье вниз:

Не повернуть ли вновь обратно?

и движением по вертикали:

Сегодня краски ниже и бледней.

Особенно заметно это, когда сам наблюдатель (автор, лирический герой) пересекает пространство в горизонтальном направлении (например, на поезде):

Мчится поезд.

Пробегают поля и леса.

Над степным и лесным покоем

Снова лисьи меха висят.

Осень...

Или еще:

Поезд мчался в широких азийских степях.

Помню мост аршинный да запах полыни,

И висели вдали сотней серых папах

Облака – пограничным отрядом пустыни.

Это представление степных просторов принципиально отличает поэзию В.Ф. Наседкина от поэзии С. Есенина, в которой степь особенно ровна, и ей находятся «горизонтальные» сравнения (например, с раскинувшимся узорчатым платком).

Таким образом, пристальное прочтение стихов Наседкина хотя бы с точки зрения одного аспекта, пространственного, говорит о том, что ни о каком подражании не может быть и речи. Поэзия Наседкина глубоко индивидуальна, а образы часто неожиданны. Поэт обладал особенным видением мира природы, и один из национальных образов русской литературы – степь – в поэзии В.Ф. Наседкина нашел яркую и необычную интерпретацию.

В.П. ПРАВДУХИН (02.02.1892 – 15.07.1939)

Прозаика, драматурга, критика, одного из организаторов и редакторов журнала «Сибирские огни» Валериана Павловича Правдухина по праву можно назвать певцом и исследователем Оренбургского края. Рассказы родственников и знакомых, собственные воспоминания и наблюдения дали писателю, уроженцу Оренбуржья, обширнейший материал о быте, нравах, обычаях, жизни яицких казаков, о природе Оренбуржья.

Правдухин родился в станице Таналыкской Орского уезда Оренбургской губернии. Через пять лет его отца перевели в село Петровское Оренбургского уезда, а еще через два года семья переехала в поселок Каленовский Уральской области. Спустя четыре года Правдухины вернулись в Оренбургскую губернию – вначале в село Михайловское, на реке Сакмаре, затем на хутор Шубинский Орского уезда, где прожили более двадцати лет.

О своем отце писатель впоследствии вспоминал: «Когда я родился, отец был псаломщиком и имел ружье. Но вскоре он сдал экзамен на дьякона, затем на священника и тем самым лишил себя права охотничать. Мои первые воспоминания относятся к тому времени, когда отец служил в станице Таналыкской Орского уезда Оренбургской губернии».

Запомнился будущему писателю и хутор Шубинский, где прошла юность Правдухина. Об этом он пишет в автобиографической повести «Охотничья юность»: «Хутор лежит на степном сырту, бегущем от Сакмарских гор к югу-востоку. За городом Орском этот сырт, незаметно понижаясь, расползается во все стороны бесконечными степными полями… Степной сырт изрезан множеством увалов, крутых, глубоких оврагов. Из них самый памятный для нас – Каин-Кабак – место волчиных выводков, кряковых уток, серой куропатки» [58, с. 6–7].

Последний раз приезжал писатель в Шубино на восемь дней из Закавказья в 1916 году.

Учился Правдухин вначале в Уральске, а затем в Оренбургской семинарии. За участие в митинге (в Зауральной роще) он был исключен из семинарии сначала временно, а за издание не гектографе журнала «Встань, спящий!» – окончательно.

Вот как впоследствии вспоминал писатель эту маевку: «Первого мая мы пошли с ним (Володей Петровым) в Зауральную рощу на митинг. Казаки окружили собравшихся. Все кинулись по лесу врассыпную. Мы побежали к Уралу. Роща оказалась оцепленной; нас, как зайцев в загоне, забрали в полон. Два дня нас продержали в участке, а после этого уволили из семинарии до весенних экзаменов. Лето я прожил «волчком» в городе, а зимой меня снова вытурили из бурсы…» [59, с. 75].

Сдав через некоторое время экзамен на учителя второклассного училища, Правдухин получил диплом народного учителя и по назначению уехал в Акбулакскую школу. После возвращения в Акбулак с Всероссийского съезда учителей, где Правдухин выступил с докладом «Развитие творчества в детях», он узнал, что в результате доноса остался без работы за свои радикальные убеждения. Правдухин едет в Москву, слушает лекции в народном университете имени А.Л. Шанявского, где близко сходится с С. Есениным.

По возвращении в Оренбургский край Правдухин служит в земстве, на некоторое время становится актером в профессиональном театре, выступает в местной печати. О его выступлениях в 1918 г. на губернских земских собраниях пишут в газете «Рабочее утро» и выпусках «Оренбургское земское дело». На августовском собрании при выступлении Правдухина присутствовал Дутов. Будущий писатель увлекается идеями эсеров, что позднее использовал в статье, направленной против Правдухина, критик журнала «На посту» И.Вардин, обвинивший писателя в чуждости идеологии, принадлежности к партии эсеров. 27 января 1925 г. в «Правде» было опубликовано письмо В.Правдухина, в котором он пишет, что никогда не скрывал своих политических взглядов. В защиту Правдухина на страницах «Правды» выступил Е. Ярославский. Несмотря на это, позже, в 1939 г., писатель все же был репрессирован, а его книги запрещены.

В Челябинске, где Правдухин вместе с женой Л.Н. Сейфуллиной занимался организацией библиотек, читален, детского театра, писатель создал пьесу «Новый учитель», использовав свои акбулакские впечатления. Позднее, в 1930-е годы, Правдухиным были написаны на оренбургском материале «Охотничья юность», «По излучинам Урала», «Годы, тропы, ружье», в которых он вспоминает о дореволюционном Оренбуржье и своих поездках туда в конце 20-х гг. – о путешествиях на лодках от Оренбурга по Уралу, описывает Кардаиловку, Илецкий городок, свою поездку с братьями, Л. Сейфуллиной и А.Н. Толстым в 1929 году. Эти охотничьи произведения писателя сильны пейзажными зарисовками. Правдухина волнует каждая травинка, любая примета наших мест.

Следуя традициям В. Даля, М. Михайлова, В. Короленко, Правдухин обращается к жизни, быту, нравам уральских казаков. Писателя интересует казачий общинный мир. Правдухин видит, как веками сплетались в один плотный клубок быт, верованья, хозяйственный уклад казаков. Он отмечает, что «исключительная для нашей деревни материальная обеспеченность наряду со старообрядческой неприязнью к культуре создавали казачье самодовольство. Мужика они и близко не подпускали к Уралу. Переселенец, проезжавший по области, удочки не мог бросить в реку».

В то же время писатель видит исторические корни казачьей вольности, обусловленной природными богатствами – никаких запретов, где пахать землю, где пасти скот.

Рыбная ловля – одно из главнейших занятий оренбургского казачества. Ей Правдухин посвящает вдохновенные страницы в романе «Яик уходит в море», дает описание осенней плавни в очерках «Годы, тропы, ружье». Река Урал является предметом изображения почти во всех произведениях писателя.

«Урал бежит среди широких степей. Ширина его не больше полутораста метров, обычно даже меньше. Берега повсюду однообразны, но приятны. Русло его очень извилисто. Один берег, куда ударяет течение, крут и обрывист. Другой – отлогая полоса чистого песка. Река повертывает, яры перебрасываются на другую сторону, пески бледно желтеют всегда против яров.

Если вы спросите казака: «Далеко ли до поселка?» – он непременно ответит: «Десять яров» («Годы, тропы, ружье»).

В.П. Правдухин дал нам не только замечательнейшие зарисовки степи, рек и озер Оренбургского края, он оставил нам уникальнейшее описание Оренбурга 20-х годов. В своей книге «По излучинам Урала» он сопоставляет старую крепость с новым городом, прибегая то к манере бесстрастного летописца, то рисуя насмешливо-ироничные картины «революционных дел» оренбургских либералов, то отдавая дань своему времени в оценке событий и их героев.

Писатель подробно описывает старую крепость Оренбург, объясняя его название, рассказывает об основании крепости, пугачевских временах, торговом прошлом города, останавливаясь на истории ряда зданий – Менового двора, гауптвахты, Караван-Сарая и др.

В романе «Яик уходит в море», оставшемся незаконченным из-за ареста писателя, Правдухин исследует исторические судьбы уральского казачества и его поиски счастливой жизни. Образ реки и в этом произведении для писателя особенно важен. Не может, по мнению писателя, яицкое казачество, имея такой большой исторический опыт борьбы за свои права, быть в стороне от общенародных задач, от моря народного. Очевидно, в связи с этим появляется образ «древней реки Яик, казачьей дороги в море».

Книги В.П. Правдухина «Охотничья юность», «Годы, тропы, ружье», «По излучинам Урала», «Яик уходит в море», продолжающие традиции русской классики, прежде всего вслед за С.Т. Аксаковым в развитии жанра художественного очерка и романа, дают и богатейший краеведческий материал, позволяющий представить природу и жизнь Оренбуржья начала XX в.

Очерковая книга В.П. Правдухина «По излучинам Урала»

Книга В. Правдухина «По излучинам Урала» в 1930-е годы была запрещена, а затем забыта. Между тем, очерки, вошедшие в эту книгу, отличают два качества: они, во-первых, написаны по «горячим» следам очевидцем таких событий, как революция и гражданская война на Урале, во-вторых, это высоко художественная проза.

Книга вышла в свет в 1929 году в Ленинграде и состояла из двух частей: «По излучинам Урала» – об Оренбургском крае и «В лесной степи» – о северной деревне, об охоте в Тихвинском и Устюженском уездах.

В первой части 13 глав, представляющих собой очерки разного жанрового характера: путевые («На лодке», «На голубых волнах», «По степным хуторам», «По уральской степи на автобусе», «По низовым станицам»), очерки-воспоминания («Запахи детства»), исторические экскурсы («Старая крепость», «Новый город»), охотничьи («Осенняя плавня»), мемуарные («Рассказ у костра»), очерки этнологического плана («Каленовская община», «Поселок Кардаиловский»).

Давая в первом же очерке своеобразную историческую справку об Оренбурге, писатель отмечает, что Оренбург – «старая крепость второго разряда, ведёт своё начало с 1742 года» [60] (крепости первого разряда расположены на границе с другими государствами, Оренбург же был на границе с кочевниками); поясняет значение слова Оренбург: «одни производят его от имени реки Орь, где теперь город Орск и где впервые был основан Оренбург; другие «Орен» считают немецким словом: город-уши. Ухо России, обращенное к Азии; рассказывает: «С крутого берега в небо вскинулось несколько церквей и среди них узкий купол старой церкви святого Георгия. Много лет тому назад из степей приходил сюда в предместье, по-теперешнему форштадт, Емельян Пугачев и осквернил престол в алтаре тем, что садился на него. Пришлось снова освящать его по изгнании Пугачева. С колокольни церкви Емельян стрелял из чугунной пушки в царское войско. Пушка эта долго валялась в ограде. В солнечные дни на ее грузном теле скакали в степь чумазые ребята – Алешка и Петька, дети церковного сторожа» [60, с. 10].

Кроме Оренбурга, писатель пишет об Уральске, Илеке, поселке Каленовском, Кардаиловском: «Против Кардаиловки, на правом рукаве Урала, картинно расползлась по горам знаменитая Нижне-Озёрная станица, основанная в 1754 г. в виде крепостной крепостцы, прославленная Пушкиным под именем Белогорской в повести «Капитанская дочка» [60, с. 39].

Как и в очерковых книгах С.Т. Аксакова («Записки об уженье рыбы», «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии»), в очерках В.П. Правдухина можно выделить две линии – научную и художественную. Объясняя происхождение названия города (Оренбурга), писатель приводит разные точки зрения исследователей, сообщает точные исторические сведения о крае, экономические данные о торговле в Оренбурге (например: «В 1913 году общий оборот торговли на Меновом дворе равнялся 1.402.859 рублям 13 копейкам» [60, с. 11], дает краткую характеристику городу: «Город выстроил две мужских гимназии, три женских, две семинарии – духовную и учительскую, епархиальное и реальное училища, женский институт благородных девиц, военное училище, киргизскую школу, два десятка церквей, два огромных кадетских корпуса, несколько больниц, около сотни заводов и фабрик, где до революции работало больше двух тысяч рабочих» [60, с. 11].

В то же время, будучи истинным художником, Правдухин, используя яркие сравнения, эпитеты, метафоры, олицетворения, изображает город как живое лицо: «Город смотрит из-за крепостного вала на реку, на степи, на рощи холодно и отчужденно»; «Азия бежит от города ленивым разбегом седых степей, как старый усталый зверь. Ковыльная шкура её во многих местах прорвана теперь свежими ранами черных пашен, пятнами красно-бурых залежей и темных бахчей»; «Город гордился собой, он надменно поглядывал на дремлющую Азию»; «Грузный каменный Казанский кафедральный собор, местный Исаакий, тяжело и крепко уселся в центре города» [60, с. 10–12].

Пространственный подход к изображению города для писателя немаловажен. В очерке выделяются главные градообразующие элементы – церкви: церковь святого Георгия, Казанский кафедральный собор (храм – религиозный центр); губернаторский дом: «Караван-Сарай, большой дворец восточного стиля. В нем красивая мечеть. Отсюда губернатор с помощью чиновников управлял губернией» [60, с. 12]; крепостные сооружения (военный опорный пункт), Меновой двор: «В пяти верстах от города за Уралом близ полотна Ташкентской железной дороги расположился Меновой двор: больше двухсот деревянных теремов-лавчонок, обнесенных высокими каменными стенами в виде крепости с бастионами… В старину сюда стекались огромные караваны до двух тысяч верблюдов и лошадей из Бухары, Хивы, Коканда, Ташкента, Самарканда, Акмолинской и Тургайской областей» [60, с. 10] (торговый центр).

В очерках В.П. Правдухина рассыпано много этнологических деталей. Говоря о Меновом дворе, он пишет: «Башкиры, татары и киргизы в рваных бешметах, в высоких ушастых малахаях продавали русским купцам гурты овец, рогатого скота, косяки низкорослых гривастых лошадей, тысячи пудов шерсти и кож. Сюда привозились из Башкирии бобры, белки, волки, зайцы, горностаи, выдры, ласки, куницы, рысь, норки, лось, россомахи, медвежьи меха и т.п. А из киргизских степей – бабры, отродье тигров, похожих на рысь или дикую кошку. С низовьев Урала яицкие казаки везли сюда сайгаков, кабаньи туши, вязигу, икру и рыбу. Из Гурьева еще на моих глазах привозили лебяжьи шкуры, а из степей живых беркутов, соколов, ястребов, употребляемых для ловли лис, птиц и волков. Главными товарами были здесь хлопок, скот и хлеб. Азиаты на Меновом дворе пили кумыс и чай, ели беляши-ватрушки из пресного теста с бараниной и, закупив у русских торговцев чаю, сахару, хлеба, цветистой мануфактуры, бархату, парчи, сукна, шелковых тканей, позументов, зеркал, лент, тесьмы, юфти, холста, серебра и золота, железных и чугунных изделий, медленно уходили караванами обратно в степи. Миллионные обороты!»

Внимание Правдухина к жизни, быту, нравам народов, населявших Оренбургский край, описание их напоминает рассказы и физиологические очерки В.И. Даля оренбургского периода.

Нельзя не отметить и такую черту стиля Правдухина, проявляющуюся в описании Оренбурга, как ироничность. Вот как изображает писатель набережную Оренбурга: «Еще ниже по реке на берег неуклюже выступили низкие белые Елизаветинские ворота. На верхнем перекладе их два куцых безносых ангела, похожих на степных каменных баб… За воротами на бульваре «Беловка» среди аллей чахлой акации высокая под темный мрамор, похожая на Александрийский столп, колонна с золотым шаром на вершине. На ней рельефными буквами граждане города запечатлели свою благодарность Александру Первому за свободу… от воинского постоя: «Благодарные жители воздвигли сей памятник да передаст потомству милость царя на щастие народа».

Количество ироничных замечаний увеличивается, когда писатель переходит к рассказу о предреволюционном времени. Говоря о том, что «общественная жизнь города ширилась и расцветала с каждым годом», писатель для доказательства сообщает такие факты: «пятнадцать богаделен, больше пятидесяти обществ и союзов имел город к 1913 году, и среди них многие блистали самыми громкими названиями: «Оренбургский отдел Императорского Православного Палестинского общества», «Окружное управление Российского Императорского общества спасения на водах»… «Сестричное братство во имя святого Иосафа Белогородского», «Оренбургско-Тургайское общество любителей конского бега», «Общество владельцев и арендаторов мукомольных и просообдирных мельниц» и т.д.» [60, с. 11–12].

Насмешливо пишет Правдухин о быте горожан и развитии культуры в городе, показывая, какие уродливые формы они порой принимают: «В городе был постоянный шантан, четыре летних сада. Богатые дома для разврата с узорными крыльцами и резными воротами занимали две улицы. Улицы эти были торжественно освещены красными фонарями каждую ночь, кроме субботы, когда нужно было молиться…» [60, с. 12].

Подчеркивая, что «сто семьдесят лет граждане жили размеренно и покойно с нерушимой верой в незыблемость создавшихся устоев», писатель точно указывает время и даже место начавшихся изменений в городе: «Вековой покой города был поколеблен впервые после Японской войны. И началось это с пустяков. Как-то поздней осенью, когда в Собачьем садике уже осыпались листья с кустов акаций, приехавший из степей землемер Тимофей Сидельников спокойно уселся на каменную тумбу у садовой изгороди против Городской Думы и заговорил, – о чем бы вы думали? – о Государственной Думе, о революции, о губернаторе…» [60, с. 13]. На другой день мимо сада трудно было уже проехать: «улицу запрудила толпа». На третий день землемер выкрикнул: «Да здравствует Учредительное собрание!».

Далее Правдухин рассказывает о последовавших событиях – об убийстве прокурора в Тополевом саду, на веранде летнего шантана, о самоубийстве полицмейстера Быбина и т.п. и отмечает, что на улицах города появились люди без определенных занятий, «притом это были вовсе не нищие и не дети зажиточных родителей, а студенты, никогда не учившиеся в университетах. Бог мой, кто же теперь может запретить человеку носить тужурку со светлыми пуговицами и не стричь своих волос? Эти люди выступали на вечерах и концертах, где, завывая и ударяя кулаком себя в грудь, читали надсоновское «Друг мой, брат мой», некрасовское «Размышления у парадного подъезда» [60, с. 16].

Заканчивает этот очерк писатель следующим выводом: «Все духовенство объединилось с жандармским управлением против рабочих и интеллигенции. Но и это не принесло городу успокоения. Город готовился к осаде. Словно за Уралом в степи снова появился Емелька Пугачев. Его соратники уже бродили по ночам в самом городе, не давая покойно уснуть гражданам в их тяжелых домах. Шла война, а за ней грозной, грозовою тучей двигалась на Россию, на город революция…» [60, с. 17].

Во втором очерке («Новый город») продолжается экскурс в прошлое, но речь идет уже об Оренбурге революционных и послереволюционных годов. Автор пытается сопоставить столичную и провинциальную революцию: «В Оренбурге тоже была своя революция. Отзвук Ленинградской и Московской», Оренбург «был для нашей революции своеобразной, миниатюрной Вандеей» [60, с. 19]. Не оставляя ироничной манеры, Правдухин пишет: «Когда получилось известие о перевороте в столицах, то в Городской Думе собралось с десяток людей, они долго обсуждали вопрос о том, как бы арестовать губернатора и полицмейстера, но так на этот подвиг и не решились. С приездом ссыльных из Сибири начались митинги. По улицам носили портрет толстого курского помещика, с лицом, похожим на огромный качан увянувшей капусты, и дико ревели: – Да здравствует председатель Думы, вождь революции!» [60, с. 20].

В таком же насмешливом плане рассказано о партии социалистов-революционеров, её членах, чьи «жены и возлюбленные старательно вышивали красные знамена». Язвительная характеристика дана оренбургскому политическому деятелю генералу Дутову, с которым Правдухин в пору увлечения земскими делами и принадлежности к партии эсеров был лично знаком. Писатель отмечает, что «гражданская война в Оренбургском и особенно Урало-Каспийском крае была ожесточенной и упорной. Скотоводство и земледелие сильно пострадали, торговля была вконец разрушена. Меновой двор навсегда затих…» [60, с. 23].

Сопоставляя новый город со старым, автор подчеркивает, что быт в городе «остается тяжелым», «новое поколение ещё не заменило целиком старого людского материала», и приводит пример: «Старый оренбургский чиновник, двадцать лет прослуживший архивариусом духовной консистории, на вопрос в анкете: – Признаете ли вы советскую власть? – ответил:

– Признаю единую власть бога, всяким же земным властям с прискорбием повинуюся» [60, с. 24].

Многие сопоставления новой жизни со старой даны автором с улыбкой: «В местном женотделе всерьёз при мне обсуждался вопрос о борьбе с пудрой, краской, шелковыми чулками и одеколоном!!» [60, с. 26]; «Два месяца в поселке жили пионеры. Пионеров не приняла у себя Нижне-Озёрная станица: никто не хотел им продавать продуктов. Кардаиловка решилась заключить с ними договор на поставку продуктов. Сколько разговоров и волнений вызвало на селе их нашествие! Пионеры научили ребят купаться в реке. Взрослые казаки не знают купанья. И летом они продолжают париться в душных, грязных банях. Какую ненависть у старух вызвали трусики пионеров…» [60, с. 43]. Вот ещё пример: «Сельсовет задумал поставить радио: удобнее всего антенну водрузить на колокольне. Церковный совет второй месяц обсуждает этот вопрос, старики не знают: радио против бога или нет» [60, с. 42].

Воспоминания о старой жизни в Оренбургском крае рассыпаны по всей книге Правдухина, в очерках разных жанров. Это рассказ о попытке «приручить Яик и сделать его судоходным» («Впервые на пароходе по Уралу поехал архиерей Владимир…» [60, с. 29]; зарисовка около устья Сакмары «азиатской водокачки»: «двугорбый верблюд ходит маятником вокруг деревянной изгороди, таская за собой канат, – качает воду для поливки бахчей и огородов. Порой вскидывает вверх свою безобразную «лебединую» шею и ревёт безнадёжно, затем снова принимается за работу» [60, с. 28] и мн.др.

Сравнивая новую жизнь со старой, писатель не только иронизирует, но и подмечает потери и природные, и социальные: «Урал действительно иссякает на глазах нынешнего поколения. Во время революции с его берегов повырублена для топки масса лесу, берега осыпаются, образуются заносы, отмели, перекаты» [60, с. 30].«Революция отняла у края излишки зерна. Она срезала кулацкую богатую верхушку казачества. Если теперь и есть у кого излишки скота и хлеба, то он ими уже не кичится, а прячет по хуторам, скот выкармливает в глухой степи, – подальше от городского взора» [60, с. 39].

Много страниц в очерках Правдухина отведено описанию быта, нравов, самобытной жизни уральских казаков, ярко нарисована писателем картина плавни – ей посвящен отдельный очерк «Осенняя плавня» – важного для казачества события (плавня давала казакам четверть годового улова рыбы). В очерках подчеркивается, что казаки ревниво охраняли свое монопольное право на Урал: в реке нельзя было купаться, «в неурочное время даже удочкой на нем нельзя было порыбачить и казаку» [60, с. 85].

По мнению автора, «уральцы раньше жили в исключительно счастливых условиях. Едва ли можно где-нибудь в России найти столь благодатный уголок» [60, с. 83].

У писателя личностный подход к этой теме: «Уральский казак для меня особый тип не только по своему бытовому укладу, общественному и хозяйственному бытию, – он для меня первый живой человек в моей жизни: я с ним рос, он учил меня видеть и любить природу, от него я заразился страстью к игре и борьбе, у него я перенял первые навыки жизни» [60, с. 58].

С грустью писатель отмечает: «На протяжении 2230 вёрст Урал приютил вокруг себя множество когда-то богатейших станиц оренбургского и уральского казачества. Гражданская война сильно порушила хозяйство казаков, и только теперь они снова, очень медленно начинают восстанавливаться. А раньше это был богатейший, хлебный и скотоводнический край. До сих пор около станиц ещё видны развалины огромных амбаров, вмещавших сотни тысяч пудов…» [60, с. 30].

Основной вывод Правдухина, сделанный в ходе его художественного исследования Оренбургского края начала ХХ века, – «глубокой гранью отделила революция старину от наших дней, всё выглядит теперь и здесь по-иному»; но по манере повествования и высказанным в очерках оценкам чувствуется, что прежнее писателю всё же милее и дороже новой жизни, хотя он понимает: «возврата к старому теперь быть уже не может» [60, с. 91].

Л.Н. СЕЙФУЛЛИНА (03.04.1889 – 25.04.1954)

Автор знаменитых повестей «Виринея» и «Перегной» Лидия Николаевна Сейфуллина родилась в поселке Варламово Троицкого уезда Оренбургской губернии. Ее отец, Николай Егорович Сейфуллин, крещеный татарин, был учителем в русско-киргизской школе, преподавал татарский язык в Оренбургской духовной семинарии и духовном училище, затем стал священником. О детстве отца, любившего русскую литературу, пробовавшего свои силы в творчестве, писательница впоследствии рассказала в повести «Каин-кабак». Дед писательницы был плотником. Во время пожара в избе погибли бабушка и тётка, сестра отца. Дед помешался в уме. Будущего отца писательницы, мальчика 5 лет, взял на воспитание священник Ронгинский. При крещении фамилию произвели от имени родного отца Сейфуллы. Е.Н. Сейфуллин женился на неграмотной крестьянке Анне Елиной. Оставшись с двумя дочками молодым вдовцом, не имевшим права на вторичный брак как священник, он затосковал, запои приводили к частым сменам места жительства и службы.

В 1900 г. Сейфуллина поступила в Оренбургское епархиальное женское училище, заканчивала же учение в Омской гимназии.

Через семь лет Сейфуллина привезла больного отца в Оренбург, где стала учительницей в начальной школе, а затем – в городской воскресной школе для рабочих.

В этот период молодая учительница сближается с сотрудниками редакции оренбургской газеты «Простор», особенно с семьей Афиногеновых, которые оказали определенное влияние на формирование мировоззрение будущей писательницы. В газете «Простор» появились первые произведения Сейфуллиной «Кого выбирать рабочим», рассказ «Ночь». Вскоре писательница уезжает в Орск, где выступает как актриса Нелидова. В эти годы она часто выезжает с труппой З.А. Малиновской в другие города – Вильно, Ташкент, Владикавказ, Оренбург. Позже, в 1916 году, Сейфуллина сделала попытку отразить свои актерские впечатления в повести «Актрисина смерть».

Оставив театр, Сейфуллина возвращается в Орск, и с 1911 по 1913 год, а затем с конца 1915 по 1 августа 1917 года она живет и работает в Орском уезде (в селе Карайгыр, в Самарско-Раевском).

После февральской революции Сейфуллина была избрана гласным Орской земской Управы. В 1917–1918 гг. писательница активно сотрудничала в оренбургской печати, особенно в еженедельнике «Оренбургское земское дело», где был напечатан рассказ «Невеселая масленица», и сменившим его в 1918 г. издании «Дума народная». В это время (до 1919 г.) Сейфуллина состояла в партии эсеров (с августа 1917 по январь 1919).

Жизнь Л. Сейфуллиной в селах Оренбуржья, ее работа учительницей и библиотекарем, ее общественная деятельность дали писательнице те яркие впечатления о быте крестьян, их настроениях и чаяниях, отношении к революции, которые позволили ей создать повести «Перегной», «Виринея». Ею написаны произведения, в которых показано, как в годы революции меняется сознание массы и одного человека, как ломаются судьбы людей, как бывают жестоки в гражданской войне обе стороны и каково в этот период женщине, – об этом и «Ноев ковчег», и «Милость генерала Дутова» (о приказе Дутова расстрелять жену комиссара Бурзянцева после рождения ребёнка), об этом и статья «Как умерли И.А. Кочергин и Гирулайтис» (газета «Рабочее утро» № 99, 1918) о расстреле красноармейцами без суда и следствия «белых» офицеров.

Вместе с мужем, В.П. Правдухиным, переехав в Челябинск, писательница вела просветительскую и журналистскую деятельность. Окончив в 1920 г. Высшие педагогические курсы, Сейфуллина уехала в Новосибирск, где участвовала с мужем в создании журнала «Сибирские огни».

В октябре 1927 г., уже будучи известной писательницей, Сейфуллина приезжала в Оренбург с творческим отчетом о своем заграничном путешествии.

Летом 1929 г. писательница вместе с В. Правдухиным и А. Толстым совершила путешествие на лодках по реке Урал. Об этом ее очерк «Из дневника охотника».

Последний раз Л. Сейфуллина посетила Оренбургский край в мае 1935 года. Она приезжала с поэтом И. Дорониным и критиком М. Беккером на Первый областной слет колхозников-ударников. Бригада московских писателей встречалась с оренбургскими писателями, преподавателями вузов, учителями, студентами, школьниками (в школе № 24), рабочими паровозоремонтного завода, выезжала к горнякам Блявы. По предложению Л. Сейфуллиной в Оренбурге был создан оргкомитет писателей, который составил ядро для будущего оренбургского отделения Союза писателей.

Не прерывались связи писательницы с родным краем и в 1940-е го ды. В 1949 г. Л.Сейфуллина направила трудящимся Оренбуржья новогоднее приветствие.

Документальный материал:

ИЗ АВТОБИОГРАФИИ Л.Н. Сейфуллиной

…Я родилась в 1889-м… Отец мой был православный священник, татарин по крови… Мать моя – крестьянка самарской губернии. Отец научил ее читать и писать… Она умерла, когда мне было пять лет… В живых осталось у отца от моей матери двое детей, непохожих на нее. Я и сестра черны, с обличием нерусским. На это отец всегда сетовал, потому что любил мою мать, а я до шестнадцати лет стыдилась татарской своей крови.

Это влияние русской моей бабушки. Отец не стыдился называться инородцем…

Когда мне было семь лет, отец был назначен оренбургским архиреем в миссионерский стан в Кустанайском уезде Тургайской области. Он должен был вовлекать в православие киргизов. Он горячо проповедовал, но крестить киргизов обманом, подкупом, что широко практиковалось в тот голодный год, отказался. За это был смещен…

Наша материальная необеспеченность, наша инородческая семья в старом укладе доставили мне в юности много обид. Но среда, в которой я росла, отъединила меня от тех, кто боролся активно за революцию. До шестнадцати лет я была очень религиозной…

Мы росли на руках двух неграмотных русских крестьянок: моей бабушки, Авдотьи Антипьевны, и многолетней нашей работницы, стряпки… и няньки, Анны. Их сказки, их песни, их верования, привычки – вся повадка жизни была нашей эстетикой и этикой, их язык был нашим языком, и бог их – нашим богом…

Я научилась читать и писать пяти лет от роду. Семи лет я писала уже длинную повесть…

Отец очень хотел, чтоб я стала писательницей. Но не дождался этого. Я была учительницей, драматической актрисой, конторской служащей, библиотекаршей. С юности зарабатывала свой хлеб интеллектуальным трудом, но писать рассказы стала только в 1922 году… [61].

ИЗ АВТОБИОГРАФИИ 1944 г.

… Я решила выбраться в большие города, к другим людям. В 1907 году, в Оренбурге, я познакомилась в театре с довольно крупным провинциальным антрепренером З.А. Малиновской. В 1909-м она взяла меня актрисой на выхода в свою труппу, в г. Вильно. Первый же театральный сезон оказался удачным для меня. Я играла всех детей и подростков, на утренниках, и комических старух, позднее некоторые роли вторых инженю. Летом, в той же антрепризе, я служила в Ташкенте. Зимний сезон 1910-го и 11-го я играла у нее же в труппе во Владикавказе. На лето подписала с ней новый контракт, опять в Ташкент, но не приехала. Я играла неплохо, в своих ролях была приветливо отмечена и прессой и зрителями. Меня «не прогнали», я сама сошла со сцены. Опять не было чувства удовлетворения ни своим трудом, ни своим положением.

Отец мой в это время служил на приходе в Оренбургской губернии, в Орском уезде, в деревне Аксакалке, куда ссылали заштатных и штрафных попов. От этой деревни до ближайшего уездного города было двести верст, до ближайшей железнодорожной станции – двести пятьдесят, до почтового тракта – тридцать или двадцать пять. Там было самое близкое к Аксакалке почтовое отделение. В распутицу всякое близкое почтовое сообщение этой деревни с городами прекращалось. Отец был одинок и болен, сильно тосковал, я поехала к нему. На отцовские доходы прожить было трудно. Я стала готовить детей богатых крестьян и окрестных татар к поступлению в орские и оренбургские средние школы.

Позднее мне удалось получить место учительницы в мордовской деревне Карайгыр, в той же Орской глуши. В 1913 году меня вызвала письмом в город Омск знакомая…

…в 1915 году снова вернулась в Орский уезд. Здесь мне удалось получить место заведующей сельской библиотекой-читальней в селе Самарско-Раевском. После революции меня перевели на работу в город. И в литературу я пришла из библиотеки. Пришла, как внешкольный работник, сначала в газету. В 1921 году я жила с мужем уже в Новониколаевске… [62].

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ СЕЙФУЛЛИНОЙ

С той минуты, как я себя помню, жизнь моя тесно была связана с сестрой.

1904 год. Лида кончает епархиальное училище. Актовый зал. Выпускной вечер. На прощальную напутственную речь начальницы ответное слово поручено произнести моей сестре. Она сказала так хорошо и сердечно, что ее обнимали и учителя и родители. К отцу (он рассказывал нам об этом дома) подошел учитель литературы и стал говорить, что этот выпускной класс – сильный.

– Способных много, но достойная – одна! Это ваша дочь. Не оставляйте ее без внимания. Пусть учится дальше. Непременно. Нельзя зарывать таланта в землю. А она у вас безусловно та лантлива.

И тут он рассказал отцу один случай. Училась сестра почти по всем предметам очень хорошо. Но математика ей не давалась всю жизнь. На педагогическом совете в старших классах приходилось уговаривать математика не портить табель Лидии Сейфуллиной и ставить ей не три, я четыре – при остальных пятерках.

– Как это я выведу ей в четверти четыре, когда она у меня из троек не выходит? Да и то из милости. Вызовешь ее к доске – болтает чепуху! – возмущался математик Василий Петрович Троицкий. – Да и не верю я в ее исключительные способности. Не такой уж труд способному-то человеку тайны математики постичь. Подумаешь, сочинениями удивляет! Талант! Просто начитанная девица, неглупая, умеет к месту по курсовой теме литературную фразу приспособить. Вот и все!

С учителем литературы они были старыми товарищами, но каждый раз, как только заходила речь об отметках, спорили. Однажды в библиотеке, которая днем служила учителям курительной комнатой, они снова коснулись темы о способностях учениц.

– А вы попробуйте вашей любимице задать тему не по курсу, что-нибудь совсем постороннее, без подготовки – увидим, как она справится, – сказал математик.

– Согласен, – ответил литератор. – Могу вызвать и задать при вас, хоть сейчас.

В большую перемену в библиотеку вызвали сестру.

– Хочу вам задать задание. Нужно, чтобы вы сегодня же написали мне сочинение. Тему выберете сами, только не по курсу литературы.

– А о чем же все-таки писать, Василий Николаевич? – спросила словесника сестра.

– О чем, о чем… Да вот хоть об этой багетной рамке. – Учитель математики указал на картину, висевшую на стене.

– То есть как о багетной рамке? – смущенно переспросила сестра.

– А очень просто. Вы ведь меньше пяти никогда по литературе не имеете. Следовательно, вам и книги в руги, – иронизировал учитель. – Пошевелите малость мозгами. Не все вам за одни курсовые получать пятерки.

Сестру задел иронический тон математика.

– Василий Николаевич! – обратилась сестра к словеснику. – Я могу сейчас начать писать сочинение, если Василий Петрович разрешит мне не ходить на его урок, – у нас сейчас алгебра. Я здесь в библиотеке и напишу.

… Сочинение было написано живо и оригинально. Математик был посрамлен. Впоследствии он сам стал покровителем Сейфуллиной и на выпускном вечере тоже говорил отцу, что ее надо учить дальше.

…В молодости сестра была очень доверчива, легко сходилась с людьми. Вокруг воскресной школы группировался кружок молодежи. В это же время она подружилась с семьей будущего драматурга А. Афиногенова, которому тогда было три года. Был он голубоглазый, беленький, озорной малыш. Его отец, железнодорожный служащий, впоследствии писатель Степной, и мать, подпольный партийный работник, а также их близкий друг педагог А.И. Покровская оказали большое влияние на формирующееся мировоззрение Лидии Николаевны… Вскоре в Оренбурге стала издаваться прогрессивная газета «Простор». Редактором газеты была А.В. Афиногенова.

Судьба таких газет в то время была везде одинакова. Они «отцветали, не успев расцвести». Их глушили большими штрафами, редакции разгоняли. Я помню случай, когда нужно было экстренно достать пятьсот рублей на уплату штрафа, наложенного на редактора. Заложили в ломбард все, что было ценного у Афиногеновых и Покровских, туда же пошел и отцовский серебряный портсигар и Лидины часики. Деньги достали вовремя – редактор остался на свободе.

В другой раз дело кончилось печально. После обыска в редакции и на квартирах сотрудников арестовали ряд товарищей. Лида тогда была в редакции рядовым работником, как говорили – «за все».

… Сестра снова стала работать учительницей в мордовской деревне Карайгир. Занимаясь с детьми, она постепенно входила в интересы крестьян… Лида боролась, как умела, с темнотой и невежеством деревни. Она устраивала в школе беседы, вечера с туманными картинами, читала стихи Некрасова, Никитина, рассказы Короленко и Л. Толстого…

Тогда же Лида узнала, а потом приветила молодую девку, красивую озорную Аришку, которая работала у нее в школе сторожихой, она послужила ей прототипом Виринеи [63].

С.П. ЩИПАЧЕВ (07.01.1899 – 31.12.1979)

Степан Петрович Щипачев – поэт-лирик. Широко известна его любовная лирика («Строки любви»). Значительное место в его творчестве занимает тема России – ее природы, ее прошлого, человека («Природа! Человек – твое творенье»). В этой теме стоит выделить «уральскую» линию:

Урал. Он лег в мою строку

во всю длину, размашисто и строго.

Он азиатскому материку

пришелся каменным порогом.

……………………..

Урал! Он тогда был началом песни.

Хочу разглядеть его не спеша.

Поэта привлекали «пустынные реки», «глушь лесная», «белые вьюги», «несметные сокровища» Урала:

Железо, никель, хромовые руды

Я трону словом, рифму им найду.

Щипачев родился на Урале (в деревне Щипачи, недалеко от Екатеринбурга), там прошло его детство, а в юности он оказался в Оренбургском крае, будучи мобилизованным в армию.

В 1919 г. в Бугуруслане Щипачев перешел на сторону Красной Армии, а затем был послан на кавалерийские курсы красных офицеров в Оренбург.

Учась на курсах, Щипачев посещал кружок пролетарских писателей, участвовал в постановке спектаклей. К оренбургскому периоду относится начало поэтической деятельности Щипачева. Первые стихи поэт печатал на страницах газеты «Красная молодёжь» (1919, № № 11, 14).

Свои оренбургские впечатления поэт отразил в ряде стихотворений, поэме «Встреча на Бермамыте», в книге воспоминаний «Трудная отрада».

Мемуарный материал:

С. Щипачев. ТРУДНАЯ ОТРАДА (отрывки)

…На сторону Красной Армии мне удалось перебежать на станции Бугуруслан в середине 1919 года. Было это так. После успешного наступления в направлении Самары белые вдруг попятились. Словно на стену, наткнулись они на Чапаевскую дивизию и на другие дивизии Пятой армии, которой командовал бывший поручик, коммунист с 1918 году Тухачевский. В железнодорожном поселке я решил спрятаться, чтобы дождаться красных. Начался артиллерийский обстрел. Жители спешили в укрытия. Я обратился к одной пожилой женщине, чтобы она спрятала меня в своем домике. «Что ты, что ты, сынок, за это и тебя и меня расстреляют, – заговорила она, озираясь. – Иди-ка ты лучше к соседу. Он рабочий железнодорожный, тоже ждет красных. Он спрячет тебя». В избе этого рабочего я просидел больше двух суток. Ожидание было напряженным. Мог кто-нибудь выдать.

В одно раннее утро в двери залязгал ключ и послышался веселый голос хозяина: «Выходи, узник. На станции красные». Минут через пятнадцать-двадцать я уже стоял у костра, вокруг которого сидели чапаевские командиры, громко разговаривали, смеялись и лузгали каленые семечки. Не знаю, потому ли что я был на этом фронте чуть ли не первый перебежчик от белых, или просто так, встретили они меня приветливо, как своего товарища, совали мне семечки, улыбались и были похожи на обыкновенных деревенских парней, только в ремнях и кожаных куртках. Видел Фурманова. Он куда-то ехал на деревенском ходке. Стоявший рядом со мной красноармеец с гордостью сказал: «Это наш комиссар. Студент». Последнее слово было произнесено как-то особо: дескать, образованный, а вот видишь, вместе с нами…

В конце октября того же 1919 года меня послали в Оренбург на кавалерийские курсы красных офицеров. Оренбург, незадолго до того освобожденный от белоказаков, встретил меня неприветливо: начались морозы, свирепствовал тиф. На курсы меня приняли, хотя я и не был кавалеристом. Мне выдали курсантское обмундирование: брюки с красными кантами, дубленый полушубок, шапку-ушанку.

Шли месяцы.

Общежитие и классы не отапливались, стекла во многих окнах были выбиты, в помещении задувало снег. Отогревались мы, как следует, только ночью под одеялами и полушубками. Но это не всегда удавалось. Только, бывало, согреешься, заснешь – тревога. Поет, переливается медь горниста.

Горнистом на курсах был красноармеец Омурбаев. Когда я бывал в наряде, я не раз наблюдал его у караульного помещения. Боевую тревогу он трубил самозабвенно. Запрокинувшись скуластым киргизским лицом к звездам, он трубил, казалось, не нам, курсантам, а каким-то далеким, неведомым ему мирам.

Словно в ледяную воду выскакивали мы тогда из-под одеял, строились, седлали коней, крупной рысью скакали за город и залегали у той или иной дороги в снегу. Ноги в сапогах коченели, но мы зорко всматривались в ночную темноту. Кругом рыскали банды. Были и ненадежные красноармейские части. Могли быть неожиданности.

Вспоминается забавный эпизод. В городском клубе курсанты ставили какую-то пьесу. Участвовал и я. По ходу игры требовалось, чтобы кто-то из участников постановки кинулся от входной двери к сцене и крикнул: «В городе белые!» Эффект получился, какого мы не предусмотрели. Зрители наши повскакали с мест и кинулись к выходу. Когда выяснилось, в чем дело, раздался смех. Но кто-то трухнул, видать, по-правдашнему.

Курсантом я был активным: состоял в кружках, был избран секретарем парторганизации, но в учебе преуспевал не особенно, числился в середняках. А все из-за стихов…

В Оренбурге я стал посещать литературное объединение, называемое кружком пролетарских писателей. Не раз там читал свои стихи. В объединение это входили поэты и прозаики, люди разных возрастов, но, пожалуй, пожилые. Потому молодо и на зависть кому-то позвякивали мои шпоры. Здание Пролеткульта, где мы чаще всего собирались, как и весь город, не отапливалось, но мы часами, бывало, сидели в вымороженной комнате, читали, спорили, забывая на время о тифозных бараках, о стуже, о голоде.

Душой объединения был поэт и прозаик Павел Заякин – Уральский, молодой, энергичный, доброжелательный. Небольшая бородка красиво обрамляла пышущее здоровьем его лицо. Он, несомненно, был с большим будущим, но тиф не пощадил и его. Запомнился и Иван Батрак. Судя по той важности, с какой он держался при обсуждении стихов, можно было подумать, что это настоящий поэт. В Оренбурге он издал сборник и вскоре уехал в Москву. В Москве я с ним встретился. Это было уже лет через десять. «Стихи бросил! – сразу признался он. – Окончил университет. Стал инженером». Знал я по оренбургскому литобъединению и другого стихотворца, Постникова, тихого, глубоко штатского, еще молодого человека. Его стихи хвалили. С ним я больше не встречался, но кто-то мне рассказал о нем вот что. Все свои стихи он сложил в большой пакет, заклеил, припечатал сургучом и спрятал, чтобы не попадались на глаза. Спустя чуть ли не полвека я написал об этом стихотворение; в нем есть строчки: «Старел. Как строка к строке, ложатся годы. Грустно. Стихи он сложил в пакет. Сургуч – словно крови сгусток».

Долгие месяцы в объединении готовили сборник своих произведений. В конце двадцатого года он вышел из печати. Бумага была грубая, желтая, но авторы листали его с удовольствием. Значилось в сборнике и мое стихотворение. Называлось оно «Пролетарской лире».

В Оренбурге я впервые услышал имя Маяковского. Это было на уроке. Бывший казачий полковник, преподававший тактику, побывал в Москве и решил поделиться с нами, курсантами, впечатлениями от поездки: «Слушал в Политехническом Маяковского. Удивительный поэт. Фейерверк острот».

В день нашего выпуска на курсах было празднично. Мы ходили уже в командирском обмундировании. Повару был заказан особый обед. Не помню, что было подано на второе, но праздничный бульон, в котором плавали лепестки моркови и какие-то травинки, помню.

Кавалерийские курсы в Оренбурге я окончил в марте 1921 года. Когда распределили, просился в Туркестан, где уже начиналась борьба с басмачами. Манила романтика. Но комиссар Григорьев настоял, чтобы я поехал в Москву учиться в Военно-педагогической школе…[64].

Д.А. ФУРМАНОВ (07.11.1891 – 15.03.1926)

Дмитрий Андреевич Фурманов, проживший недолгую жизнь, не успевший осуществить многие творческие замыслы, известен прежде всего как автор романов «Чапаев» и «Мятеж». Роману «Чапаев» выпала счастливая судьба – он переведен на многие языки, инсценирован, экранизирован. Кинофильм Г. и С. Васильевых «Чапаев» получил всемирную известность.

В романе «Чапаев» много «оренбургских» страниц, и они автобиографичны.

В январе 1919 года отряд иваново-вознесенских ткачей во главе с Фурмановым был отправлен в Самару. М.В. Фрунзе вызвал в Уральск четырех ивановцев – Д. Фурманова, И. Андреева, П. Шарапова и И. Волкова (поездка их на лошадях через станицы, где шли бои, описана в начале романа).

По распоряжению Фрунзе будущий писатель получил направление в Чапаевскую дивизию. Перед Фурмановым были поставлены сложные задачи: укрепить сознательную дисциплину в 25-й дивизии, вести политработу среди бойцов и командиров. Став командиром Чапаевской дивизии, Фурманов участвовал во многих боях и походах, но успевал писать в иваново-вознесенскую газету «Рабочий край» очерки о ходе гражданской войны («Пилюгинский бой», «Освобожденный Урал» и др.), которые потом были использованы в романе «Чапаев».

В Оренбуржье Фурманов познакомился с одним из сподвижников Чапаева И.С. Кутяковым, который послужил писателю прототипом образа Еланя в романе «Чапаев». Судьба Кутякова, героя гражданской войны, кавалера трех орденов Красного Знамени, ставшего командиром дивизии после гибели Чапаева, трагична: он был репрессирован в годы культа личности Сталина. В 1930-е годы Кутяков командовал стрелковым корпусом, был зам. командующего войсками Приволжского военного округа. Сохранилась стенограмма выступления Кутякова на вечере памяти Фурманова в 1913 году.

О Чапаеве, Кутякове и других участниках гражданской войны в Оренбургском крае подробно рассказано писателем в его дневниках.

Уехал Фурманов из Оренбуржья 25 августа 1919 г. – по приказу Фрунзе он был переведен из Чапаевской дивизии на Туркестанский фронт.

Материал к теме:

ИЗ ДНЕВНИКОВ Д.А. ФУРМАНОВА

1919 год 29 марта Самара – Вязовка

Положение создалось совершенно новое и неожиданное. Колчак взял Уфу и непосредственно угрожает Самаре, продвигаясь с северной стороны на Казань. Фрунзе вызвал нас с Чапаевым к себе, объяснил положение и сообщил о новых планах и задачах, которые возлагаются на нашу армию. Мы уже не будем теперь продвигаться по Туркестану, нашим крайним пунктом на востоке будет Оренбург. Вторую бригаду отправляем в Илецкий город, а штаб дивизии и все остальные части помещаем несколько восточнее Бузулука. И вот мы снова гоним двести пятьдесят верст на лошадях… направляем по Пугачевскому уезду человек пятьдесят – шестьдесят своих ребят и поручаем им выгонять отовсюду дезертиров и уклонившихся от явки по призыву (а они насчитываются сотнями). Сами же через Уральск едем на Илецк в Оренбург.

Черт знает, как затомила эта дорога, я даже заболел. Два дня ехали по степи ужасным бураном, однажды сбились даже с пути, хорошо еще, что возницы ущупали скоро дорогу. Метет и крутит отчаянно, ехать приходится, наглухо закутавшись в тулуп. С Чапаевым разговорились только на последнем перегоне, верст за двадцать пять до Вязовки…

10 апреля Уральск – Бузулук

Шестого была получена телеграмма от Фрунзе. Он извещал, что по приказанию главнокомандующего мы с Чапаевым должны немедленно поехать в Бузулук, местонахождение штаба нашей дивизии.

Я пришел от Гамбурга часов в двенадцать ночи. Чапай сидел и ждал меня…

… Сейчас же, ночью, сделали все, что нужно, добыли у коменданта две пары лошадей, а на заре, в сопровождении двух товарищей, помчались в Бузулук. Выехали седьмого, а вечером восьмого, то есть через полтора суток, были уже в Бузулуке, промчавшись двести верст. Дорогою мы с ним обо многом говорили. Он рассказывал мне о своем прошлом. Оказалось, что когда ему было лет восемнадцать, то есть годов пятнадцать – шестнадцать назад, он в течение двух лет был шарманщиком. Тогда у него была девушка Настя, плясунья и певунья, с которой он жил вплоть до самой солдатчины.

…Всю дорогу он рассказывал мне о своей прошлой жизни…

Веселый митинг в Сорочинской

По телеграмме главнокомандующего можно было понять, что, приехав в Бузулук, мы немедленно пойдем в бой. Но пока что в бой не пошли. А обстоятельства вынудили измученных дорогою, не отдохнув, ехать снова. Мы поехали в Сорочинское, где разместились Пугачевский и Домашкинский полки.

Кутяков, командир 1-й (73) бригады – нервный, измученный вояка, израненный, перенесший уже много боев на своей спине.

Кутяков с Чапаем работает давно. У Чапая есть определенный план – везде и всюду ставить своих – на командные и даже штабные должности. Возле него находятся всегда несколько человек из «свиты», которые моментально и беспрекословно выполняют все его приказания. Он с собою привез таких ребят несколько десятков человек. Вот почему у него все создается и решается так быстро и точно – ему есть на кого положиться, есть, кому поручить.

Кутякову, совсем еще молодому человеку, годов 22–24, он получил бригаду.

Приехав в Сорочинскую, распорядились, чтобы созвали командный состав в кинематограф «Олимп». Когда армейцы узнали, что приехал Чапай, повалили в кинематограф и заполнили его до предела: всего присутствовало человек тысячу. Митинг прошел великолепно, все остались очень довольны. А когда окончился митинг, на сцене появилась гармошка, загремел – зарыдал «камаринский», и Чапай уже отделывал на все корки. Он пляшет браво и красиво. Армейцы хлопали ему без конца; скоро появились другие плясуны – и тут пошла плясать губерния. Поднялось такое восторженное веселье, что и не описать. Армейцы были рады и счастливы тем, что вот, мол, дивизионный начальник, и тот, посмотри-ка, пляшет «русского». Это обстоятельство служило цементом, который еще ближе, еще крепче спаивал командиров с красноармейскою массой. Одно время, с самого начала, мне было несколько неловко, что Чапай выступил в качестве плясуна, а потом я увидел и понял, что в данных условиях и в данной среде это прекрасно и весьма, весьма полезно. Полки, все время находившиеся в боях и передвижениях, не знающие совершенно долгих стоянок, – они теперь отдыхали и радовались, а с ними веселились и командиры. Дальше, за пляской, открылся кинематографический сеанс. Я слышал разговоры армейцев – они в восторге от митинга и вообще от всего вечера; у них получилось самое лучшее впечатление от этой неподдельной, очевидной дружбы с ними их, даже высших, командиров. Наутро мы вернулись в Бузулук [65].

Оренбургские военные писатели-публицисты – эмигранты

Любая гражданская война решительно и беспощадно делит граждан одной страны на два противостоящих и ненавидящих друг друга лагеря. Два взгляда на события, две правды и одна трагическая судьба народа. Над историческим перекрестком нашей родины навис политический светофор, где одновременно вспыхнули два цвета: белый и красный.

Одним из первых опубликовал свои воспоминания о событиях гражданской войны полковник Енборисов Гавриил Васильевич «От Урала до Харбина: памятка о пережитом». (Шанхай, 1932).

Г.В. Енборисов родился в апреле 1859 года в Оренбурге. Свои воспоминания начинает со слов: «Я – Оренбургский казак Верхнеуральской станицы, поселка Арсинского». «Оренбургский казак» он пишет с большой буквы, и это чувство он с гордостью пронес через все ужасы противостояния. В начале 1918 года он занимает ряд важных должностей при Войсковом круге: Товарищ Председателя Войскового круга, председатель комиссии по поверке полномочий депутатов, председатель Военной Комиссии. Прошел путь с Добровольческой Армией от Урала до Тихого океана. Летом 1918 г. стал начальником Военного контроля, затем комендантом штаба обороны и начальником отдела Государственной охраны 2-го округа. Войсковой старшина. Летом 1919 г. поступил рядовым в добровольческую дружину Святого Креста в Омске, вскоре назначен начальником агитационно-вербовочного отдела в Семипалатинске. Здесь же в октябре 1919 г. сформировал добровольческий отряд Дружины Святого креста и с ним совершил Сибирский ледяной поход. С 22 марта 1920 г. дежурный генерал 3-го стрелкового корпуса и одновременно командир добровольческого егерского отряда, с 21 апреля помощник начальника охраны атамана Г.М. Семенова. В эмиграции с лета 1920 г. Его воспоминания охватывают период с 1916 по 1928 год. Опираясь на события, свидетелем которых он был в Москве и Петербурге, Енборисов пытался разобраться в причинах, приведших к национальной катастрофе. Подробно им рассматриваются события 18-го года в Оренбуржье и участие оренбургских полков в белом движении. Играл важную роль в эмигрантской среде: был почетным мировым судьей. Скончался 14 февраля 1946 года в Харбине.

Другой мемуарист – Зуев Аристарх Васильевич (1879 – ?). Из оренбургских казаков. Окончил Оренбургское казачье юнкерское училище, офицерскую стрелковую школу. Служил в частях Забайкальских и Оренбургских казачьих войск. В 1917 г. командовал сотней 2-го Запасного полка Оренбургского казачьего войсках. С 1918 – командир Спасской отдельной сотни 2-го Кундравинского полка добровольцев; 1-го Оренбургского казачьего полка. С 1919 года – полковник. Закончил гражданскую войну в чине генерал-майора. В 1930-е годы возглавил Дальневосточный Союз казаков. В Харбине в 1837 г. вышла его книга «Оренбургские казаки в борьбе с большевизмом. 1918–1922 гг.». В этих документальных очерках повествуется об отступлении оренбургских казаков от родных мест до Приморья. Не только красные, но и белые на Тихом океане «свой закончили поход». О цели своей публикации он с солдатской прямотой пишет в Предисловии: «Наша цель, как участника гражданской войны, записать на страницах Военной летописи, по преимуществу, жертвенные дела и подвиги оренбургских казаков, боровшихся с поработителями Родины большевиками в годы великой смуты. Свои воспоминания генерал Зуев завершает моментом, когда Оренбургская казачья бригада, находящаяся в арьергарде Добровольческой армии, сдав оружие, перешла на территорию Маньчжурии. Обращаясь прежде всего к потомкам, он писал: «Больше полутора лет маленькая горсть русских людей, слабых по численности, но сильных по духу, крепко держала русское знамя в руках, в надежде, что русский народ не выдержит тирании красных, поймет и оценит жертвы русских патриотов. Но, увы, этого не случилось… Пройдут года… Русский народ, в конечном итоге сбросит ненавистное красное ярмо и вспомнит тогда храбрецов «безумцев», которые будучи прижатыми к берегам Тихого океана, нашли в себе силы и мужество стать грудью на защиту чести и достоинства Великой Страны, а не быть рабами красных палачей!…».

Следует сказать и об авторе монографии «Оренбургское Казачье войско в борьбе с большевиками» – Акулинине Иване Григорьевиче (12.01.1880 г.; по другим записям 1879 г. – 26.11.1944 г.). Видный деятель Белого движения, генерал-майор, автор мемуаров о гражданской войне, он по происхождению оренбургский казак станицы Урляндской Оренбургского казачьего войска, окончил Оренбургское юнкерское училище (1902 г.) и в чине хорунжего выпущен во 2-й Оренбургский казачий полк. Акулинин – участник русско-японской войны 1904–1905 гг. Он сражался в рядах 4-го Сибирского казачьего полка, обучался в Николаевской академии Генерального штаба. Был участником Первой мировой войны, – полковник Главного управления Генерального штаба, преподаватель Владимирского военного училища и Пажеского корпуса. В 1917 г. он был избран помощником военного атамана Оренбургского казачьего войска. Вместе с атаманом А.И. Дутовым участвовал в походе в Тургайские степи. С декабря 1917 г. заместитель председателя войскового правительства, с июня 1918 г. командующий войсками Оренбургского военного округа (с 19 октября 1918 г. главный начальник округа). С 7 марта по 24 мая 1919 г. командир 2-го Оренбургского казачьего корпуса Оренбургской армии, затем начальник штаба походного атамана Оренбургского казачьего войска. С 17 июля по 11 ноября 1919 г. командир 1-го Оренбургского казачьего корпуса в Уральской области. В октябре 1919 г. после разгрома оренбургской армии часть Оренбургского (Сибирского) корпуса отделилась от Оренбургской армии генерала Дутова и с боями двинулась на Северный Кавказ. Вместе с Уральской армией, которая с июня 1919 г. входила в состав вооруженных сил юга России, Акулинин участвует в сражении с Красной армией. С июня 1920 г. служит генерал-квартирмейстером штаба Главнокомандующего русской армией до эвакуации Крыма. Генерал-майор с 1 октября 1918 г. (произведен войсковым кругом Оренбургского казачьего войска).

В эмиграции с марта 1920 г., сначала в Югославии, а с 1928 г. во Франции. Умер в Париже 26 ноября 1944 г., похоронен на кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа. Находясь за рубежом, он проявил себя как талантливый историк, мемуарист, журналист. Сотрудничал в казачьих изданиях «Иллюстрированной России», «Руле», «Возрождении» и «Часовом». В Париже в 1933 г. вышла его книга «Ермак и Строгановы. Историческое исследование по Сибирским летописям и царским грамотам. К 350-летию завоевания Сибири. 1582–1932 гг.». Автор, опираясь на «Строгановскую летопись», «Есиповскую», «Ремезовскую», «Грамоту царя и великого князя Ивана Васильевича Грозного от 16 ноября 1582 года», делает вывод, что «Сибирь была завоевана Ермаком с помощью Строгановых». Наиболее значительный его труд – «Оренбургское Казачье Войско в борьбе с большевиками 1917–1920 гг.» – вышел в издательстве «Слово» (Шанхай, 1937 г., есть портрет Акулинина, А.И. Дутова и др., схема действий оренбургских казачьих войск 1917–1919 гг.). Первоначально очерк был сдан в типографию в октябре 1920 г. в Севастополе. При эвакуации остался в наборе. Впервые напечатан в журнале «Казачьи думы» № 21–24 София 1924 г. Свои воспоминания Акулинин подкрепляет публикацией ряда подлинных документов эпохи (резолюции Войскового круга, воззвания, обращения), многие из которых были написаны лично Акулининым. Он не только повествует об участии Оренбургского казачества в гражданской войне, но постоянно анализирует события.

Среди наиболее талантливых писателей, оставивших свои воспоминания об Оренбурге периода гражданской войны, следует прежде всего выделить Евгения Михайловича Яконовского. Он родился в 1903 году и еще ребенком встретил известие о начале Первой мировой войны, правда, он уже носил форму кадета «приготовительного класса Хабаровского, графа Муравьева-Амурского кадетского корпуса», а вскоре был переведен в Оренбургский Неплюевский кадетский корпус. Потом еще будет долгое скитание по России, охваченной ужасом гражданской войны. И это найдет отражение в очерках «Пугачевские дороги», «Сумы в восемнадцатом году», «Голая пристань», «Фарфоровая кокарда», «Кандель», «Варна-Палас». Эмигрировал он сначала в Югославию, получил университетское образование, долгое время служил во французской армии. В середине 50-х годов сотрудничал в парижском журнале «Военная быль», где были напечатаны его очерки. Перу Яконовского принадлежат повести «Водяные лилии», «Хлеб изгнания». В 1963 году в Париже выходит его роман «Солнце задворок» о жизни и любви русских эмигрантов во Франции. Е.М. Яконовский умер в Монтобане (Франция) 15 мая 1974 года. Очерки «Война» и «Каргалла» носят автобиографический характер.

С.П. Антонов в Оренбурге (16.05.1915 – 29.04.1995)

Уже после Гражданской войны, в 1920-е годы в Оренбурге в детском возрасте жил Сергей Петрович Антонов, будущий русский прозаик и киносценарист. Современному читателю он известен такими своими произведениями, как «Дело было в Пенькове», «Поддубенские частушки», «Аленка», «Порожний рейс», «Разорванный рубль», «Васька», «Овраги» и др.

Родился он в Петрограде. О своем детстве писатель вспоминал так: «Родился я очень давно, в 1915 году, еще при царе. Отец мой – инженер-железнодорожник. Он ездил с одной стройки на другую, и я малым ребенком побывал и в Самаре, и в Новосергиевке, в Илецкой Защите, в Оренбурге, в Ташкенте и еще где-то…» [66, с. 403].

В Оренбурге писатель жил с родителями в 1925–1927 гг. Судя по воспоминаниям писателя, Оренбургский край своей природой, экзотикой произвел на него незабываемое впечатление: «Запоминать себя я стал поздно, и первые воспоминания связаны с «чудесами». Вот одно: Илецкая Защита. Зима...».

Будучи в Оренбурге ребенком 10–12 лет, Антонов пробовал писать стихи и рассказы, и даже «теоретический» труд по истории города Оренбурга.

В 1940-е годы будущий писатель публиковал свои стихи в ленинградских журналах, но после критических замечаний А. Ахматовой и по её совету обратился к прозе. Уже первые рассказы его принесли ему известность, и за сборник «По дорогам идут машины» Антонов получил Государственную премию. А затем каждое новое его произведение становилось событием в литературной жизни. Антонов мог удивительно ярко передать чистоту человеческих интимных отношений, показать красоту и талантливость русского человека, увидеть поэзию в обыденной жизни. Его авторский комментарий часто отличается ироничностью и юмором. Критики отмечали характерную для писателя неожиданность сюжетных поворотов и его «акварельный» дар. В последних произведениях («Васька», «Овраги», «Царский двугривенный») писатель обратился к драматическим периодам в жизни России: нэпу, коллективизации, индустриализации, отзвукам гражданской войны. Оренбургская повесть «Царский двугривенный», явно имеющая автобиографический характер, звучит как воспоминание Антонова об оренбургском периоде его жизни.

Литературная жизнь Оренбуржья в 1930–1940-е годы

В начале ХХ в. в Оренбурге литературная жизнь кипела: выходили журналы, альманахи, сборники, создавались литературные кружки, группы, было много начинающих писателей как русских, так и башкирских, татарских, казахских. В 1920 году вышел в свет литературно-художественный сборник пролетарских писателей «На переломе», куда вошли стихи П. Заякина-Уральского, Б. Прицкера, Ст. Щипачева, И. Батрака и др. В 1921 году бугурусланские поэты выпустили свой сборник произведений. В 1922 и 1923 годы в Оренбурге было издано два номера литературно-художественного альманаха пролетарских писателей «Зарево степей», в которых печатались произведения И. Антонова-Изгнанника, Яна Гаекского, М. Сердобского и др.

В 1920–1925 гг. Оренбург был столицей Казахстана, и с ним была связана литературная деятельность М. Ауэзова, С. Муканова, С. Сейфуллина и мн.др.

К 1930-м годам профессиональные писатели разъехались из Оренбурга. В это время Оренбуржье входило в состав Средне-Волжского края, в котором было свое довольно сильное «литературное гнездо». Литературная жизнь Оренбуржья стала менее интенсивной. Немногочисленная группа оренбургских писателей состояла в основном из начинающих поэтов и прозаиков. Лишь А. Возняк и М. Клипиницер, приехавшие из Самары в 1934 г., имели некоторый опыт писательской деятельности: к этому времени у них вышли в свет сборники стихов, а отдельные стихотворения М. Клипиницера печатались в «Комсомольской правде» и «Смене». Среди молодых, начинающих писателей выделялись лётчики-преподаватели Вл. Толстой, Н. Секерж, Ст. Прутков (ставший в 1943 г. Героем Советского Союза); Н. Клементьев, приехавший из Мордовии, И. Бортников, В. Пистоленко, П. Кутловский (одно из его стихотворений было опубликовано в «Новом мире»), П. Строков, первую книгу стихов издавший в Оренбурге в 1949 г. (впоследствии был одним из ведущих сотрудников журнала «Октябрь»).

В декабре 1934 года Оренбургская область была выделена из Средне-Волжского края, Оренбург вновь стал областным центром, а в мае следующего года на 1-й слет ударников колхозных полей молодой области прибыла бригада писателей, возглавляемая Л.Н. Сейфуллиной. Вместе с писательницей, приехавшей в родные края, на слете побывал поэт И. Доронин и критик М. Беккер. Московские писатели выступали на литературных утренниках и вечерах в городах и селах области, делились своими впечатлениями от поездок и встреч на страницах «Оренбургской коммуны».

Перед отъездом Л. Сейфуллина встретилась с первым секретарем обкома партии А.Ф. Горкиным. В беседе с ним писательница, как член президиума правления Союза советских писателей, высказала ряд предложений об организации местных литературных сил. Ввиду отсутствия достаточного количества писателей для создания в Оренбурге областного отделения Союза советских писателей Л. Сейфуллина посоветовала использовать временную организационную форму – создание областного оргкомитета. Оргкомитет Союза советских писателей Оренбургской области был создан в июне 1935 года. Председателем оргкомитета был утвержден редактор «Оренбургской коммуны» С.А. Колесниченко. В состав оргкомитета вошли А. Возняк, Н. Клементьев, В. Толстой, В. Начинкин и др.

В августе 1938 года состоялось 1-е областное совещание оренбургских писателей, на котором присутствовал известный советский очеркист И. Жига, тогда же была создана литгруппа. В 1936 году вышел первый сборник произведений молодых оренбургских писателей (30 авторов) «Счастливая юность».

Их произведения, в которых изображалось прошлое и настоящее Оренбургского края, гражданская война, строительство социализма, воспевалась Родина, родное Оренбуржье, публиковались на страницах областных газет «Оренбургская коммуна», «Большевистская смена». Время от времени в этих газетах произведениям писателей отводилась «Литературная страница». Под рубрикой «Из прошлого» регулярно помещались статьи Н.Е. Прянишникова, К. Сальникова и др. о литературном и историческом прошлом Оренбургского края.

Статьи старейшего оренбургского писателя Н.Е. Прянишникова о пребывании А.С. Пушкина, В.И. Даля, Л.Н. Толстого, А.Н. Плещеева, Т.Г. Шевченко в Оренбуржье были уже в 1930-е годы зрелыми работами квалифицированного литературоведа и краеведа. Его книга «Проза Пушкина и Л. Толстого», вышедшая в свет в 1939 году, получила высокую оценку К. Чуковского и В. Катаева. К 1940 году относится первое издание известной книги Прянишникова «Писатели-классики в оренбургском крае», впоследствии не раз переиздававшейся.

Начиная с 1938 года областное книжно-журнальное издательство выпускало ежегодно литературно-художественный альманах «Степные огни», коллективные сборники стихов и прозы («Молодость», «Первый полет», «Рустем» – на татарском языке) и сборники отдельных авторов («Люди, которые летают» В. Толстого, «Стихи и песни» А. Возняка, «В пути» И. Бортникова), несколько фольклорных книжек («Песни счастливого народа» в обработке А. Возняка, «Частушки Оренбургской области» А.В. Бардина), работы о прошлом Оренбуржья («Писатели-классики в Оренбургском крае» Н.Е. Прянишникова, «Из прошлого Оренбургского края» В.И. Пистоленко, сборники «Шевченко в ссылке», куда вошли статьи М. Клипиницера, Н. Прянишникова, И. Изотова, А. Богачова, «Пушкин в Оренбурге» – к столетию со дня смерти поэта), книги для детей Е. Ефремова, В. Пистоленко, П. Кутловского, С. Наливкина, М. Ярового.

Наиболее полно представлено творчество оренбургскоих писателей 1930–1940-х годов в первых четырех номерах альманах «Степные огни».

По отзыву А. Возняка, бывшего руководителем литгруппы в то время, одним из признанных оренбургских прозаиков в то время считался Н. Секерж, отличавшийся литературной грамотностью и наблюдательностью. Офицер, преподаватель тактики в авиаучилище, Секерж в основном писал о гражданской войне.

В третьем номере журнала «Степные огни» помещена статья известного советского поэта С.А. Обрадовича, перепечатанная из журнала «Литературная учеба». В статье анализируются стихи Н. Клементьева, И. Бортникова, М. Клипиницера, К. Кириллова, П. Строкова, П. Кутловского, Н. Хохлова, С. Наливкина, А. Фурсова, И. Сидякина и И. Берковского, помещенные в двух первых номерах альманах журнала, в сборниках «Молодость» и «Стихи и песни» А. Возняка. Отмечая разнообразие тем (стихи о гражданской войне, о Красной Армии, об обороне страны, о пограничниках, летчиках, парашютистах, допризывниках, транспортниках, о любви, о колхозе, Москве и т.д.), критик пишет об однообразии выполнения, бесстрастности, склонности к высокопарности, пренебрежению к слову. В то же время Обрадович считает, что у оренбургских поэтов есть творческие возможности, отмечает А. Возняка (стихотворение «На границе»), Н. Клементьева (выразительные строфы в «Стрелковом утре»), М. Клипиницера, у которого «намечаются поиски своей темы, свои выражения» («Идут плоты», «Сплав на Суре»). Из всего литературного материала, анализируемого критиком, лучшими стихами, по мнению Обрадовича, являются стихи И. Бортникова «В пути». Действительно, в стихотворениях этого поэта подлинная взволнованность, искренность, отсутствие штампов.

В 1940 году вышел первый и единственный сборник стихов И. Бортникова «В пути» (талантливый поэт погиб во время Великой Отечественной войны).

С началом Великой Отечественной войны (1941–1945) резко меняется тематика произведений оренбургских поэтов, прозаиков, литературоведов. Тема войны становится ведущей, о чем свидетельствует местная периодика и, прежде всего, областная газета «Чкаловская коммуна». На её страницах появляются стихи о войне и антивоенном настроении людей («Зенитчики» Евг. Евстигнеева, «Враг просчитался» И. Сидякина, «Бойцу» Риммы Галинской, «Сегодняшний лозунг» В. Пистоленко, «Не время пока» М. Ярового), прозаик Н. Секерж пишет статьи «Русский штык – гроза врагов», «Как мы били Наполеона». Газета вводит рубрику «Из фронтовых стихов».

Показательно, что и литературоведы и краеведы обращаются к теме войны в творчестве русских классиков и жизни оренбуржцев: «Родина в творчестве классиков», «Патриотизм Лермонтова», «Отечественная война 1812 г. по роману Л. Толстого «Война и мир», «Салтыков-Щедрин о предках фашистов», «Немцы в произведениях русских писателей-классиков», «Рассказ Л. Толстого крестьянским детям о войне с Наполеоном» – Н.Е. Прянишников; «Оренбург в эпоху Отечественной войны 1812 г.» – Н. Мещерский; «Отечественная война в фольклоре», «Красная Армия в фольклоре Чкаловской области» – А.В. Бардин.

С 1942 года в оренбургской периодике появляются сообщения о творчестве эвакуированных в Оренбург деятелей культуры, в первую очередь о Ленинградском академическом малом оперном театре и приехавших с ним композиторах. Так в апрельском номере «Чкаловской коммуны» (№ 85) была напечатана статья о творческом вечере композиторов (автор статьи – Р. Глезер), на котором выступил с вступительным словом композитор М. Чулаки, исполнялись песни композитора В. Соловьева-Седого («Играй, мой баян», «Встреча Буденного»), поэма для виолончели – 14-летним Славой Растроповичем. В апреле же оренбуржцы впервые услышали 9-ю симфонию Бетховена в исполнении симфонического оркестра и хора Ленинградского академического малого оперного театра – дирижировал знаменитый Б. Хайкин, 7-ую симфонию Шостаковича.

В литературную жизнь Оренбуржья активно включились эвакуированные писатели: прозаик Валерия Герасимова (бывшая жена А. Фадеева), писавшая о тружениках тыла (очерки – «Тот же фронт», «Гвардейцы полей» о зерносовхозе в Чебеньках), еврейский драматург, прозаик и критик О. Гольдес (рассказ «Дочь полковника» напечатан в 1943 г. в «Чкаловской коммуне»), детский писатель Е.С. Рысс, прозаик и публицист М.И. Альбертон (очерки «Степан Прокопенко», «Письма», «Смекалка»). Произведения Альбертона (он умер в Оренбурге в 1947 году) публиковались и после войны в оренбургском альманахе «Степные огни» в 1946 г. (№ 5). Валерия Герасимова в Оренбурге выпустила в свет сборник очерков «Родная земля», редактором которго был Н. Прянишников.

В связи с приездом в Оренбург целого ряда писателей созданный в 1935 году Оргкомитет Союза советских писателей Оренбургской области был преобразован в 1942 году в отделение Союза советских писателей.

30 июля 1942 года на страницах «Чкаловской коммуны» был напечатана статья-отчёт о деятельности оренбургских писателей недавно выбранного ответственного секретаря оргбюро Чкаловского отделения Союза советских писателей Н. Клементьева «Чкаловские писатели в дни войны». В статье сообщалось, что на фронт ушли поэты и прозаики М. Клипиницер, И. Бортников, Хохлов, Гарбарь, Н. Секерж, И. Сидякин, М. Яровой, в тылу находятся 14 писателей и около 50 членов литературных групп. Клементьев отметил результаты деятельности оренбургских писателей: вышли сборник стихотворений Е. Евстигнеева «Под красной звездой» и сборник рассказов ряда авторов «Патриоты»; Бузулукский драматический театр ставит пьесу Клементьева и Пистоленко «В селе Вишнёвом», театр музыкальной комедии – оперетту Левицкой и Робинсона «Ветер победы», написали рассказы «Прачка», «Маша Гурова», «Его станок» – Александра Гринберг, пьесы «Собачий сын», «У партизанской почты» – Гольдес, публикуются очерки – В. Герасимовой, Альбертона, Афанасьева, произведения Райцина, Рысса, Гольдеса.

В 1943 году в местной периодике появляется новое имя – Иосиф Колтунов. Его стихотворение «Мы тоже в бою», с подзаголовком «выступление на антифашистском митинге молодёжи в Оренбурге» было опубликовано в майском номере «Чкаловской коммуны». Колтунов с 1933 г. был литературным сотрудником «Красной газеты», затем «Ленинградской правды», а с 1942 г. служил в войсках Южно-Уральского военного округа, стал литературным сотрудником и ответственным секретарем окружной армейской газеты, на страницах которой печатались и стихи А. Фатьянова, начинающего в то время поэта. В оренбургской периодике 1944–1945 гг. довольно часто печатаются стихи под рубрикой «из фронтовых стихов» рядового, а затем корреспондента армейской газеты «Фронтовик» Александра Возняка («Фронтовые стихи», «Перед боем», «Письмо», «Поют русские пушки», «Возвращение», «Слово о победном походе»), Александра Кухтерина («Из фронтовых стихов»). Сборник стихов А. Возняка «Когда мы в бой идём» вышел в 1943 году в Куйбышеве. Основные темы произведений воевавших поэтов – сражения, героизм советских солдат, военные будни.

Н. Клементьев жил в Оренбурге с 1934 г., публиковал свои произведения (стихи, частушки, драматические сценки, миниатюры) с 1924 г., писал песни («Степная комсомольская» – музыка Френкеля). Он не мог пойти на фронт из-за болезни, но в годы войны, находясь в тылу, много работал, выпустил в свет книгу стихов «В тревожный час», писал стихи об оренбуржцах, героически сражающихся на фронте, «Поэму о генерале», прозу (новелла «В метель»).

Таким образом, в годы войны основными темами произведений писателей Оренбуржья (и уроженцев края, и эвакуированных в него) были, прежде всего, героические дела защитников Родины, трудовые подвиги в тылу, но авторы не забывали и о том, что воину, труженику и в тяжелое время были не чужды чувства, эмоции, и, изображая их, обращались не только к патетике, но и к юмору.

Тема войны, воспоминаний о горьких днях ее, о человеческих потерях, о трудной жизни в тылу еще долго оставалась актуальной в произведениях оренбургских писателей.

Следует отметить, что в 1933–1936 гг. в Оренбурге в ссылке находился Виктор Серж, прозаик, публицист, политический деятель, автор романов «Дело Тулаева», «Полночь века». Освобождению его из ссылки способствовали Р. Роллан, А. Барбюс, А. Жид, Дж. Оруэлл. В 1930-х годах в Оренбуржье (в Акбулаке) побывал чешский писатель Юлиус Фучик, написавший статью о солнечном затмении «Астрономы в степи. Ак-Булак – город солнца».

А.А. Коваленков (15.03.1911 – 8.11.1971)

А. Коваленков – поэт, прозаик, автор популярных песен «Аленушка» («За рекой, за Истрой...»), «Студенческая» («Дует ветер молодо во все края...») и др. На тексты А. Коваленкова писали музыку более двадцати композиторов, в том числе Р. Глиэр, М. Табачников, Е. Родыгин, В. Шебалин, А. Силантьев.

А.А. Коваленков известен и как автор книг по теории и критике поэзии. Будучи с послевоенных лет и до самой своей смерти преподавателем стиховедения Литературного института, он написал книгу «Практика современного стихосложения», которая не раз переиздавалась. Его книга «Степень точности» посвящена малоизученным в литературоведении вопросам стиховедения – архитектонике стиха, ритмологии. Большой интерес представляет работа Коваленкова «Хорошие, разные...», где даны литературные портреты Э. Багрицкого, Н. Асеева, В. Солоухина, М. Дудина, Ю. Друниной, Л. Ошанина и др., предложены размышления об их творчестве.

Коваленков родился в Новгороде в 1911 году. Его детские годы прошли в Новгородской губернии. Впоследствии поэт вспоминал: «..в деревне Перетенке, в которой провел детство у родных своей матери, пели задорные частушки и песни, пересыпали разговор меткими, запоминающимися пословицами и поговорками, и это мне нравилось. Но мне и в голову не приходило, что такой вид творчества имеет отношение к стихам, которые я читал в хрестоматиях «Сеятель» или «Родное слово»... Великая поэзия родины была мне понятна, но писать самому стихи... о таком, как говорят, я долгие годы и мечтать не смел».

Отец Коваленкова, инженер-радиоконструктор, привез будущего поэта в Москву в 1921 году. В Москве поэт окончил сценарный факультет института кинематографии.

Первое стихотворение поэта было опубликовано в 1928 году в журнале «Смена», первая книга стихов «Зеленый берег» вышла в 1935 г. Сын поэта С. Коваленков, художник и составитель сборника стихов отца «Сорок лет» (1975 г.), в предисловии к сборнику сообщает о рецензии О. Мандельштама на первую книгу отца и приводит высказывания Мандельштама о лирике А. Коваленкова: «Прекрасная сдержанная строфа, обдуманные глаголы. Военная точность и спокойствие и в то же время огромная взволнованность... меткость... чудесный подбор простейших средств».

В годы Великой Отечественной войны Коваленков был вначале сотрудником армейской газеты на Карельском фронте, затем некоторое время жил в Оренбурге, где отдельные стихи писал в соавторстве с оренбургским поэтом Н. Клементьевым (например: «Наглядный урок» – «Чкаловская коммуна», 1944, 7 ноября). В начале 1945 года, несмотря на войну, в Оренбурге проходил областной литературный конкурс, в котором принял участие и А. Коваленков, представивший пять сонетов. Надо отметить, что А. Коваленков – поэт-песенник. Песни на его стихи исполняли С. Лемешев, В. Нечаев, Г. Виноградов и др.

В ряде произведений Коваленкова явно сквозят оренбургские впечатления поэта. К таким произведениям можно отнести цикл стихов «Город в степи» (1944–1946 гг.), где воспет Оренбург:

Чем хорош этот город в степи,

Что для глаз и для сердца в нем ново?

Здесь окрестность – куда ни ступи –

Вспоминает шаги Пугачева.

Золотистым тюльпаном степным

Здесь апрель расцветает и дышит;

Май шумит сарафаном цветным,

Весь сиренью и ландышем дышит.

Но не в этом твой облик и стать,

Славный город. И песни начало –

Где глядит на ковыльную гладь

с пьедестала гранитного Чкалов.

Я и сам на тебя оглянусь,

Сжав оружье в руках перед боем,

Чтобы в сердце дохнула мне Русь,

Наше древнее небо степное.

А.И. Фатьянов и Оренбургский край (4.03. 1919 – 13.09. 1959)

Известный поэт, «русской песни запевала и ее мастеровой» (Я. Смеляков), Алексей Иванович Фатьянов, автор песен «Соловьи», «На солнечной поляночке», «Ничего не говорила», «Давно мы дома не были», «Где ж ты, мой сад?», «Перелетные птицы», «Где же вы теперь, друзья-однополчане», «В городском саду», «Три года ты мне снилась» – не был оренбуржцем. Он родился во Владимирской области в г. Вязники, учился сначала там же, потом в театральной школе при Центральном театре Красной Армии, после окончания которой был оставлен работать актером в театре. В мае 1940 г. он был призван на военную службу, которая проходила в соответствии с его профессией в ансамбле песни и пляски Орловского военного округа. В первый год войны, в 1941 г., ансамбль находился на передовых позициях, но затем получил приказ о переводе в Южно-Уральский военный округ, в город Чкалов.

С февраля 1942 г. начался оренбургский период жизни и творчества поэта. Ансамбль часто давал концерты в госпиталях и для населения в Оренбургской, Куйбышевской, Актюбинской областях, в Башкирии.

В Оренбург в это время был эвакуирован Ленинградский Малый театр оперы и балета, вместе с которым приехали многие композиторы: Дзержинский, Чулаки, Соловьев-Седой и др.

Знакомство с В. Соловьевым-Седым, переросшее в творческую дружбу, очень многое дало Фатьянову, возможно, определило его путь поэта-песенника. Известно, что за лето 1942 г. в Оренбурге Соловьев-Седой написал свыше 20 песен, а его соавтором был в это время обычно Фатьянов. Им принадлежат такие песни, как» «Гармоника», «Песня мести», «Выше голову», «Застольная», «Ехал казак воевать», «Я вернулся к друзьям», «Звездочка», «Соловьи», «Ничего не говорила», и значительно позже написанные – «Где ж ты мой сад?», «Давно мы дома не были».

В апреле 1943 г. поэт написал песню «На солнечной поляночке», первоначальное название – «Тальяночка». Вначале стихотворение не приняли, автора обвинили в несерьезности, безыдейности, хотя еще до публикации баянист ансамбля Александр Рыбалкин положил «Тальяночку» на музыку. Широкую известность эта песня приобрела, будучи положена на музыку Соловьевым-Седым. По отзывам современников: «Песню запела вся армия, вся страна». В Оренбурге была создана еще одна знаменитая песня – «Соловьи». Известен отзыв маршала Жукова, который назвал «Соловьи» Фатьянова в числе бессмертных песен военного времени.

По заказу Военного Совета округа Фатьянов и Соловьев-Седой создали «Южно-Уральскую походную». По воспоминаниям оренбуржцев, текст и музыку песни слушали на Военном Совете, а «принимали» ее на берегу Урала. В Оренбурге поэтом и композитором была создана песня «Баллада о Матросове». Для создания образа героя поэту нужны были дополнительные сведения, и он ездил в Краснохолм, где в пехотном училище учился Матросов и откуда ушел на фронт.

Находясь в Оренбурге, Фатьянов мечтал попасть на фронт и просил помочь в этом уехавшего в 1943 году в освобожденный Ленинград Соловьева-Седого. В июне 1944 г. поэт, наконец, получает долгожданный вызов в Москву. Фатьянова направили военным корреспондентом армейской газеты 2-го украинского фронта. Поэт участвовал в освобождении Венгрии, был награжден медалью «За отвагу».

Оренбургские впечатления отразились в поэзии Фатьянова и 1950-х гг., в стихах о целине – в песне «Степи оренбургские» (1957).

Музыку к его стихам, кроме Соловьева-Седого, писали Мокроусов, Блантер, Новиков, Милютин и др. Его песни пели Бунчиков, Нечаев, актеры Рыбников, Харитонов (песни о целине солдата Ивана Бровкина)

Фатьянов рано умер. Поэт Лев Ошанин о нем писал: «Ему не везло – при жизни у него вышла только маленькая книжечка стихов во Владимирском издательстве. Его часто кусали в газетах и журналах, выдергивая по две-три строки из разных его песен. Он не прочел при жизни ни одной сколько-нибудь серьезной статьи о своем творчестве.

И вместе с тем – он народный поэт России».

Мемуарный материал:

ВАСИЛИЙ СОЛОВЬЕВ-СЕДОЙ НАША ТВОРЧЕСКАЯ ДРУЖБА

В опаленном войной 1942-м, в маленьком заштатном городке, в захудалом скверике с громким названием «Тополя» я познакомился с молодым и красивым парнем-богатырем. Могучие плечи распирали застиранную и выгоревшую гимнастерку третьего срока носки, кирзовые сапоги держались на честном слове, а щегольская пилотка чубом сидела на прекрасной, чуть вьющейся шевелюре пшеничного цвета.

Голубые, добрые, ясные, по-детски наивные, чуть озорные глаза светились, глядели на собеседника с любопытством и нескрываемым интересом. Если есть любовь с первого взгляда, то это был тот самый случай. Не думал я тогда, не гадал, что этому парню суждено так прочно и навсегда войти в мою жизнь.

На второй день он принес мне стихотворение, старательно выписанное на листе, вырванном из какой-то амбарной книги. Стихи меня сразу обворожили. Они были оригинальны, свежи, трогательны. В них не было ни литературных красивостей, ни стремления быть оригинальным. Доверительная интонация, простой, русский, разговорный, на редкость точный, сочный язык делал стихи зримыми, ощутимыми, осязаемыми. В них ощущался пьянящий аромат свежего сена, запах снега, цветущей сирени и полевых трав. Он разговаривал с глазу на глаз, один на один со своим сверстником-солдатом о самом важном, самом сокровенном. И этот душевный разговор о девчатах, о баяне, о соловье, о друзьях-однополчанах, о деревенском садочке был подкупающе трогателен, брал за душу. Так началась наша творческая дружба. Незыблемо и прочно она продолжалась до безвременной кончины этого выдающегося поэта.

Он прошел всю войну от первых выстрелов до последнего залпа в честь нашей победы. Он имеет награды за храбрость, этот русский богатырь, что был на первом танке, прорвавшемся в венгерский город Секешфехервар... И именно тогда, получив ранение и приехав в краткосрочный отпуск, ранним майским утром он привез текст песни «Соловьи».

Мы написали в тесном содружестве много песен. Они живы и поныне, и о каждой из них я мог бы рассказать много интересного и примечательного. И это неизбежно был бы рассказ о замечательном поэте Алексее Фатьянове…

МИХАИЛ ЗОРИН ПЕВУЧЕЕ РУССКОЕ СЛОВО

В декабре 1941 года, когда я впервые встретил его, Алеше шел двадцать второй год. Он приходил в редакцию, козырял нашим старшим и батальонным комиссарам и начинал читать свои стихи.

Война «свела» в нашей редакции многих талантливых людей, среди которых были уже известные профессиональные писатели, авторы книг.

К Фатьянову относились по-разному, и пробиться па страницы газеты ему было трудно. Ответственный секретарь редакции батальонный комиссар Андрей Степанович Артеменков питал слабость ко всем пишущим и успокаивал критиков:

– Артист, хорошо читает, – улыбался он. Это сердило Фатьянова. Уже тогда он больше чувствовал себя поэтом, чем артистом.

– Прохватилыч у себя?– спрашивал он о редакторе Алексее Ивановиче Прохватилове. – Иду к высокому начальству.

И он читал стихи самому редактору.

– Хорошие стихи, в набор, – говорил редактор, поправляя очки.

Но когда стихи уже были набраны, редактор начинал замечать «огрехи».

– Вот слушаешь Фатьянова, попадаешь под его обаяние и не видишь никаких недостатков. А типографский набор их проявляет.

Фатьянов забирал гранку, исчезал на несколько дней, потом приносил ее выправленной. Секретарь редакции Артеменков прочитывал и ядовито замечал:

– Опять глагольные рифмы.

Это он считал ужасным грехом для стихотворения.

– А я буду глаголом жечь сердца людей, – парировал Алеша,– Тот поэт, врагов кто губит, чья родная правда – мать, кто людей, как братьев, любит и готов за них страдать...

Под стихами стояла подпись – «Красноармеец Ал. Фатьянов».

В газете публиковался сатирический отдел «На красноармейский штык», и здесь Алеша печатал злые эпиграммы, шутки, язвительные стихи, пародии. Он написал большую поэму, принес ее в редакцию, но напечатать ее не удалось. Ушел он от редактора огорченный, расстроенный.

Чувствовалось, что Фатьянов ищет «свою» интонацию в поэзии, не хочет повторять уже известное, и, естественно, были неудачи и срывы. Он понимал это и сам.

Ансамбль разъезжал по округу, выступал в Казахстане и Башкирии, перед рабочими оборонных заводов Оренбуржья, в госпиталях, на пересыльных пунктах, в резервных частях.

Фатьянов увидел жизнь как поэт, а не как артист, читающий «не свой» текст. Трагедия и героизм людей, страдания и мужество, воинская отвага и самоотверженный труд – все, что составляло суть быта народного в пору войны, все формировало Алексея Фатьянова как гражданина и поэта.

– Тяжелое время, но вот меня тянет писать лирику. О любви к земле, к девушке, ожидающей воина, о тоске по родному дому. Не утратили же люди эти чувства? И хочется писать что-то шутливое. Ведь если наши бойцы умеют шутить сейчас, значит, они не унывают, верят в победу.

Летом 1942 года Фатьянов принес в редакцию стихотворение «На солнечной поляночке».

– Ну что ты скажешь, – говорили литературные противники Фатьянова. – О чем он пишет? И когда?

Лето 1942 года...

Кровопролитные бои в районе Харькова и на Дону, оставленные города, жертвы, потери, трагедия Керчи, величие и горе Севастополя.

Шестая германская армия Паулюса, оставляя на своем пути кровавый след, рвется к Волге.

А тут стихи:

На солнечной поляночке,

Дугою выгнув бровь,

Парнишка на тальяночке

Играет про любовь...

Стихотворение дали читать всем работникам редакции. И, конечно, некоторые подвергли его резкой критике.

– Сейчас нужен гнев Эренбурга, страсть Симонова, мужество Суркова. Сейчас нужны такие стихи, как «Убей немца», а он пишет черт знает что и несет в военную газету...

Потом стихотворение подвергли литературной критике. Тут Фатьянову досталось. И рифмы банальные, и сюжет примитивный, и легкомысленное бодрячество, схожее с пошлостью... Словом, споры разгорелись. Один из поэтов, литературный противник Фатьянова, не то серьезно, не то шутя заявил:

– Попробуйте напечатать эту «солнечную поляночку», я члену Военного Совета буду жаловаться...

Редактор вызвал Фатьянова. Он сказал ему, что думают, что говорят об этом стихотворении в редакции.

Алексей не мог доказать, не мог защищаться, не мог логично убеждать. Он ничего не мог противопоставить редакторской мысли. Фатьянов цитировал Симонова, Светлова, Уткина и произносил одну и ту же фразу:

– Но любовь осталась и в войну...

– Осталась, – улыбнулся редактор. И приказал напечатать. Стихотворение «На солнечной поляночке» было опубликовано на второй странице, заверстанное среди корреспонденции о тяжелых боях на фронте. И тот контраст настроений был так разителен, что сразу показался диким, нелепым; бурно-шутливый тон фатьяновского стихотворения рядом с горькими сообщениями об оставленных городах, о злодейских преступлениях немцев, о приближении врага к Волге.

А может быть, это было не так? Может быть, мы не подозревали, что сделали хорошее дело, что поступили правильно, опубликовав незатейливые, но искренне лирические фатьяновские строки о любви именно в такие тяжелейшие для нашей армии и Родины дни–летом 1942 года?

Правда, об этом думается сейчас, но тогда на редакционной летучке Фатьянова крыли вовсю;

– Нет глубоких чувств...

– Цыганщина...

– Бездумная любовь...

Конечно, были и защитники этого стихотворения. Они доказывали, что сейчас, во время войны, чувство любви, лишенное повседневности, обострилось, в сердцах живет тревога и боль за близких, все мелочное, обыденное отошло, есть только возвышенное, благородное и чистое чувство любви, которое поэты призваны воспевать и сейчас, ибо личная любовь, ощущение сердечной близости двух людей – эго сегодня не узкий мир двоих, разлученных войной. Это уже любовь к Отчизне, которую защищает любимый. А что за любовь без доброй шутки, без душевного мягкого юмора, за которым застенчиво прячутся настоящие большие чувства! Это и была жизнь, за которую надо было бороться.

Словом, скрестились литературные «шпаги». Спор этот решило будущее. Но об этом несколько поздней.

Встреча с Василием Павловичем Соловьевым-Седым словно дала крылья Фатьянову. Он, кажется, нашел себя. Писал много, отчаянно много, черкал, рвал, снова писал. Его тянуло к песне, и он стремился в стихах к песенному ладу, к шутливому тону, пренебрегая мнением суровых критиков, что война – это только пафос. Он брал интимную тему, если можно так сказать, расставание, грусть, задумчивость, тревогу, но он чувствовал, что в большом народном горе нет безысходности, нет безнадежности, как бы велико это горе не было.

Алексей понравился Соловьеву-Седому своей непосредственностью, искренностью, душевной лихостью, светлым дарованием, юношеским жизнелюбием. В 1942 году композитор написал четыре песни на стихи Алексея Фатьянова. Он и учил поэта не сбиваться на риторику, искать свой «голос», искать свой поэтический словарь.

– Приглядись к бойцам после учений или на вокзале, прислушайся к их разговорам, шуткам, улови их тон, мысли, старайся строить песню сюжетно, – учил композитор.

Большой художник Соловьев-Седой разглядел самобытность Фатьянова, его естественную связь с народной речью, народными сказаниями, народной напевностью.

Фатьянов был счастлив.

В сентябре 1942 года, когда уже началась Сталинградская битва, наш округ, как особенно близкий Сталинградскому фронту, стал одним из основных источников, питающих Сталинградский фронт новыми воинскими резервами, обмундированием, военной техникой, служил базой переформирования фронтовых соединений.

Положение в стране стало грозным, настроение – тяжелым, мрачным. Не до песен, не до шуток. И вот в один из этих сентябрьских дней я встретил Фатьянова в дивизии генерала П.Ф. Лагутина, готовой к отправке на Сталинградский фронт.

– Ты знаешь, мне стыдно этим людям читать голую рифмованную риторику, – говорил Алексей. – Может быть, концерт нашего ансамбля будет для многих из них последним концертом в жизни. Мне не хочется казаться им барабанным дураком. Хочется сказать что-то запоминающееся, доброе, хорошее, сердечное.

Ансамбль исполнил песни Соловьева-Седого на слова Фатьянова «Выше голову», «Я вернулся к друзьям», «Гармоника».

Я как сейчас вижу бойцов на этом концерте. Вижу генерала Лагутина – стройного, седоусого, с зорко-умными глазами, в старенькой выгоревшей гимнастерке с генеральскими звездочками на петлицах; Прокофьева – комиссара дивизии – моложавого, жизнерадостного, крепко сколоченного человека; начальника политотдела старшего батальонного комиссара Бельфермана – знатока театра, литературы, уже обстрелянного фронтовика; санитарного инструктора Лидию Гречаниченко, которая вынесла десятки раненых с поля боя; командира батальона Бажина – бесстрашного капитана, в прошлом циркового акробата.

Да, этим людям нельзя было читать рифмованную риторику. И Алеша рискнул. Он читал свои лирические стихи: о любви, о верности, о природе, – он рискнул читать то, что не печатала газета, что не было в программе ансамбля, то, что окрестили тогда упадническим творчеством.

Концерт состоялся в поле. Бойцы сидели на земле, в руках держали автоматы. Уже первые эшелоны дивизии двинулись на Сталинградский фронт.

Когда концерт окончился, к поэту подошел один из бойцов – совсем молоденький, почти мальчик:

– Товарищ Фатьянов, ребята нашего минометного взвода просят, чтобы вы дали нам стихи. Правда,– юноша улыбнулся,– там есть ребята, которые мне в отцы...

Фатьянов читал, а боец, развернув обыкновенную школьную тетрадь, быстро записывал стихи.

– Ты понимаешь, что это такое? – восторгался автор.

– Боевая дивизия, новейшие минометы и... стихи. Стихи идут на Сталинградский фронт. Вот, напиши в своем очерке. Правда, стихи грустные…

Читал Алексей талантливо, увлеченно, читал «без надрыва», как это делают некоторые поэты, а широко, мужественно, сильно, правда, с некоторым налетом актерства, но это так часто нужно людям; актерство в хорошем смысле слова, когда люди веселятся или грустят, чувствуя, что вот человек разворошил, растревожил в них то, что в обыденной жизни спрятано...

Фатьянов был молод, но как художник чувствовал сложность и величие жизни. Его угнетало, что о нем думали, как о легковесном стихотворце, знающем в океане поэзии только одну бодрую волну.

После концерта в дивизии генерала Лагутина начальник гарнизона в Бузулуке попросил ансамбль выступить перед семьями фронтовиков.

Концерт проходил в городском Дворце культуры. Пришли школьницы и школьники, пришли старухи – крепкие, серьезные, не согнутые временем. Молодые принарядились.

Программу ансамбля начал Фатьянов. Он – как всегда, в форме красноармейца. Начальник бузулукского военторга Сафьян выдал поэту как большой подарок баночку гуталина, и сапоги у Алеши блестели, как у довоенного деревенского жениха на свадьбе.

В 1943 году Василий Павлович Соловьев-Седой написал музыку на слова фатьяновского стихотворения «На солнечной поляночке».

И песню запели. Песню запела вся армия, вся страна. Она звучала в эфире, ноты и текст публиковались в центральных, фронтовых, армейских, дивизионных газетах, Несмотря на военное время, музыкальное издательство «Музгиз» выпустило эту песню в свет большим тиражом. Мы снова напечатали в газете этот текст и ноты под рубрикой: «Запевалы, песню!»

«На солнечной поляночке» взяли на вооружение все ансамбли армии и флота и, прежде всего, красноармейский ансамбль под руководством А. Александрова.

Фатьянов как будто притих от восторга.

– Надо в ножки поклониться Василию Павловичу. Берет слово – обыкновенное, привычное – и начинает к нему присматриваться, начинает его пробовать на звук, и глядишь, слышишь – звенит. Ты и сам не думал, не гадал, что в нем такие звуки таятся.

Песню исполнял ансамбль, в котором служил и Фатьянов. И он не уставал наслаждаться своей «солнечной поляночкой». Все слилось – музыка и текст, и песня волновала людей искренне и сильно...

В 1943 году командующий генерал Попов Матвей Тимофеевич сказал на Военном Совете:

– Нет у нас хорошей строевой песни, нашей, Южно-Уральской.

И Василий Павлович Соловьев-Седой и Фатьянов получили боевое задание Военного Совета: написать песню. Она была создана в короткий срок, текст и музыку слушали на Военном Совете, но «принимали» песню не в кабинете Военного Совета, не в зрительном зале Дома офицеров. Ее «принимали» на берегу Урала.

Берег Урала, роща в осеннем убранстве, парадная форма курсантов, блеск оркестра. Вначале пошли воспитанники музыкантской школы, за ними оркестр и курсанты пехотного училища, которые разучивали текст.

Южно-уральские дивизии

Идут на бой, за Родину, на бой!

Ты прощай, Урал, бережок крутой,

Где мы встречались, милая, с тобой!

В песне слились пафос и лирика, славные традиции прошлого революционного края и немеркнущая доблесть бойцов Великой Отечественной войны. В музыке и словах была откровенная громкость чувств, которые переполняли человека в те дни. Поэт остался верен себе и в этом строевом марше, нe обошлось без кленов, степного края, и крутых бережков, высоких хлебов, без образа любимой девушки, провожающей бойца. И это была самая настоящая, боевая, патриотическая песня. В ней были и строки о ненависти к врагу, о воинском долге, о командирах, закаленных в жестоких боях, о легендарном Чапаеве, который сражался в гражданскую войну в этих местах, где сейчас обучались войска. Песня звучала жизнерадостно и даже торжественно, а такие строчки: «Ты не стой, любовь моя, под кленами, не печалься за судьбу мою» – делали ее очень личной.

Фатьянов жил в мире новых образов и впечатлений, жадно впитывал и легенды прошлого, и быль наших дней. Он написал о том, как провожают казака на войну, что говорят ему девушки на прощание:

– Ой, казак молодой,

Сделай одолженье,

Хоть одну возьми с собой

В жаркое сраженье.

От таких казак речей

Лихо вскинул чубом:

– Ту возьму, кто горячей

Поцелует в губы.

И девчата, не смутясь,

Хлопца целовали.

Не сводили ясных глаз

И ответа ждали.

Покачал он головой,

Улыбнулся кстати.

– Нужно всех вас взять с собой,

Да коней не хватит...

Это стихотворение было опубликовано в нашей газете только 2 июня 1944 года, на четвертой полосе. Его нашел в папках Коренева новый редактор и сам сдал в набор. Василий Павлович Соловьев-Седой написал на текст музыку, и, конечно, песню запела армия. Пришлись по душе и шутка, и лихость казака, а текст, окрашенный такой же музыкой, звучал молодо. Песня стала желанной и популярной.

Осенью того же сорок третьего года был опубликован приказ о бессмертном подвиге Александра Матросова.

И вдруг выяснилось, что рядовой Александр Матросов – в прошлом беспризорник, воспитанник Уфимской колонии, – что он учился в нашем округе, здесь, в воинской части, которой командовал полковник Рябченко, на одной из станций Оренбургской железной дороги, в нашем округе получил впервые автомат, стал комсомольцем. Что и говорить, как это взволновало всех в редакции. Александр Матросов – южно-уралец.

Помощник начальника Политуправления по комсомолу – ныне здравствующий полковник Михаил Акимович Новиков – разыскал документы, связанные с пребыванием Александра Матросова в комсомольской организации нашего округа. Мы писали об этом очерки, статьи, воспоминания друзей и однополчан Матросова, выезжали в фронтовую часть Матросова, нашли тех, кто был с ним в атаке рядом.

Алексей Фатьянов читал все эти материалы, расспрашивал работников редакции, ездил в Уфу, где воспитывался Матросов.

– Вот бы песню о Матросове...

О песне думал и композитор Василий Павлович Соловьев-Седой. Он, хорошо знавший все сильные и слабые стороны фатьяновского дарования, понимал, какая сложность стояла перед ним, тревожился за каждое слово. Что это должна быть за песня? Как сказать о величии этого подвига? Как воспеть Матросова?

Мне помнится, что вначале Алексей хотел «перебросить» исторический мостик к подвигу Ивана Сусанина. Да и во многих очерках о Матросове подчеркивалась эта историческая преемственность.

По просьбе Фатьянова Новиков и я поехали с ним в Краснохолмское пехотное училище, откуда Матросов ушел на фронт. Началась зима, завывали первые степные метели; в холодной землянке, где год назад жил Саша Матросов, уже были новые бойцы.

Нас сопровождал капитан Федор Копенкин – заместитель командира батальона по политической части. Он рассказывал о Матросове, припоминал детали, обыкновенные житейские факты, будни повседневного армейского житья.

Нам часто трудно связывать и соединять представление о герое с человеком, который ничем не выделяется, живет среди нас незаметно и тихо. Вдруг мы узнаем, что этот человек – герой, что он совершил необыкновенный подвиг. О Матросове рассказывали, что он любил чистить оружие, учился хорошо стрелять, однажды во время учений в поле нес на себе весь станковый пулемет, потому что товарищ по отделению был простужен. Это могли сказать о любом хорошем бойце. Истоки подвига доселе неизвестного русского паренька были в его любви к земле, на которой он родился и рос, к людям, которые сумели воспитать из мальчика-беспризорника, очень рано лишившегося родителей, – хорошего, честного, справедливого человека, поверили ему, вручили ему оружие, чтобы защищать эту землю.

Мы возвращались из Платовки на машине, изредка переговариваясь. Поэт думал о песне. Какая? Песня – плакат, песня – лозунг, песня – рисунок, песня – раздумье, песня – героика,

Фатьянов и Соловьев-Седой написали песню-балладу. Она так и называлась – «Баллада о Матросове». Песня драматична, задушевно-печальна и мужественна. Поэт и композитор и остались верны своим сложившимся творческим традициям и нашли новые суровые и упругие строки и ритмы:

Критики спустя четверть века писали, что в этой песне волнует глубоко искренний, очень русский разлив песни. Баллада была той песенной формой, которая дала возможность авторам сказать о Матросове широко и полно, избегая чисто информационного песенного плана. В сюжет песни вплетались мысли о Родине, о товарищах, о готовности к подвигу.

Когда песню исполняли в полку, в котором учился Матросов, бойцы сурово и напряженно молчали. Многие знали рядового Александра Матросова живым человеком, и чудесная сила искусства, содружество слова и музыки возвращали памяти не статую героя, не постамент, а живой, волнующий образ товарища по оружию. В этой человечности сила песни.

...Он снимал пилотку русским жестом, не актерским, не сценическим, как учили его в студии, а естественно – простым, как делали и делают в родных Вязниках, аккуратно приглаживал поистине непокорные кудри, поправлял ремень, одергивал гимнастерку и начинал отплясывать и петь веселые шуточные русские песни с той бытовой откровенностью, которая свойственна народному творчеству...

Ох, как он любил певучее, звонкое русское слово, как хорошо чувствовал его ритм, его музыку, как любил иногда рифмовать просто бессмыслицу, ощущая только музыкальность строк, песенный лад и настрой. Каждое новое слово, найденное или услышанное им, приводило поэта в восторг.

– Красноармейский привет, шабры! – кричал Алёша, входя в редакцию.

Шабры – слово, услышанное им в Оренбурге, шабры– соседи, шабер – сосед. Даль указывает среди мест рождения этого слова и Оренбуржье. «Мы с шабром дружно живем», – приводит Даль народную поговорку. В одной из оренбургских деревень мужик объяснял свои взаимоотношения с соседом. Говорил он рифмованной прозой:

– До военной поры мы не были шабры, а с военных пор он мой шабер...

Когда Михаил Васильевич Исаковский профессионально сердито, но справедливо, еще не зная всего написанного Фатьяновым, подверг резкой критике текст песни «Гаданье», заметив, что «бирюзовая зыбь» и «на крылечке на тесовом» – это из совершенно разных словарей и вряд ли эти выражения можно поставить рядом, Алексей в отчаянии покачивал головой:

– Как я этого не заметил, как прав Михаил Васильевич.

После этого высказывания Михаила Исаковского он написал свои лучшие песни: «Соловьи», «Где же вы теперь, друзья-однополчане», «Давно мы дома не были», «Наш город», «Стали ночи светлыми» и многие другие, которые стали поистине песнями народа, но урок, преподанный большим поэтом, запомнил.

Он любил сюжеты старинных народных песен, знал их множество наизусть, читал или напевал, наслаждаясь музыкой слов. В мире, считал он, есть два бессмертных поэта – народ и природа... [67].

Н.В. Чертова (30. 09 1903 – 3.04.1989)

Надежда Васильевна Чертова известна своими книгами «Пролегли в степи дороги», «В сибирской дальней стороне», «Саргассово море», «Голос сквозь метель». Многие произведения писательницы созданы на оренбургском материале. Она родилась в селе Державино Бузулукского уезда Оренбургской губернии, ее детство и юность прошли в Грачевке, в 1919 году окончила школу в Бузулуке. Трудовую жизнь она начала с 16 лет, затем была членом бюро Бузулукского укома РКСМ, бойцом ЧОНа.

Вспоминая об этом периоде своей жизни, Чертова в творческом отчете на заседании секции прозы еще в 1972 году говорила: «…самые условия существования предоставили мне с малых лет возможность широкого видения народной крестьянской жизни, в самых разных и в том числе трагических общенародных проявлениях, ну, скажем: страшная эпидемия холеры, косившая людей и едва не скосившая их доктора, моего отца; начало войны 1914 года, первая мобилизация, опять-таки врезавшаяся в память потому, что вместе с «некрутами» уходил отец; деревенская революция с дикими ее особенностями и, в частности, недели бандитского междувластия, когда у каждого из нас за спиной неотступно стояла угроза смерти». Далее писательница заметила: «Можно прибавить еще два чисто уже личных обстоятельства. Отец мой был сельским, земским врачом, бессребренником, впоследствии погибшим на своем посту в Красной Армии. Мы, дети его, были сиротами, росли без матери, – и именно сиротство наше и отсутствие строгого, материнского надзирающего глаза, давало нам самые широкие возможности общения с деревенским народом. А как относится народ к сиротам, вы знаете. Поэтому общение это было интимным, многолетним».

Вот этот «материал жизни» и дал писательнице основу для ее главной книги – роману «Пролегли в степи дороги», произведению явно автобиографическому, особенно дорогому для жителей Грачевки. Первую же статью написала ещё в 1922 г. В 1920-е годы жила в Самаре, затем в Сибири (с 1926), работала в журнале «Сибирские огни». В 1931 году переехала в Москву. Известен одобрительный отзыв М. Горького о повести Чертовой «Черный орел». Писательница участвовала в создании трёх журналов: горьковского для крестьян «Колхозник», женского «Советская женщина» и журнала «Дружба народов».

Отдала свою посильную дань писательница Великой Отечественной войне книгами «Третья Клавдия», «Утренний свет», «Девушка в шинели».

Женская доля в центре почти всех произведений писательницы. Интересный аспект этой темы предложен Чертовой в повестях «Сухореченские сестры» и «Саргассово море».

В упомянутом уже творческом отчете писательница с горечью подчеркнула: «С 1965 г. я оказалась напрочь отрезанной от возможностей поездок на малую свою родину, которая всегда была для меня неисчерпаемым, сокровенным кладезем материалов. Может быть, это трагическое не только для человека, но и для писателя, обстоятельство и приблизило время обращения моего к прошлому, время создания мемуарных работ».

Н.В. Чертовой написаны воспоминания о М. Горьком, Н. Островском, сказительнице Беззубовой, Л. Сейфуллиной. Очерк о Л.Н. Сейфуллиной создавался в течение двух лет. Н.В. Чертова отмечала: «Особенно трудно дался мне очерк о Л.Н. Сейфуллиной. Я прочитала все пять томов ее сочинений, выслушала рассказы ее замечательной сестры Зои, проштудировала все написанное о ней, – и все-таки долго маялась над текстом. Было даже какое-то борение с собой – не очень просты были наши отношения: в характере у обеих было, пожалуй, по равной мере перцу, упрямства. Бывало, что и сталкивались и отходили друг от друга, – многое бывало…». Книга воспоминаний Чертовой о писателях и малой родине «Голос сквозь метель» – это голос писателя «сквозь метель времен, метель революции, метель нынешних сложных лет».

В.И. Пистоленко (15.03.1908 – 27.08.1974)

Прозаик и драматург Владимир Иванович Пистоленко родился в Оренбурге. В 1920-е годы он был членом сельскохозяйственной коммуны «Урал» Кваркенского района. В начале 1930-х годов учился на курсах учительского всеобуча, затем стал учителем в селе Бриент Кваркенского же района.

Долгое время Пистоленко занимался педагогической деятельностью: в селе Павловке, в Оренбурге (был директором школы № 25, инспектором облоно), затем стал сначала ассистентом, потом ст. преподавателем кафедры русской литературы, помощником декана историко-филологического факультета в Оренбургском педагогическом институте (1930–1940 гг.).

С 1940-х гг. он становится профессиональным литератором, писателем. Его как прозаика привлекают темы исторического прошлого России, современной ему жизни, проблемы молодёжи, воспитания. В 1947 году Пистоленко занимал пост ответственного секретаря оренбургской областной писательской организации.

В 1950-е годы особенно ярко проявился его талант как драматурга: пьесы «Степная быль», «Дубовы», «К солнцу». Многие его пьесы, особенно «Любовь Ани Березко», в эти годы шли на сценах большинства театров России. Спектаклям, поставленным по его пьесам, посвящена масса статей театральных критиков. Его творчество ценил А.А. Фадеев.

Пистоленко – автор многих произведений об Оренбургском крае. У писателя есть очерки о прошлом Оренбуржья, основанные на архивных материалах. Он писал и крупные прозаические произведения: роман «Крылья беркута» – о гражданской войне в Оренбургском крае (по нему был поставлен один из первых многосерийных телефильмов). В центре романа героиня Надя Корнеева, прототипом которой явилась Мария Корецкая, посланная большевиками к противникам, чтобы тайно разузнать их планы. События развёртываются в конце 1917 – начале 1918 г., когда происходит резкое размежевание социальных сил на Южном Урале.

Изменённые фамилии действующих лиц в романе узнаваемы для оренбуржцев: Кобзин – Кобзев, комиссар Степного края, Цвильский – Цвиллинг, председатель Оренбургского губисполкома, Джангильбек Алибаев – это Алибай Джангильдин. Прозрачны и названия мест действия, например, Заорье – это явно Орск, Соляной городок – Соль-Илецк. Оренбуржцу Пистоленко удалось передать колорит старого Оренбурга.

Осталась неоконченной повесть писателя «Сказание о сотнике Тимофее Подурове» – о Пугачевском восстании, печатавшаяся вначале в журнале «Октябрь». Произведение основано на действительном историческом факте – сознательном переходе на сторону Пугачева Тимофея Подурова, казацкого сотника, уважаемого человека, депутата собранной Екатериной II Уложенной комиссии. Как обычно Пистоленко широко использует архивные документы, позволяющие автору достоверно представить изображаемую эпоху. Удачны портреты исторических лиц – не только Подурова, Пугачева, но и Шигаева, Хлопуши, Торнова. В повести много страниц отведено описанию Оренбурга и его окрестностей. Теме Пугачева была посвящена и его ранее написанная драма «Емельян Пугачев».

С середины 1950-х гг. писатель жил в Москве, но произведения, яркие, остросюжетные, продолжал писать об Оренбургском крае.

П.И. Федоров (18. 11 1905 – 20. 04. 1983)

Имя Павла Ильича Федорова стало широко известно в русской литературе после Великой Отечественной войны 1941–1945 гг., когда вышел в свет его роман «Генерал Доватор».

П.И. Федоров родился в станице Ильинке ныне Кувандыкского района Оренбургской области в большой казачьей семье, отличавшейся строгим соблюдением дедовских обычаев. Биография будущего писателя довольно типична для людей его поколения: учился в школе, был комсомольцем, высшее образование получил в планово-экономическом институте в Ростове-на-Дону, работал секретарем поселкового совета, инструктором Полеводколхозсоюза, главным бухгалтером Союзколхозбанка, ревизором в угольной промышленности.

Федорова призывали в армию, и там он окончил спецшколу полевой разведки и химслужбы. В первые же годы Великой Отечественной войны он ушел на фронт добровольцем, в июле 1941 г. уже командовал взводом военной разведки, затем эскадроном в особом кавалерийском пограничном полку. Позже его с группой пограничников-разведчиков командировали в корпус Доватора, где он стал помощником начальника штаба полка по разведке. В боях под Москвой был тяжело ранен, лежал в госпитале. После возвращения в родной корпус Федоров стал начальником штаба кавалерийского полка. В очередном рейде по тылам врага (1943 г.) он снова был тяжело ранен, стал инвалидом, после долгого лечения в госпиталях был уволен со службы. Федоров получил тяжелую контузию, у него была перебита правая рука, задет осколком позвоночник. Лежа в госпиталях в Перми, Ессентуках, писатель написал вначале пьесу о доваторцах, а затем начал работать над повестью. Роман «Генерал Доватор» писатель выпустил в свет уже в 1950 году, до этого создав повести «Глубокий рейд» (1946) и «Под Москвой» (1948). Для романа характерно соединение высокой художественности и исторической достоверности.

О начале своего творчества Федоров впоследствии вспоминал: «Стремления стать писателем не было. Тогда писатель для меня был недосягаемым волшебником… Желание писать появилось после прочтения романа «Тихий Дон». Революционные события и сам казачий быт очень были близки и созвучны. Под благотворным влиянием М. Шолохова затеял писать роман под названием «Голубые лампасы» (отличие оренбургских казаков). Работать над ним я начал в середине 30-х годов. Однако роман в ту пору так и не был окончен, а большая часть рукописи в годы войны пропала».

П.И. Федоров известен не только произведениями, написанными на военную тему, его перу принадлежат романы и повести о родном крае, о его историческом прошлом – «Синий Шихан», «Витим Золотой», «Пробуждение», «Агафон с Большой Волги». Первые два романа составляют дилогию. Действие в них происходит в начале ХХ в. сначала в степях нынешнего Кваркенского района, затем на Ленских золотых приисках. Писателем ярко показана жизнь оренбургского казачества, выведен образ девушки-казачки Маринки Лигостаевой. В «Пробуждении» продолжается одна из сюжетных линий предыдущих романов. Произведение носит автобиографический характер, тоже рассказывает о жизни оренбургского казачества. Автобиографической является и повесть «Поле нашей юности», где речь идет о любви молодого казака Петьки к казашке. В 1963 году писатель по приглашению земляков совершил поездку по родному краю. Уже после смерти писателя в его родном селе в его честь установлена мемориальная доска. Его ратные подвиги отмечены орденами Красной Звезды и Отечественной войны, литературные заслуги – орденом «Знак Почета», медалью «За отличие в охране государственной границы СССР» (писателю принадлежат произведения о пограничниках – «В августовских лесах», «Пограничная тишина» и др.). В 1985 году в свет вышло четырёхтомное собрание сочинений писателя.

Г.И. Коновалов (1.10. 1908 – 19. 04 1987)

Григорий Иванович Коновалов, прозаик и публицист, известен своими романами «Истоки», «Университет», «Былинка в поле», «Предел».

Родился Коновалов в с. Боголюбовка Новосергиевского района Оренбургской области в крестьянской семье. Рано осиротел, с 12 лет пришлось работать, но на всю жизнь запомнил родные места

За свою жизнь Коновалов был батраком, пастухом, работал на железной дороге, учился на рабфаке, в педагогическом институте (в Перми), в Московском институте красной профессуры и аспирантуре – МИФЛИ.

Писатель был участником Великой Отечественной войны, служил на Тихоокеанском флоте (на подводной лодке), был преподавателем русской литературы в Ульяновском пединституте.

Начало литературной деятельности писателя связано с родным краем: его первый очерк был напечатан в 1927 году в бузулукской газете «Землероб».

Его первые рассказы и очерки – о селе, о деревенской жизни, по сюжетным ситуациям («Аист», «Беркутиная гора» и др.) напоминают донские рассказы Шолохова. Вечные проблемы жизни, человеческих отношений писатель умеет раскрыть на конкретном бытовом материале.

В послевоенное время имя писателя стало широко известно благодаря его широкомасштабным, проблемным романам, таким, как «Истоки», «Университет», «Былинка в поле», «Предел». Для оренбуржцев особенно важны последние два, ибо они написаны на оренбургском материале. Выход каждого романа был событием в литературной жизни России, рецензии и статьи о них лучших критиков появлялись во всех «толстых журналах». За роман «Истоки» писатель в 1969 году получил Государственную премию им. М. Горького. По роману был поставлен телефильм.

«Предел» (1974) и «Былинка в поле» (1969) критики считают романами лирико-философскими. Название первого романа дано по названию села – Предел-Ташла, расположенного на границе Европы и Азии. Оно заставляет о многом задуматься – о специфике страны, жизни и быта людей на определенной территории, о городе и деревне. Для Коновалова важен символ Дома, Родины, о чем свидетельствует и эпиграф, взятый из Пушкина: «Но ближе к милому пределу мне б все ж хотелось почивать…».

«Былинка в поле» – это, можно сказать, оренбургский вариант «Поднятой целины», но период коллективизации изображен с учётом осмысления фактов, ставших известными в 1960-х годах. Оба романа насыщены фольклорными образами, символами, метафорами (былинка, связанная корнями с другими, оживающее после пожара поле и т.п.). Коновалов известен и как автор повестей, рассказов, очерков: «Вчера», «Калмыцкий брод», «Думы о Волге».

Публицистический материал:

Г.И. Коновалов

Думы о Волге

Мне, работающему где-то на глухой литературной окраине, захотелось сказать свое слово – скорее читателю, чем писателю…

У сильного народа надежно крепка историческая память, и никакие завихрения, производимые иванами, не помнящими родства, не могут притупить эту память. Народ, теряющий историческую память, перестает быть великим…

Восемь лет жизни, учебы и работы на Урале были годами все углубляющегося «влюбления» в рабочего человека…

Деды мои не были грамотеями – они сеяли хлеба, разводили скотину в черноземных степях между Волгой и Уралом. Такие, как они, сноровистые, худо ли, плохо ли, кормили Россию, поставляли рекрутов в русскую армию. Матушка моя Матрена Григорьевна самоуком постигла грамоту, понужденная к тому необходимостью читать письма своего мужа, бати моего Ивана Еремеевича, с германского фронта в 1914–1917 гг. и отвечать ему о житье-бытье нашем и о том, как «соскучились по вас, Иван свет Еремеевич, господин мой».

Я хотя и много потом учился, даже наборзел, поднабил руку пописывать кое-какие книжки, тем не менее не чувствую своего превосходства над малоцивилизованными дедами и родителями в смысле целостности и самобытной весомости характера. Чего греха таить, была в пору ранней юности моей некая высокомерность у меня: мол, темнота вы, деды, жили по старинке, не болели душой за судьбы мира и т.д. ...

Край мой ковыльный, пшеничный с голубыми ветрами, от утренней зари до сумерек затрезвоненный пением жаворонков. После ранневешнего градобоя плывут в дождевом потоке по логу посеченные тюльпаны.

Задумчиво вилюжат речки по лугам, чистые, с проглядом до песчаного дна. И окунь – красное перо, сазан медного отлива или иная рыба пахнет рыбой, а не нефтью. Малина, земляника на взгорье у лесной опушки пахнет ягодой, а не дустом. Даже мышь степная, как бы с черным ремешком на спине, чистоплотная вроде, не чета своей городской подруге с ядовитым порошком на усах.

В краю моем закаты летние дотлевают на крепких скулах парней и девок. Перепела окликают пахнувшие веником, овцами, полынком сумерки.

Край мой песенный. Поют на посиделках, попрядушках, дивичниках, поют на улицах, на берегу реки девки и парни.

А вечером в сенокос матерый народ раздувает пламя песни. И только тени ометов, обкошенных кустов сольются по луговине, перекликнутся перепела в низинке и дымом костра, клонясь набекрень седой шапкой, закрутит кольца над ольхою, как чей-то обманчиво тусклый голос зачинает песню. Голос этот проясняется с каждым заходом, и вот уж он налит горем-бедой.

И думается под ту песню о нравственном содержании твоей жизни. Что за люди влияли на тебя в детстве, отрочестве, юности? Чему учили их слова и поступки? Какие события и с какой глубиной отражались на твоем духовном формировании? Как складывался в тебе человек, какие отлеты от человечного случались и как снова человеческое брало верх?

.…Ремесло писателя требует, окромя дарования, любовно батей и матушкой отпущенного в дорогу, еще и совестливого мужества, самостоятельности... [68].