Научная электронная библиотека

Монографии, изданные в издательстве Российской Академии Естествознания

Русский Ренессанс: человек между Богом и бесом

Панищев А. Л.,

Человек и его мир между Божьим Духом Святым и бесовской прелестью

...Всё случилось, о чём я мечтал
Ещё мальчиком страстно-влюблённым,
Я увидел блестящий кинжал
В этих милых руках обнажённым...

Н. Гумилёв «Беатриче»

«Бог радуется нечётному числу», - замечает римский поэт Вергилий (Вергилий. Буколики, Эклога VIII, 76). Полагаю, что эта радость обоснована на том, что  нечётное число исключает возможность установления равновесной системы без дробления целого какого-либо числа. Так и индивид не в состоянии утвердиться одновременно в божеском и бесовском мирах, если сохранит свою природу в целостности. Такой человек может пребывать лишь в одном из этих двух миров.

        Человек, претендующий на приобщение к Божественному миру, поставлен перед необходимостью организации своей собственной жизни в соответствии с Божьими законами, которые, однако, зачастую идут вразрез с принципами физического мира. Последний сам по себе нейтрален - он не Божий и не бесовский, тем не менее в итоге обречён стать либо тем, либо другим. Вместе с тем человек в нём - единственное существо, способное на разумные деяния и осознанный выбор. Все остальные существа есть «твари дрожащие», ибо они пассивны, лишены возможности осмысления доброго или злого, возможности устройства жизни согласно собственным убеждениям, а не инстинктивным стремлениям. Следовательно, только человек может определить онтологический статус и принадлежность мира сего. Именно в выборе между добром и злом в индивиде раскрывается либо сотворец Бога, либо пособник беса. Фактически ипостась человека обращена к незавершённости его природы. Такая незавершённость ставит его несравненно выше той физической среды, в которой проистекает его жизнь. Природа сама по себе, несмотря на то, что находится в непрерывном движении, по сути, есть завершённое образование, подчиняющееся сложившимся, неизменным естественным законам. Человек же, хотя и живёт в среде господства естественного закона, но свою деятельность выстраивает по законам собственных духовных представлений. Даже решая определить себя в качестве преимущественно биологического существа, идентифицировать себя с ним, это решение он делает на основе собственных духовных переживаний. Вместе с тем выключенность человека из естественно-физической среды очевидна, ибо то, что естественно для животного, неестественно для человека, и наоборот: то, что нормально для человека, ненормально для животного. Для человека является естественным осознанно, подчас преодолевая страх за свою жизнь, совершать как подвиги, так и злодеяния, независимо от своей биологической компоненты.

          Как раз эта мысль - мысль о том, что именно человек оспаривает принадлежность этого мира к одному из двух полюсов - стала ключевой в православном мировоззрении русских мыслителей Серебряного века.

           В свете такого выбора судьба России предстаёт весьма драматичной. Здесь, чтобы понять причины всей сложности этого вопроса и невозможности уйти от его решения, важно учесть само устройство России. С 1721 года, после подписания Ништадского мира, Россия была признана империей. Само слово империя обозначает государство, объединившее в своих границах множество народов, обладающих равными правами. Соответственно, для утверждения империи необходима выработка имперского сознания нации, то есть сознания, в лоне которого все народы, все люди понимаются как равные друг другу. В принципе уже задолго до Северной войны со Швецией Россия объединила в своих границах многие народности: украинцев, белорусов, национальная идентичность которых сложилась в XV-XVII вв.; также народы Сибири, этнические особенности которых сформировались задолго до походов Ермака. Победа в Северной войне ознаменовала включение в состав России части прибалтийских народов, представлявших европейскую культуру. Фактически со стороны России это была заявка на принятие в лоно своей цивилизации европейских  культур. Однако для Европы, прошедшей опыт Римской империи, объединившей людей на основе права, принципы общественной организации, предложенной Россией, оказались во многом неприемлемыми.

           В чём же заключались наиболее существенные принципы единения европейской цивилизации и российской? В Европе основы для развития имперского сознания зарождались в период становления республики в античном Риме. Для большей ясности в понимании процессов имперского развития России будет полезно обратиться к истории другой империи - Римской. Отметим то, что фактически Рим был образован в 753 г. до н.э. как совокупность нескольких (предположительно трёх) родовых поселений, которые в результате синойкизма (слияние родовых поселений) образовали единый город. Базой для сосуществования родов в пределах одного государственного образования стало право, первоначально полуродовое, представленное в виде законов XII таблиц, а в последующем - государственное римское право. Основой же для развития имперского сознания в Европе послужили принципы гражданственности: римлянином становился тот, кто получил гражданство империи, независимо от своего вероисповедания, национальной принадлежности.  Несмотря на то, что дух патрициев сохранялся даже до утверждения империи, формально и патриции, и плебеи уже в ранней республике были равны перед законом. Чтобы выявить некоторые черты такого объединения народов, определим особенности государственного права. Во-первых, его объективность, то есть каждый закон должен однозначно трактоваться всеми  членами данного государства, независимо от их культурно-религиозных установок. Во-вторых, в системе ценностей правовой цивилизации, в лоне которой выработано имперское сознание народов, на первом месте стоит государственность. Эта особенность находит подтверждение в римском судопроизводстве, которое предполагало высшую меру наказания за преступления против государства и его официальных представителей, причём на фоне относительно либерального отношения к преступникам, покусившимся на безопасность частных лиц. В подобных случаях правонарушитель отделывался штрафом, в крайнем случае - потерей свободы. Безусловно, нельзя однозначно утверждать то, что в Риме не было представлений о самоценности жизни гражданина. Так, даже диктатор, обладавший весьма широкими полномочиями, максимально полным империем (властью повелевать), не мог казнить гражданина в пределах города Рима. Однако, в целом, в античном мире государственное право подчиняло себе человека и, соответственно, позитивное право господствовало над естественным.

         Наконец, становление империи и цивилизации предрешало особенности генезиса культуры, на базе которой строилось многонациональной государство. Если мы обратимся к истории Рима периода царей (753-510 гг. до н.э.), то заметим, что изначально Рим представлял собой союз трёх родов - сабинов, албанцев и собственно римлян. Первые римские цари всячески сами привлекали людей в Рим, делая его открытым многонациональным городом. Конечно, путь к родовой открытости римляне фактически «прорубили себе мечом»,  который удачно гармонировал с искусной дипломатией и... с доброжелательным, высоконравственным отношением к людям иных родов. Например, похищенные при Ромуле сабинянки встретили в Риме самый радушный приём. Некоторые исследователи полагают, что в римский родовой союз входили и этруски. Возможно, это верно, но всё же, думаю, что этрусскому двенадцатиградью, по крайней мере, в период правления Нумы Помпилия и, может быть, Тулла Гостилия, незачем было вступать в союз с Римом. Этруски считали себя самодостаточными и не нуждались в союзах с другими народами. Этой замкнутости этрусков была противопоставлена культурно-этническая открытость Рима. Именно благодаря такой открытости Рим смог объединить в своих границах множество народов, культур, что и предопределило складывание римской цивилизации. Именно способность синтезировать в себе множество культур характеризует цивилизацию.

          Крушение Римской империи во многом связано с кризисом имперского сознания римлян. Суть этого кризиса прекрасно отражена в фильме режиссера «Падение Римской империи» (США, 1964 г.).  В кинофильме показано, что, когда римский Сенат попытался из римского гражданства сделать своего рода привилегию, отвергнуть от себя пограничные народы, то этим он обрёк Рим на гибель, а людей, живших на окраинах империи, - на убийства. Именно такой слепой эгоизм, основанный даже не на национализме, а на приоритете права, утверждении права в качестве самоценности, в 476 году привёл империю к краху.

         Принципы объединения народов России были совсем иными - религиозными. Чем же отличаются религиозные принципы от правовых? Во-первых, религиозный опыт тесно взаимосвязан с духовным опытом, который субъективен и уникален. Во-вторых, религиозная основа не предполагает широкого разнообразия принятых вероисповеданий, ибо обращена к господству одной религии. В силу того, что в России наиболее распространённой конфессией является православие, то необходимо обратить внимание на то, что если правовая цивилизация, принимая в свои границы новый народ, беспокоится о безопасности своих граждан и усилении могущества своей страны, то религиозная цивилизация заботится, прежде всего, о духовном спасении и обожении человечества. Соответственно, в России отказаться от принятия в свои пределы того или иного народа означало оставить его в таких условиях, при которых его спасение станет маловероятным. Между тем для духовного человека недопустимо позволение гибели своих ближних. Эта мысль нашла своё отражение не только в русской мысли, но и в современной западноевропейской. Так, Марк Тиммонс справедливо утверждает то, что допустить гибель человека сродни моральному преступлению, соизмеримому с прямым убийством. Так, пройти мимо ребёнка, нуждающегося в помощи, и не оказать ему эту помощь, фактически аналогично прямому убийству этого ребёнка. Конечно, эта идея развёрнута в физическом и правовом смысле слова. В русской же культуре речь идёт в первую очередь о духовном спасении, которого надо добиваться объединёнными силами всего человечества. Более того, духовный человек, принявший миссию спасения остальных людей, сам не считает себя спасённым в случае невыполнения своей задачи. Поэтому-то российский народ в конце XIX века так остро чувствовал обречённость мира, так тщательно искал пути духовного роста, подчас уходя в сектантство, например, в хлысты, в духоборы... «Значительная часть русских людей... твёрдо верила, что с революционным крушением старого порядка и водворением нового, демократического и социалистического порядка эта цель жизни сразу и навсегда будет достигнута».

         Новый порядок, на который так надеялась значительная часть русских людей, был исключительно цивилизационным, то есть синтезирующим множество культур. Именно православная цивилизация должна стать средой развития человека, а главное, - его духовного спасения. Исторический опыт наглядно указывает на то, что мононациональные страны не создают фундаментальной культуры общечеловеческого значения. Национализм стопорит развитие народа, ограничивает его кругозор собственными местечковыми интересами, препятствует полноценному интеллектуальному и духовному развитию общества. Самозаключённое в собственной культуре мировоззрение нации не может отличаться широтой и глубиной. Конечно, отдельные мононациональные страны, например, Франция, Португалия, Испания, проводили достаточно активную колониальную политику, что заставляло граждан этих стран мыслить более широко, изучать не только свою культуру, но и культуру иных народов. Германия, хотя и поздно включилась в борьбу за колонии, но долгое время находилась в состоянии раздробленности. Именно в период политической раздробленности немецкая мысль достигла пика своего развития, выработала философское знание. После же объединения Германии и интенсивного, весьма болезненного развития национализма немецкая философская мысль оказалась в состоянии стагнации, приведшей народ к трагедии двух мировых войн и к духовному растлению. В стране, которая существует на основе однонаправленных интересов, нет разнообразия традиций, обеспечивающих динамичность культурной жизни. Для осуществления последней нужен синтез культур, находящихся в едином правовом поле. Таким образом, уместно утверждать, что цивилизация представляет собой среду, наиболее благоприятную для интеллектуального и духовного развития общества.

          Тем не менее важно учесть, что не всякая культура способна стать цивилизацией. Если обратиться к примерам наиболее ярких цивилизаций, то в их истоках мы не найдём национализма, поскольку сила власти была направлена на объединение в своих границах многих народов. Так, русская православная цивилизация в своей основе имела религию, обращённую к идее спасения всего человечества, а власть - направленную на подавление всякого местничества. Примером тому служит подавление на Руси восстаний вятичей, явное стремление князей контролировать Киев, как административный главный центр Руси. Однако потенциально православная цивилизация не останавливается исключительно на идее славянского объединения. Обратившись к русской философской мысли, мы не можем не увидеть идеи единства всего человечества.

         В России понятие цивилизации имело не только социально-политическое значение, но и метафизическое. Цивилизация мыслилась как путь преодоления закона мира сего. Это закон, обрекающий всякое живое на тление и смерть, на разобщение по национальному, языковому, половому, видовому признаку. «Закон этого мира есть разделение и обособление частей Великого Целого; и само человечество, долженствовавшее стать объединяющим разумом вещественной вселенной...». По своему существу, такой подход к общественному устройству есть компиляция православной установки относительно жертвования своей земной компонентой ради Сына Божьего и стяжания нетварного Святого Духа. Однако в ней проявляется принцип высшей идентификации себя не на основе местечковых, национальных, получеловеческих идей, а на основе понимания себя как представителя человечества, как особой формы бытия, то есть твари, имеющей повеление стать богом - обожиться через стяжание Святого Духа.   

         Епископ пиктавийский Иларий, говоря о видах бытия, выделял такие основы любой вещи: качество и сила. Благодаря качеству вещь существует в себе самой. Качественная определенность вещи подчёркивает её личные свойства. Вместе с тем любая вещь представляет определённый тип бытия и не может рассматриваться как нечто исключительно индивидуальное. Так, индивид, сохраняя в себе собственные черты, относится ко всему человечеству, что и характеризует его как человека. Поэтому выделяют свойство природного рода (naturalis proprietas), или врожденное свойство (genuina proprietas). Эти свойства характерны не только для одной конкретной вещи, но и для тех вещей, которые относятся к классу этой вещи. Иларий выделяет такие атрибуты вещи, как эссенция, субстанция, природа и род (essentia, sunstantia, natura, genus). Последние обозначают и характеризуют одну вещь, но с разных сторон. Эссенция неизменно существует в своей качественной определённости, она же и субстанция, поскольку существует не как свойство, а как самостоятельная вещь. Наконец, она есть природа и род, поскольку в своей качественной определённости представляет собой определённый тип бытия.  

         В этом отношении цивилизация являет собой форму жизни человечества как особого вида бытия. Именно в рамках цивилизации происходит наиболее полное развитие сознания, которое обогащается различными, неоднородными по своему характеру образами. Между тем, «чем совершеннее, сложнее, богаче содержание сознания, тем полнее отражает оно в себе Творца...». Полнота и богатство сознания немыслимы в рамках одной культуры, ограниченной эгоистичными интересами, постоянно заботящейся о собственном выживании. Необходима цивилизация как форма бытия, подготавливающая человека к преодолению собственной земной природы, к отречению от себя самого. Разумеется, отнюдь не факт, что в цивилизации человек не развивается, а в культуре развивается. Может происходить всё наоборот, но речь идёт об общекультурной тенденции,  либо предполагающей развитость большинства людей, либо препятствующей таковому развитию. Если цивилизация содействует духовному обогащению личности, то национальная культура, помогая развитию до определённого уровня, далее становится фактором, обуславливающим установление таких условий, которые для личного духовного роста требуют от индивида их волевого преодоления.

         Надо отметить, что, говоря о народе, живущем в России, часто лучше, правильнее использовать слово не русский, а российский. Это связано с тем, что если мы говорим об империи, то понятие российский народ более приемлемо, чем русский, ибо слово российский вбирает в себя государственно-административный оттенок, а не национально-этнический. Понятие российский не зависит от национальностей тех людей, применительно к которым оно употребляется. Так, Е.П. Челышев утверждает, что слово российский носит не этнокультурный, а административно-территориальный характер. Справедливости ради, следует обратить внимание и на другую точку зрения, согласно которой слово российский разрушает культурную идентичность русского народа. Ряд исследователей считают, что инкорпорация в сознание русских людей термина россиянин в ущерб термину русский подрывает основы русской культуры. Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн заметил: «Стыдно сказать - официальные лица даже произносить слово "русский" в своих выступлениях стесняются. Всё норовят как-нибудь обойтись: то "российскими" людей назовут, то ещё что-нибудь придумают. Вот и получается, что в эпоху "застоя"  был у нас народ "советский", сейчас - "российский", а русского как не было,  так и нет...». Между тем, как точно подмечает В.В. Кожинов, само слово русский есть имя прилагательное, в то время как другие: испанец, поляк, мексиканец, американец, немец, аргентинец, перуанец... - все имена существительные. Русским может быть представитель любого народа, ибо слово русский отвечает не на вопрос кто?, а на вопрос какой?. С одной стороны, такое явление можно объяснить языковым феноменом субстантивации (переход имён прилагательных в имена существительные), но, с другой стороны, это, возможно, обусловлено более глубокими причинами. Такое положение в языковой среде не есть искусственное образование, специально «подогнанное» под политическое устройство страны: это слово, как часть языка, выкристаллизовано в течение многих столетий бытия русской культуры. Поэтому-то о русских В.В. Кожинов пишет: «Это как бы сверхнация, которая может быть "приложена" ко всему».

            Проблематичность утверждения понятия российский связана с тем, что оно пришло не в качестве новообразования, заполнившего некую социокультурную пустоту, а в качестве замены понятию православный народ, что означает обращение интересов не на духовные потребности нации, а на её государственные задачи. С.Л. Франк справедливо выделяет в человеке две волевых направленности, или две воли: автономную человеческую волю, выражающую связь человека с Богом, а также самочинную волю, являющуюся условием для греха. Соответственно, утверждение советского общества есть попытка определить автономное начало самочинное воли, направить её силу не на грех, а на благо, независимо от представлений о Боге. Фактически такая установка обращает народ к принципам европейского Ренессанса, где также была осуществлена неудачная попытка построить идеальное общество, независимо от христианства, на основе сугубо человеческих сил. С.Л. Франк по этому поводу пишет: «Общественный порядок должен быть не только целесообразным - в смысле наилучшего удовлетворения земных нужд человека, - но и праведным...». Именно в праведности порядка человек находит единство между собственными представлениями о благе и тем благом, идея которого приписана в Писании. Советское же общество своим мнимым самоутверждением попыталось создать моральный идеал в отрыве от Святого Духа, сводя понятие совершенства только к моральному. Между тем, несмотря на то, что идеал православной веры и предполагает моральное совершенство, но в сущности он гораздо шире этического. Представления об идеальном нельзя сводить только к этическому, ибо Святой Дух являет собой сущность Божественную, дающую первоосновы истинному бытию. Советское же общество всю духовную жизнь человека подчинило представлению о моральном, утверждая его общественную направленность, подчиняя общепринятым этическим нормам жизнь каждого человека. Сама же мораль была зависима лишь от одного института - института государственной власти, преследующей решение задач, интересы которых не распространяются дальше земного бытия, подчинённого естественным законам. Вполне закономерно то, что, как и в период европейского Ренессанса, так и в Советской России искусство было подчинено земному. В Европе направленность искусства к вещественному отразилась в обращении к образам героев из Ветхого Завета, а искусство СССР - тоже к земным образам, но, как правило, из реальной истории - к образам Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина или более приближенным к народу - к образам Калинина, Цюрупы, Плеханова... Действительно, жизнь Плеханова, Цюрупы, Чкалова была направлена на благо людям. Конечно, эта направленность заслуживает большого внимания, но она наполнена служением государству и народу, но не стремлением к собственному духовному очищению и совершенствованию. Герои Советской России, как правило, заслуживают уважения, но его они снискали не служением Богу и чрез него - служением людям, а трудом для решения земных, государственных задач, иногда не связанных с нормами морали. Безусловно, сам по себе труд на благо своих ближних достоин одобрения, но без ясного духовного мировидения человек может не узреть смысла в общественном служении, того, что цели ближних, ради которых он работает не покладая рук, а подчас даже жертвует собой, не всегда носят бескорыстный, благородный характер и преследуют решение справедливых задач. В конечном итоге, служение людям, лишённое основы в виде собственной развитой духовности, превращается в человекоугодничество, преклонение перед той властью, которой народ подчинён. Возникает феномен кумирства, который удачно описал С.Л. Франк в работе «Крушение кумиров».

         Утверждение принципов функционирования советской культуры стало своеобразным исследованием нравственности, лишённой духовности. Здесь вообще уместен вопрос: может ли атеист быть нравственным? Формально, конечно, может. Тем более, что понятие атеист по сути этически нейтрально, поскольку поступки атеиста, по его убеждению, обращены лишь к физическому бытию, в котором нет места Богу, а мы, люди, живём временно в сем мире и, в общем-то, приходим в него по воле случая. Александр Лапин,  известный журналист и  писатель, справедливо замечает то, что именно в атеизме человек наиболее уязвим перед грехом, ограничен в своём развитии рамками физического мира. Особенно хотелось бы подчеркнуть то, что атеист, т.е. человек без опыта духовной жизни, подчинён законам земного мира, логике этого бытия. Соответственно, перед тем, кто духовно питается от беса, атеист бессилен. Если же атеист слепо зависит от власть имущих, далёких от веры, от высоких общественных идеалов, по сути заботящихся лишь о материальном, приносящем удовольствие, то он фактически отвергает всё духовное. Тем самым он, даже не  подозревая того, подтверждает следующий древний китайский принцип: «Лучший правитель тот, о котором управляемый им народ ничего не знает». Так и атеист: ничего не знает о духовной силе, но находится под её властью. Этим человеком легко управлять. Потому-то Советская власть постулировала неверие  в Бога и неверие в беса. Народ при таких условиях, как говорил Мао Цзэдун, есть «чистый лист бумаги, на котором можно писать любые иероглифы» - здесь почти всё зависит не от воли народа, а от воли правителя, который и сам по телесной немощи может быть подвластным страстям.  

         Верующий же ясно видит, или даже чувствует, грань между добром и злом и их источники, а поэтому имеет осознанный выбор: идти к Богу или идти от Бога. Верующим человеком (имеется в виду православным) манипулировать невозможно, поскольку он стремится к самозаключённости для жизни в Боге. Такого человека невозможно заставить что-либо сделать посредством какого-либо внушения (например, гипнотизирования) или каких-то технических новшеств, поскольку вера в Бога цементирует в глубинах сознания принципы, не подлежащие преодолению, сила его [человеческого] духа выводит его из-под власти слепого естественного закона, который зачастую регулируется и направляется бесовской волей. Зато последней легко подчиняются те, кто живёт законами естественного мира. Эти законы заключены в пассивной материи, которая нейтрально ждёт того, кто будет её оформлять. Если же государственная власть пропагандирует неверие, то она  уподобляется этой материи и быстро становится зависимой от губительных страстей, законодательной омертвелости - от князя мира сего.

         Существует ещё одна опасность так называемого нравственного атеизма. Она может быть определена такими словами: «благими намерениями выстлана дорога в ад». Здесь важно понять: в постулировании атеизма на фоне пропаганды высокой морали человек испытывает себя в качестве субстанциональной основы добра и блага в целом. По существу он стремится заменить собой Бога. В результате естественная сила гордыни, амбиций оборачивает благие поступки во зло - в средство порабощения людей, самоутверждения; добро превращается в пищу для гордыни и самолюбования. Более того, всегда есть соблазн поставить добро на  службу пропагандистским или экономическим задачам. Например, борьба с курением подчас может мотивироваться преимущественно желанием определённых руководящих кругов сэкономить на лечении заболевших курильщиков, то есть в этом случае превалируют финансовые мотивы. Другой пример: отдельные исламские партии оборудуют больницы, восстанавливают разрушенные дома, ремонтируют школы, но в основном для того, чтобы успешно вербовать очередных шахидов (террористов-смертников). Между тем зло обязательно снимет маску добра, обнажив скрывающееся небытие. Опасно и потенциально лицемерно, когда индивид стремится сам быть источником помощи своему ближнему, поскольку всегда есть угроза закабаления последнего. Поэтому всегда следует понимать то, что человек есть только проводник добра в этом мире, но не его субстанциональная основа. Так, это осознание явно находит своё проявление в словах нищих, которые, принимая милостыню, говорят: «Дай Бог тебе здоровья». Как правило, никто из них не скажет, что он самолично желает дать подающему, например, здоровье, ибо это пожелание будет потенциально равным признанию своей власти над тем, кому помогаешь. Человек, стремящийся к самостоятельности, живущий по правилам чести, никогда не пожелает того, чтобы от него другие люди находились в зависимости. Хотелось бы выразить эту идею в своём стихотворении «Зло»:

...Ты не думай, что сам спасёшься
От бесовского, страшного зла,
Неосознанно с ним совьёшься,
Став позорной частью греха.

Лишь когда твоё сердце станет
Источать от Бога добро, 
В этом случае мир настанет,
И исчезнет в тебе всё зло.     

          В СССР государственная власть попыталась стать основным источником блага, приучая людей не к самостоятельному мышлению, а к подчинению, пусть и в условиях материальной стабильности и относительного благополучия. Конечно, у правительства СССР не было осознанных задач, связанных с порабощением людей, но сама система, в которой из души человека вытравливается, чувство святого, божьего, оказывается зависимой от внешних властных механизмов, при помощи которых можно упорядочивать сосуществование людей. Фактически, власть народа, отвергающая Бога, оторванная от Бога, превращается в автономную силу, которая, представив себя всеобъемлющей, становится демонической и подвластной силе более могущественной и страшной - бесовской. Эта сила претендует на охват не только всех физических действий человека, но и на владение умами людей, она стремится определить направленность мышления всего человечества, изначально исключая всякий критический анализ происходящего.    

          Фактически представление о должном автономном земном порядке русский народ принял в качестве примера для преобразования всего мира так же, как столетием раньше идея Царства Божьего была основой для мессианства России в деле совершенствования физического бытия.  

          Насколько же способствует совершенствованию людей такая советская мессианская установка? Чтобы ответить на данный вопрос, необходимо обозначить и рассмотреть тему меры открытости и самозамкнутости природы человеческого существа. Согласно официальной точке зрения православной церкви, природа человека не может быть объяснена на основе его собственного внутреннего мира. Постижение сущности человека может быть в полной мере осуществлено лишь через Божественное Откровение. Соответственно, и сам человек не может быть познан как существо, замкнутое в себе. М. Хайдеггер верно пишет: «Когда мы говорим: «сущее имеет смысл», то это значит, оно стало доступным в его бытии, которое прежде всего, брошенное на своё на-что, «собственно» «имеет смысл». Сущее «имеет» смысл лишь поскольку оно заранее разомкнутое как бытие, становится понятно в наброске бытия». Так и человек осознаёт смысл жизни лишь в бытии предметного мира, но для этого ему важно быть открытым в этом мире, познать его и узреть своё место в нём.

           Однако мир сей несовершенен и не имеет места для человека. Последний не в состоянии полностью раскрыть свои качества в земном бытии, и познание его в конечном итоге проблемы не решает. Человек призван постичь не только вещественный, но и Божий мир. Только в этом случае он сможет раскрыть свою природу. Однако живёт человек не в Божьем мире, а в естественном, поэтому-то непосредственное познание первого невозможно. «Познание наше болезненно  не потому, что субъект конструирует объект..., а потому, что всё бытие наше болезненно, что мир греховен, что всё в мире разорвано», - утверждает Н.А. Бердяев. Однако нельзя забывать о причине болезни материального мира, а причина эта кроется в самом человеке. «В грехопадении человек как свободная личность совершил противоестественный выбор и тем самым навязал своей природе, а в силу своего центрального положения в мироздании и всему материальному миру, противоестественный способ существования». Поэтому индивиду необходимо самому исцелить свою природу собственной волей к стяжанию Святого Духа, тогда в его сознании будет возможна чистая идея совершенства. Познание совершенного мира предполагает вероятность его представления, то есть, чтобы познать идеал, его надо представить, а ещё лучше - сотворить. Для сотворения же Божьего мира нужно положить конец бытию индивида, отсеченному от Божьей благодати, отказаться от онтологической самостоятельности человека. «Нельзя освободить человека во имя человека, не может быть сам человек целью человека». В данном ключе все явления, ограничивающие духовную творческую мысль, необходимо изжить. Среди таких явлений особенно выделим национализм и индивидуализм. В контексте творчества В.С. Соловьёва тема национализма была рассмотрена выше. Что же касается индивидуализма, то об опасности этого качества писали многие русские мыслители. Так, Н.А. Бердяев по этому поводу пишет: «Индивидуализм совсем не онтологичен, не имеет никакой бытийной основы. Индивидуализм менее всего укрепляет личность, образ человека. И в индивидуалистическую эпоху совсем не процветают яркие индивидуальности, сильные личности». В.С. Соловьёв, рассматривая основные человекообразующие качества, считает, что индивидуализм лишает человека способности к переживанию любви, смысл которой «есть оправдание и спасение индивидуальности через жертву эгоизма». Между тем без любви невозможно становление личности.  Замыкание человека или народа на собственном бытии приводит лишь к гордыне тленного существа, живущего за счёт жизни других и возвышающегося на основании тщеславного превосходства над другими. Индивиду или даже нации, думающей лишь о своих интересах, всегда надобно с кем-то бороться, кого-то унижать ради удовлетворения своего себялюбия. Анализируя на первых страницах данной работы понятие власти, я замечал, что конфликт в естественном мире неизбежен и, согласно мнениям Козера, Шермерхорна, выполняет ряд значимых для выживания функций. Однако такое положение дел приемлемо лишь в физическом мире, лежащем во зле, в крайнем случае, при родоплеменных языческих отношениях, но если христианская нация стремится создать мир Божий, то грешно и нечестиво утверждать собственную качественность на основе разрушений и смерти. Между тем мир сей надобно не разрушать, а преобразовывать так, чтобы в нём не было порока и разрухи. Такое предобразование возможно лишь на той основе, которая не требует жертв ради продолжения жизни, осуществления собственной идентификации  в социокультурном пространстве. 

         Стало быть, обществу важно выработать такую форму общественного, государственного устройства, которая направляла бы силы людей не только на улучшение условий их жизни, но и на развитие жизни других существ. В рамках государства такой формой стала империя, в пределах которой множество наций призваны улучшать свой мир ради общего будущего.  

         Однако в начале ХХ века российский народ оказался в весьма сложной ситуации. С одной стороны, он не мог отказаться от идеи духовного спасения всего человечества; с другой стороны, в разных культурных средах этот мессианский путь мыслился по-своему - в зависимости от религиозной традиции, исторического опыта. Европейцы, ориентировавшиеся на правовой путь развития, полагали, что именно они несут людям настоящую культуру и цивилизацию. Так или иначе, но идея мессианства всегда предполагала, в большей или меньшей степени, навязывание другим народам своей культурной парадигмы, своих религиозных догм. В России господствовала глубокая  вера в то, что русские православные люди несут своим ближним ту религию, которая спасёт весь мир. Эта идея охватывала все слои русского общества. Когда началась война с Турцией (1877-1878 гг.), то каждый русский человек, начиная от дворян и заканчивая временнообязанными крестьянами, считали за честь защитить справедливость и поддержать братский болгарский народ. Также, ещё ранее, в ходе Крымской войны (1853-1857 гг.) все русские люди считали своим долгом защитить единственно истинную религию. Важно учесть, что в российском обществе ответственность перед Богом несли все: и аристократы (например, граф Л.Н. Толстой, воевавший с противником на севастопольских бастионах), и крепостные крестьяне. Войны, в которых пришлось участвовать России в течение XIX и начале XX веков, стали мощным импульсом к переосмыслению той идеи единого целостного русского государства, которая сложилась ранее и подспудно зрела в подсознании нации. Подлинная сущность русского народа, по мнению Е.Н. Трубецкого, раскрылась именно в способности принести жертвы ради своих ближних, ради их как духовного, так и материального благополучия. Русский патриотизм никогда не был направлен исключительно на самого себя, не руководствовался только лишь собственными, корыстными интересами. Русский солдат всегда мотивировал свои поступки не целями наживы, а теми задачами, которые прописывались в Библии - вот эта мотивация и лежит в основе русского патриотизма, в идее богоносности русской нации. «Чтобы отдаться чувству любви к родине, нам нужно знать, чему она служит, какое дело она делает. И нам нужно верить в святость этого дела, нам нужно сознавать его правоту. Нам нужна цель, которая бы поднимала наше народное дело над национальным эгоизмом». Великолепно о подлинном смысле справедливой войны сказано Н. Гумилёвым, который сам на фронте, в Первой мировой войне, показал себя храбрым боевым офицером.

... И воистину светло и свято
Дело величавое войны,
Серафимы ясны и крылаты
За плечами воинов видны...

...Но тому, о Господи, и силы
И победы царский час даруй,
Кто поверженному скажет: - Милый,
Вот, прими мой братский поцелуй!

         Вот поэтому-то русский солдат-освободитель был непобедимым, ибо, даже теряя своих боевых товарищей, он всегда в душе находился с Богом и помнил о своём человеческом долге - долге служения Богу, Родине и всему человечеству. Е.Н. Трубецкой совершенно справедливо писал о России: «Именно тогда она становится сама собою, именно тогда она обретает свой собственный образ Божий, когда она освобождает другие народы; так есть, так было и так будет». Поэтому можно было так победоносно воевать, как это делали А.В. Суворов, М.Ф. Ушаков, М.Д. Скобелев...  Именно в среде духовной, благородной армии могли родиться такие строки:

...Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я, носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.

Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьётся в груди моей...

         К сожалению, приходится констатировать: европейские страны не поддержали русскую армию, несмотря на то, что Россия явно находилась на стороне справедливости в деле защиты балканских народов. В Европе действовали по принципу викторианской Англии, провозгласившей ненадобность постоянных союзников, но обязательное наличие постоянных интересов («у Англии нет постоянных союзников, но есть постоянные интересы»). Прагматичная, подчас циничная и бездуховная политика европейских государств со всей очевидностью проявилась в ходе Крымской войны, а также русско-турецкой (1877-1878 гг.). Если в первой Франция и Англия прямо поддержали Турцию, солдаты которой бесчинствовали на Балканах, то в ходе войны 1877-1878 гг. - помогали Турции дипломатически и экономически. Так, Россия в Берлине была вынуждена пересмотреть итоги Сан-Стефанского мирного договора, согласно которому более всего учитывались интересы не России, а Болгарии. В принципе, всю противоречивость отношений между Европой и Россией показал Н.Я. Данилевский в работе «Россия и Европа». Такой конфликт в конечном итоге приводил к отказу России от идеи мессианства. Поэтому-то Н.А. Бердяев пишет: «Мы живём в эпоху обнаружений и разоблачений. Обнажается и разоблачается и природа гуманизма, который в другие времена представлялся столь невинным и возвышенным». В результате этих коллизий народ пришёл к мысли о необходимости самостоятельно построить совершенное государство, которое принадлежало бы ни Богу, ни бесу, а исключительно  человеку. Старый же уклад и старая государственность были признаны недееспособными. В начале ХХ века русская общественность пересмотрела и религиозные устои общества, и политический уклад государства. Даже значительная часть представителей философского знания, прежде всего евразийцы, не верили в действенность царской власти. В целом же, положение русского народа на рубеже XIX-XX веков прекрасно характеризуется словами Ф. Ницше «Бог мёртв», которые, по точному замечанию М. Хайдеггера, означают то, что «сверхчувствительный мир лишился своей действенной силы. Он уже не дарует жизни». Человек отказался от познания своего мира через стяжание Святого Духа, ибо уверовал в собственные силы, а эйфория после крушения царизма лишь усиливала антропоцентрические тенденции.

          Такая ошибочная идея онтологической самозаключённости индивида и привела к становлению Советского государства, а в последующем - к его упразднению. Главная онтологическая установка Советского государства удачно выражена в поэтических строках М. Светлова:

Время нынче такое: человек не на месте,
И земля уж, как видно, не та под ногами.
Люди с богом когда-то работали вместе,
А потом отказались: мол, справимся сами...

         Действительно, Советское государство - это, по сути, есть стремление построить рай без Бога и, надо отдать должное, без беса. Если говорить, что советская власть была богоборческой, то она, как минимум, в той же мере являлась и бесоборческой; опа не осмысливала всё же того, что человеку, оторванному от Бога, невозможно противостоять силе беса. Одна из основных ошибок Советского государства состояла в том, что оно стремилось в духовном контексте остаться нейтральным: отвергало идею духовности, но постулировало незыблемость нравственных норм. Власти не хотели понять того, что «человеческая история - это постоянная борьба между силами добра и зла, от которой никакая власть не может уклониться. Не может быть «нейтральных» структур власти, поскольку не может быть нравственного вакуума: любая власть в той или иной степени служит либо добру, либо злу». Надо отметить, что в самой русской философии первой половины ХХ столетия мысль о жизни человека без Бога отвергалась. Так, Н.А. Бердяев замечает: «Нейтральное гуманистическое царство, которое хотело устроиться в серединной сфере между небом и адом, разлагается, и обнаруживается верхняя и нижняя бездна. Богочеловеку противостоит не человек нейтрального и серединного царства, а человекобог, человек, поставивший себя на место Бога». Вероятно, избегая таких крайностей, Советская Россия пошла по пути к более простой материальной культуре, но в то же время к более сложной идеологической культуре, тогда как, в первую очередь, следовало стремиться к сложной духовной культуре. Разница между ними существенна: в духовной культуре источником вдохновляющих идей, вокруг которых консолидируется общество, служит религия и образ Божий, а в идеологической культуре социум функционирует на принципах, исходящих от людей мира сего, наделённых культовым ореолом. Последний же может ориентироваться не на мнение личности, а только на страсти толпы, или масс. «Новое средневековье неизбежно будет в высшей степени народно, но совсем не демократично», - пишет Н.А. Бердяев. Соответственно, и элита в такой среде понимается уже отнюдь не в интеллектуально-духовном смысле, а в смысле популярности и обладания властью. Советская власть не учла главного, а именно: она сориентировала человека на жизнь в таком мире, который не способен предложить ему пути полноценного раскрытия своей сущности. Человек, обладающий гораздо более сильным, нежели у ангелов, духовным и интеллектуальным потенциалом, должен был смириться с тем, что его великие духовные и физические силы будут поставлены на службу тому миру, где властвует смерть. В конечном итоге такая ситуация ставит индивида в весьма приниженное положение. Наконец, мир сей с момента падения ангела света лежит во зле и является вотчиной князя тьмы, а народ, поставленный в услужение такому миру, автоматически оказывается слугой беса. Единственным способом избежать такой кабалы является признание того, что жизненные ориентиры человека должны быть направлены на высшие духовные идеалы. Н.А. Бердяев прав, замечая, что «русский народ... не может осуществлять серединного царства, он может осуществлять или братство во Христе, или товарищество в антихристе». Поэтому-то возможно предположить, что народ станет либо сотворцом Бога, сам обожится, либо станет сообщником беса и уподобится ему. Нелепо строить совершенное общество в мире, полном пороков. Только при условии победы над последними мы будем вправе говорить об устройстве идеального царства. Однако такое царство на земле может конструироваться только человеком, как потенциальным хозяином мира, имеющим божественную санкцию им править. Именно через человечество мир сей будет либо Божьим, либо бесовским. Если Божьим, значит - вечным и совершенным, а если бесовским - подлежащим смерти. «Конец истории двойственен; - пишет Н.А. Бердяев - он есть подготовление к концу, в котором должно быть восстановлено творение в самой идее, в своём смысле, освобождено и очищено человечество и мир для последнего выбора между добром и злом».

       Проблема заключена лишь в том, что для преодоления порока трудно найти основу в предметно-физическом мире. Советская изоляция мира материи от всего духовного заставила строить общество, способное жить по своим внутренним законам логики и организовывать ту среду, в которой, как полагалось, станет возможным полное раскрытие человеческой природы. Это стремление индивида проявить себя, реализовать себя в предметном бытии есть результат неверия в иное бытие. В конечном итоге реализация себя в метафизически замкнутом пространстве породила эгоцентрическое, потребительское отношение к миру, отразившееся, к примеру, в такой сентенции, как «бери от жизни всё» - и спровоцировала спекулятивный рассудок на оправдание всего того, что приносит разнообразие и удовольствие, независимо от их последствий. Желание утвердить себя в материальной среде привело к вырождению человеческого духа и, соответственно, к непорядочной конкуренции в обществе, к себялюбию, к безудержному стяжательству и к потребительскому отношению к жизни. Фактически индивид в подчинении естественным законам уподобляется животному, сущность которого не просто вырождается, а мутирует в необузданную, подчас извращённую звероподобность. По-другому и быть не может, ибо животное по своей природе не имеет духовности и поэтому может деградировать только в психическом или биологическом смыслах. Человек же, живущий в единстве душевного и телесного, не может дистанцироваться от первого ради благ своего тела. Лишь мертвое тело способно распадаться без ущерба для души. Поэтому-то попытка полностью раскрыть в себе природу, не выходя за рамки материализма, есть путь к духовной смерти как отдельного индивида, так и культуры в целом.

        Конечно, этот предметный мир морально нейтрален, он сам по себе не может противостоять греху, и, хотя сам человек по природе изначально невинен, но перед порочностью оказывается безоружен, видя модели аморального поведения, видя убийства в естественной среде. Индивид же, осмысливая, например, убийство, всегда проявляет в себе духовное содержание, или вырождение такового; он не может не придать данному акту морального оттенка: если животное убивает кого-то в силу необходимости, для собственного выживания, то человек в состоянии искать альтернативные пути для обеспечения себя средствами продления жизни. Отвержение же духовного оставит индивида в его животном состоянии, которое подавит всякое чувство социальной ответственности, долга  перед государством и выльется в вакханалию зверя. Поэтому-то человеку так важно охранять свою духовность, как главное мерило всякому действу. «Есть ещё одна область, в которой мы имеем опыт реальности, и притом один из наиболее существенных, - пишет С.Л.Франк. - Это - восприятие реальности через нашу внутреннюю жизнь, как она проступает в духовной глубине нас самих». Именно в этом духовном понимании реальности человек способен утвердить свое бытие, причём одновременно находясь в такой среде, где духовные принципы не соответствуют законам мира сего, где лежит противоречивость разумного и рассудочного в человеке. Рассудок, ориентированный на принципы логики, отвергает многоуровневость мышления разума, который, в свою очередь, не может смириться с ограниченностью рассудка в рамках несовершенного мира. Отсюда и некая абсурдность отношений человека с миром, о которой пишет А. Камю: «Будь я деревом или животным, жизнь обрела бы для меня смысл. Вернее, проблема смысла исчезла бы вовсе, так как я сделался бы частью этого мира».

          Однако советская власть предложила модель «серединного царства», которое было объявлено самоцелью и послужило пространством для развития новой, весьма могучей идеологии. «Надо бояться не того, что верующего испортит неверующая философия, а того, что возникнет промежуточное образование, где вера захочет опираться на разум, а онтология начнёт расправляться со своими проблемами при помощи религиозной догматики». Советское общество признало подобный мир в качестве самоцели для человека, который, лишившись религиозных основ, оказался перед фактом своей смертности и необходимости жить исключительно ради будущего своей страны. Главное, в чём советский гражданин мог найти для себя утешение, так, наверное, только в мудрых, оптимистических изречениях, взятых из названий известных художественных произведений, фильмов (например, из фильма «Всё остаётся людям»). Отметим то, что Советское государство построило технически весьма развитую политическую систему, которая, однако, была лишена духовного смысла в бытии. Представьте хозяина, построившего совершенную мельницу, но не позаботившегося о том, чтобы посадить семена пшеницы, которые были бы для мельницы сырьём, а для хозяина - конечным продуктом. Думаю, что скоро эта мельница, из-за постоянного простоя, придёт в непригодность. Так и Советское государство быстро пришло в негодность из-за духовного опустошения нации. Если ранее физическое бытие имело значимость в силу того, что волей людей могло именно так, а не иначе устраиваться, при этом способствовало духовному росту личности, то в первой трети ХХ века сам человек оказывается орудием для манипуляций в мире. Иными словами, не среда является условием для спасения человечества, а последнее становится средством для продолжения бытия мира вещей, для продолжения череды жизни и смерти. Например, философы-космисты именно целью духовного роста человека обосновывали необходимость выхода в космос, ибо на земле для личности нет подходящих условий. Однако уже в середине ХХ столетия космос стал рассматриваться механистически, его значение приобрело прагматичный характер. Например, космос по сей день мыслится как средство для обеспечения места для земных отходов, как будущая сырьевая база, обслуживающая индустрию развитых стран... Тем не менее умалчивается о том, насколько освоение космического пространства будет служить духовным задачам, способствовать обожению людей. И не следует полагать, что размышления морального характера мешают развитию технической мысли учёных. Так, именно из среды русской культуры вышли те философы-учёные, которые не просто размышляли о нравственной значимости открытий во Вселенной, но и предлагали проекты, легшие в основу конструирования космических кораблей, ракет, полётов на околоземных орбитах. Например, подготовка к полёту на Луну проводилась с привлечением трудов Ю.В. Кондратюка (1897-1942), который в работе «Завоевание межпланетных пространств», изданной в 1929 году, описал основные технические принципы полётов на околоземных пространствах. Такое положение дел естественно, ибо знание духовного смысла в области технических открытий придаёт наиболее полную эмоциональную окраску деятельности учёных. Между тем именно эмоции являются одним из главных условий для интеллектуального развития. Наиболее же яркие эмоции касаются, в первую очередь, человеческой природы, т.е. связанные с априорным содержанием индивида. Следовательно, можно утверждать, что наиболее результативны те действия, которые мотивированы чувствами нравственного, справедливого. Поступки индивида могут проявляться в различных областях жизни, как в бытовой, так и в профессиональной, но главным является то, что все действия человека должны соответствовать его априорным знаниям.

       Сама по себе идея привнесения в мир справедливости сохранилась и в Советской России. Однако эта справедливость мыслилась возможной только в рамках социалистического устройства государства. Фактически советское общество в деле построения идеального государства обратилось к принципу объективности, то есть общепризнанности, тем самым отвергнув субъективные черты русской православной культуры. Отвержение же субъективизма в культуре неизбежно привело к утрате представлений о самоценности личности, которая оказалась подчинённой массам и государству. Соответственно, советский гражданин стремился утвердить в мире не путь стяжания Святого Духа и духовного роста, а путь построения общества, где человек превращался лишь в эффективное средство для укрепления государства. Конечно, советская гуманитарная мысль признавала то, что государство обязано заботиться о духовном здоровье граждан. Однако в условиях материалистическо-атеистических ориентиров само понятие духовности теряло основополагающие смыслы. Безусловно, Советский Союз и на материалистической основе добился весьма существенных достижений мирового масштаба, но «это были успехи могучей государственной машины, но не общества в целом... Заработали подспудные процессы деградации, которые ... привели к крушению столь, казалось бы, устойчивого мира».

         В Советском Союзе по сути произошёл отказ от тех составляющих культуры, которые её питали даже в дохристианский период. Так, было резко снижено значение субъективной компоненты культуры. Конечно, так или иначе, но в России, как и в любых других странах, значимость человека в целом рассматривалась через призму целей и задач, стоявших перед государством на разных этапах его развития. Однако сам русский человек строил или выбирал модель своего поведения, как правило, в соответствии со своими внутренними, субъективными  принципами, убеждениями, уровень, характер и сущность                                                                                                                                                                                                                          которых обуславливались степенью его собственного нравственного развития. Представления о критериях нравственного и путях их совершенствования основывались на индивидуальном пути познания, личном опыте осмысления духовных основ жизни. Стало быть, такие представления были малодоступны государственному и правовому воздействию, основанному на объективности и логичности. 

           Следует отметить, что даже для языческой культуры Руси был характерен приоритет индивидуального сознания. Массовое сознание как важнейший элемент культуры не получило яркого выражения в дохристианской культуре славян. Их религиозные верования в основном предполагали личностное общение человека с каким-либо духом. Низшие духи древнеславянских верований  «были всегда рядом и нуждались в постоянном общении на бытовом и обыденном уровне». Особенно же значимым являлось то, что человек сам влиял на характер общения с этими божествами и духами, подчас самостоятельно определяя своё поведение по отношению к ним. Это не могло не подразумевать интенсивного развития образного мышления, напряжённой внутренней работы человека, а главное - выработки нравственных принципов, коренящихся не в мире людей, а исходящих из метафизического мира. Представления о потустороннем мире, о мире богов задавали критерии нравственного. Однако познание его в целом происходило на основе  субъективных воззрений, ибо представления о нём складывались в духовном мире человека в ходе активного воображения и без прямой зависимости от отражаемых в сознании образов физического мира. Тем самым психическая активность личности при осмыслении сакральных представлений обуславливалась не общекультурными или социальными факторами, а её индивидуальными чертами и духовными качествами. Такой характер внутренних связей человека с миром божеств определял высокий уровень самостоятельности человека при выработке своих мотивов поведения, своей иерархии ценностей. В данном случае наиболее значимым  фактором при определении  особенностей сакрального мира русской культуры послужили индивидуальные переживания её представителей.

           Однако на языческой Руси нравственное развитие не получило полной свободы, поскольку индивид соотносил свои действия с требованиями духов и богов, которые так же, как и он сам, в пространственном отношении были ограничены рамками физического мира, и их жизнь подчинялась законам последнего. Н. Бердяев, описывая духовную жизнь дохристианских славян, справедливо замечает: «Таинства древних религий были только природны, в них сказывалась зависимость человека от природы».

        Складывание государственности предполагало принятие принципиально иных основ для организации жизни, носивших объективный характер, логически объяснимых. Вместе с тем нельзя было утвердить государственность без представлений о её сакральном назначении и без её связи с метафизическим миром. В противном случае, государство окажется выхолощенной формой общежития, при котором один обустраивает в предметном мире свою жизнь на основе потребительского отношения к своему ближнему. Таким образом, государство не могло не затронуть религиозной сферы славян, так же, как и сами религиозные воззрения не могли не повлиять на процесс огосударствления руссов, начавшийся, как традиционно принято считать, с 862 г..

        Стало быть, в целом, государство и языческая религия славян имели мало общих основ и развивались отдельно друг от друга. К середине X в. Русь подошла к такому состоянию, когда развитие государственности как отдельной системы стало невозможным. Однако само развитие религиозной и государственной областей как единой структуры было немыслимо без монотеистической религии. Религия, основанная на холистичном мировоззрении, позволяла русскому человеку принять государственность как неотъемлемую часть религиозной и повседневной жизни.

       Основой для формирования христианского государства стало новое представление о ценности человеческой жизни. Индивид внутри государства воспринимался как органическая его часть; и это могло послужить базой для складывания понимания нравственности человека как высшей ценности, без которой разрушаются всякие основы для сохранения культурной жизнеспособности этноса и функционирования государства. Здесь решающую роль сыграл приоритет индивидуального сознания, в ходе субъективной работы которого вырабатывались представления о смысле той или иной системы.

       Надо отметить, что понимание нравственных качеств человека как основы для продления жизни той или иной системы бытия мира сложилось ещё в период родоплеменных отношений; причём этот фактор характерен как для русского народа, так и для других народов. Человек в данном случае рассматривался как средство для продления жизни рода и как ценность вытеснялся значимостью рода или общины. В дохристианский период ценность человеческой жизни преломлялась через призму восприятия значимости и роли индивида в роду. Конечно, для разделённой на племена Руси язычество являлось необходимой компонентой общественного бытия, эффективно регулирующей внутрисоциальные связи. Христианство же было призвано обеспечить новое единение людей, причём не на уровне рода и племени, а на уровне государства. Отличительной чертой такого единения стало отношение к человеку как к одной из высших ценностей, как к творению Божьему, как  к "храму Божьему"  (Евангелие, 1-е послание Коринфянам, 3:17). В среде русской культуры государство не должно было подавлять индивидуальность, как, например, в Римской империи, ибо оно призвано служить духовному развитию человека как личности, сотворённой по образу и подобию Бога. К.Д. Кавелин замечает: «Когда духовный мир получил такое господство над внешним материальным миром, тогда человеческая личность должна была получить великое, святое значение, которого прежде не имела».

          Со времени принятия христианства в русской культуре утверждалось восприятие человека не как родового существа, а как существа духовного, а значит, индивидуального, призванного утвердиться в качестве самодостаточной, самостоятельной личности. Индивидуальность человека подчёркивалась идеей присутствия в нём Духа Божьего, сущность которого он постигает в ходе рефлексивной деятельности. Такую деятельность правомерно назвать духовной работой. Причём важно учесть, что в среде христианской культуры понятие духовного опыта тесно связано с понятием религиозного опыта. Данное обстоятельство обусловлено установкой, указывающей на принятие человеком Духа от Бога, а также с призванностью человека в своей человеческой природе познать Божий Дух и, следовательно,  устроить свою внутреннюю и общественную жизнь согласно идее Божьего Духа. Поэтому-то для познания Божьего Духа, для принятия его в качестве организующего начала необходимо было обратиться к самопознанию.

          Советское же общество отвергло всякую религиозность, как языческую, так и христианскую, лишив человека поля для раскрытия своей индивидуальности, для проявления своей духовной жизни. Проблема отвержения субъективной компоненты мировосприятия в русской культуре является закономерным следствием твёрдой веры в общественные силы. Именно ставка на коллективизм стала наиболее очевидной базой для СССР, образованного в 1922 году. Естественно, что этим событиям предшествовала эмиграция представителей аристократического слоя культуры, т.е. тех людей, которые были носителями индивидуального, субъективного начала. «Новая жизнь ожидалась исключительно от изменений социальной среды, от внешней общественности, а не от творческих изменений в личности, не от духовного перерождения народа, его воли, его сознания», - пишет Н.А. Бердяев. Особенно заметно это явление наблюдается в русской и советской поэзии первой трети ХХ столетия. В России, после провозглашения социалистических задач в качестве государственных и основополагающих для национального сознания, целая плеяда крупных представителей культуры Серебряного века оказалась чуждой в своей же стране. Отныне их искания перестали быть не только востребованными, но и начали противоречить общей культурной парадигме. Новые поэты, такие как Демьян Бедный, Владимир Маяковский, Сергей Есенин, Михаил Исаковский, стали выразителями новых культурных веяний. Они писали преимущественно о мире вещей, для них родным и близким было то, что объективно понимается естественным человеческим рассудком. Темами их стихов были социально-экономические проблемы людей, образы вещественного мира. Как легко, как доступно для понимания звучат такие строки из стихотворения М.В. Исаковского «Раздумье» (1924 г.):

...Я и Миша - хорошая пара,
Если б только земля да кров...
Но у Вани ведь два самовара,
Но у Вани ведь столько коров!..

        Любому человеку сразу понятно, о чём идёт речь, и не нужно рассуждать о тайных лабиринтах внутреннего мира поэта. Конечно, такие стихи нужны, ведь жизнь человека состоит не только из идей, а ещё и из вещей, более того, эти темы о «хлебе насущном» прослеживаются у всех поэтов, только у одних в качестве основных, а у других - в качестве второстепенных. Безусловно, и у советских поэтов поднимались темы внутренних переживаний, но в качестве второстепенных. Вместе с тем такие поэты, как Бунин, Бальмонт, Гиппиус, Мережковский, в советском обществе оказались лишними людьми, символизирующими личностный, а значит, аристократический элемент в культуре. Вместе с этими поэтами культура отвергла и философскую мысль, что также неудивительно, ибо философия призвана совершенствовать духовность личности, обращена не к массовому, а к индивидуальному мировоззрению. Между тем лирика поэтов Серебряного века имела глубокие философские корни. Именно последние - производное религиозного опыта - давали пищу для творчества многих поэтов Серебряного века. Однако эта «пища» питала преимущественно индивидуальное, а не общественное сознание. Странно представить в СССР человека, который считал бы, что в своём совершенствовании обойдётся без общества, найдёт прибежище лишь в своём внутреннем мире, где главное место отведено не государству, а  Богу. Так, З. Гиппиус пишет: 

Я сам найду свою отраду.
Здесь всё моё, здесь только я.
Затеплю тихую лампаду,
Люблю. Она моя...

         Более того, в этом утверждении уникальности внутреннего мира человека происходит обесценивание мира вещей, лежащего во зле, но постигаемого законами логики, на которые уповали представители советской идеологии, прельщавшей и ослеплявшей человека так и не достигнутой целью коммунистического рая.

Как пламя робкое мне мило!
Не ослепляет и не жжёт.
Зачем мне грубое светило
Недосягаемых высот?..

         В этом же стихотворении поэтесса выражает скорбь по тому, что личностное начало подавляется законами естественного мира, по которым живёт толпа, но не личность:

Увы! Заря меня тревожит
Сквозь шёлк содвинутых завес,
Огонь трепещущий не может
Бороться с пламенем небес...

         Изгнание индивидуального начала в культуре, в итоге, привело к отвержению самоценности человека и к упованию на то, что именно общество будет задавать меру значимости человека, а сам он потеряет самоценность, начнёт безропотно, слепо служить государству. Если в православном богословии господствует установка на то, что человек должен обожиться и спастись по собственным личностным усилиям в деле стяжания Святого Духа, а не получить благодать исключительно по воле Бога, то в СССР гражданин обязан был жить в абсолютной связи с коллективом и всецело зависеть от него. Между тем именно в субъективном опыте индивид понимает то, что развитие духовных качеств зависит исключительно от него, именно внутренний мир человека есть  пространство его духовных переживаний, которые в основном не должны зависеть от чего-либо внешнего, общественного. В Советском Союзе народ, сделав ставку на объективные законы логики и общественную силу, твёрдо верил в построение людьми идеального мира - коммунизма. Да, Н.А. Бердяев был прав: «Мечтательное отрицание государства во имя утопии земного рая и блаженства есть разврат в жизни общественной...». Стремление построить мир на принципах логики неизбежно вело общество от духовной жизни к социально-политической, для ориентации в которой достаточно знать законы мира сего. «Демократическая идеология есть крайний рационализм. Он покоится на вере в возможность рационализовать человеческую жизнь и окончательно устроить её одними человеческими силами». Подобные установки были естественны для мира вещей, но не естественны для человека, ибо он живёт по законам, отличным от законов естественных, и царствие его не от мира сего. То, что нормально для животного, не естественно для человека. Конечно, в России были мыслители, которые надеялись построить идеальный мир на земле, например В.С. Соловьёв; но все они этот мир называли Царством Божьим, тем самым подчёркивая, что он может стать реальным лишь тогда, когда люди, стремящиеся создать его, живут в Духе Святом. Однако в Советской России речь шла о построении идеального мира без Бога, исключительно на основе человеческих сил, воли народных масс. Такое убеждение есть закономерный результат того, что нация перестала верить в метафизический мир, в котором, согласно учению Православной Церкви, возможно богочеловечество. Такие ясные представления о метафизическом мире были присущи лишь духовным людям с развитым личностным сознанием; они понимали, что на земле невозможно построить идеальный мир на основе рассудка, ибо человек есть нечто большее, чем животное, существующее по естественному закону. Даже если бы Советскому государству и удалось бы построить коммунизм, то возник бы вопрос о том, куда двигаться дальше? Между тем за остановкой развития неизменно следует регресс, ибо третьего не дано: система либо развивается, либо регрессирует. Это прекрасно понимали поэты Серебряного века, видевшие несовершенство мира сего, в котором духовному человеку нет места и нет пути для полной реализации своих имманентных качеств. Индивиду, находящемуся в среде, подчинённой естественному закону, невозможно рассудком всецело постичь это метафизическое бытие, невозможно объяснить его словами, которые так важны для мышления в вещественном мире. Неудивительно, что в стихотворении с весьма характерным названием «Бессилье» З. Гиппиус пишет:

Смотрю на море жадными очами,
К земле прикованный, на берегу...
Стою над пропастью - над небесами, -
И улететь к лазури не могу.

Не ведаю, восстать иль покориться,
Нет смелости ни умереть, ни жить...
Мне близок Бог - но не могу молиться,
Хочу любви - и не могу любить.

Я к солнцу, к солнцу руки простираю
И вижу полог бледных облаков...
Мне кажется, что истину я знаю -
И только для неё не знаю слов.

        Действительно, в новом советском обществе поэзия, говорящая о духовном мире человека, о его субъективных качествах, стала не столь уж нужна. В ментальном мире людей важно было культивировать чувства товарищества, патриотизма, долга перед страной. Безусловно, все эти чувства благородные, высокие, но они должны иметь духовную основу и глубокое индивидуальное осмысление, коих в советском обществе по сути почти что не было. О переносе акцента русской культурной парадигмы с субъективного начала на объективное свидетельствует и новое понимание сущности личности. 

         В Советской же России личность стали рассматривать исключительно в системе социальных отношений. Если в традиционной России человек становился личностью в силу сопричастности к Божьей благодати, то в СССР личностью он становился благодаря включённости в общественную жизнь. В философских словарях, изданных в СССР, понятие личность разбиралось не в качестве самостоятельного понятия, а в его тесной взаимосвязи с понятием общество. В «Философском словаре» под ред. М.М. Розенталя (М., 1972 год) так и указано: «Личность есть всегда продукт исторического данного общественного строя». Безусловно, общество и личность взаимосвязаны, но необходимо понимать, что человек принимает и включается в общественную жизнь лишь в силу его собственного индивидуального осмысления социального бытия.

          Итак, философы и поэты Серебряного века оказались не столь необходимы и востребованы в новой российской действительности. В обществе они являлись ярким и подчас неприятным напоминанием об аристократии, которая, согласно классовым идеям, должна быть изжита. Между тем, как точно замечает Н.А. Бердяев, «личное начало раскрывается, кристаллизуется и развивается прежде всего в аристократии». Более того, утверждение принципов коллективизма, по глубокому убеждению русских философов, препятствовало преобразованию мира сего в соответствии с идеей Царства Божьего, исправлению человеческой природы. Несмотря на то, что русская философия всегда акцентировала внимание на понятии соборности и ориентировалась на интересы всего человечества, она всё же была сугубо индивидуальной, личностной. Даже смысл истории мыслился в контексте утверждения самодостаточности человека. Такая самодостаточность могла иметь бытийную самостоятельность лишь в силу сопричастности Духу Святому, но всё же самодостаточный человек свободен от закона мира сего, а также от тех принципов, по которым живёт сотоварищество грешных людей, но отнюдь не братство во Христе. Именно тогда, когда каждый человек станет как храм Божий, будет уместно говорить об истинном совершенствовании мира. Н.А. Бердяев писал: «Конец мира и истории есть, прежде всего, преодоление объективации, т.е. преодоление отчуждённости, необходимости, безличности, вражды».

          Со времени установления в России социализма не философская мысль, а научная стала главным средством ретрансляции культурных ценностей. Философская мысль субъективна, основывается на духовных переживаниях, наконец, она аристократична в самом лучшем смысле этого слова. Зато научная объективна, логична, подчиняется рассудочному познанию. Такая установка, конечно, сузила гносеологические возможности человека. Так, Т.Н. Серякова справедливо замечает: как в рамках позитивизма, так и в пределах обыденного сознания, невозможно найти ответы на ряд вопросов, которые так остро были поставлены в начале XX столетия. Причём нельзя забывать, что вопросы, выходящие за рамки сугубо позитивистского поля, касались глубинных основ русской культуры; их раскрытие могло бы в будущем повлиять на повышение степени выживаемости русских людей как самостоятельной нации. Научный подход к исследованию феноменов русской культуры, природы человека и сущности личности был малоэффективен. Польская исследовательница Ольга Кренжолек обращает внимание на то, что наука на пути своего развития избавлялась от субъективности, а следовательно, и от проявлений антропоморфизма; вследствие чего из исследования культурного наследия «была исключена огромная группа культурных явлений..., которая не укладывалась  в рамки строгой и узкой концепции «научности».

          Тем не менее с сожалением приходится констатировать, что философия и поэтическая лирика Серебряного века стали не просто чуждым элементом в Советском государстве, но ещё и идеологически опасным для него, ибо они утверждали приоритет личности над государством и массой, стремились к свободе не только всего человечества, но и отдельно взятого индивида. «Свобода аристократична, а не демократична, она обращена к личности, а не к массе», - утверждает Н.А. Бердяев. Поэтому-то не вызывает удивления тот факт, что многим представителям русской культуры пришлось эмигрировать в Европу. Причиной вынужденного переселения в другие страны русских деятелей культуры стали их идеалы, рождённые в глубине  уникального духовного опыта, которые были чуждыми для понимания в объективном сознании общественности и не приносили практической пользы в государстве, подчинившего себе человека. Конечно, часть русских поэтов нашла место своему таланту и в новой системе общественных отношений (или же была вынуждена смириться с объективной реальностью), но некоторые поэты были настолько сильно преданы своему внутреннему миру, субъективному опыту, что оказались вытесненными из отечественной культуры. Действительно, каждый человек в той или иной мере является заложником своих чувств, своих идеалов. В этом отношении довольно-таки точно эту мысль передают поэтические  строки К. Бальмонта:

Я насмерть поражён своим сознаньем,
Я ранен в сердце разумом моим.
Я неразрывно связан с этим мирозданьем,
Я создал мир со всем его страданьем.
Струя огонь, я гибну сам, как дым...

Но, видя в жизни знак безбрежной воли,
Создатель, я сознаньем не любим,
И, весь дрожа от нестерпимой боли,
Живя у самого себя в неволе,
Я ранен насмерть разумом моим.

       Что ж!.. Для кого-то такая рана от собственных убеждений означала расстрел, как для Н. Гумилёва, а для кого-то - эмиграцию. Это вырождение, вытравливание идеи личности привело к нарушению баланса между обществом и индивидом и породило болезненную ориентацию на интересы народных масс, при которой была не столь уж большая возможность увидеть индивидуальность человека, уникальность его жизни. Иными словами, если до революции доминировала идея личности, которой невозможно было проявить себя в среде деспотизма, то в 20-х годах XX в. изживалась сама идея личности. Вполне закономерно то, что даже  убийство человека рассматривалось не как трагедия индивидуальной жизни, а как проблема общества, класса. Так, если в 1920 или 1930-х годах убивали не комиссара или комсомольца, а священнослужителя, то подчас вообще никто не поднимал вопроса, ибо жизнь человека воспринималась не как самоценность, а главным образом в соответствии с классовой принадлежностью. Неудивительно, что люди жили, «под собою не чуя страны...», и поэт вынужден был поставить свой внутренний мир исключительно на службу обществу и правящей власти, иначе свободолюбие вполне реально могло обернуться репрессиями. В таких условиях закономерно рождались  горькие, наполненные отчаянием и болью строки стихотворения З. Гиппиус:

...Какому дьяволу, какому псу угодно,
Каким кошмарным обуянным сном
Народ, безумствуя, убил свою свободу,
И даже не убил - засёк кнутом?..

       Конечно, в условиях вырождения личности может господствовать лишь толпа, живущая согласно законам биологического выживания и подчиняющаяся этим животным законам. Последние не признают никакой свободы - они морально слепы, нейтральны, так же как морально нейтральны явления природы. Вот и человек, живущий исключительно общественными интересами, покорившийся объективным требованиям, отказывается от несения персональной ответственности за свои поступки, от угрызений совести. Действительно, любое своё действие можно оправдать решением партии, желанием общества, интересами страны. Однако чувство индивидуальной ответственности всегда, зримо или незримо, будет сопровождать человека, и, если  чаяния его души, надежды на её спасение игнорируются - человек умирает. 

        Однако нельзя забывать и об опасности крайнего индивидуализма. В начале данной работы говорилось о культурном кризисе в России, вследствие которого русская передовая общественность стала более внимательно смотреть на страны Запада. Именно интеллигенция в лице некоторых русских поэтов переняла такие западные и американские черты, как крайний индивидуализм. Думается, что никому бы не захотелось, чтобы чьё-то индивидуализированное сознание воспринимало нас как неживую тень. В своём стихотворении К. Бальмонт пишет:

...Средь человеческих бесцветных привидений,
Меж этих будничных безжизненных теней...

       Конечно, в том, что поэт ставит себя в центре созерцательного сознания, нет ничего предосудительного, тем более, что подобные явления есть в творчестве любого поэта. Однако в данный период, когда писались эти строки, происходило болезненное вживание западных ценностей в культурную жизнь русского народа. По существу, установление Советской власти - это один из итогов непринятия европейских норм в среду русской культуры. Если бы Бальмонт писал подобные вещи в начале или середине XIX века, то общество приняло бы их с благорасположением, но в то время, когда всякое индивидуальное начало воспринималось в качестве враждебного веяния со стороны Запада или Америки, то подобная поэзия К. Бальмонта не могла не спровоцировать негодования народа. Нация, решившая, что она построит идеальный мир не в Духе Святом, Который человек получает в силу индивидуальной духовной работы, а в духе коллективизма, обращённого к объективному сознанию, не могла принять идеалов, оправданных в субъективном опыте человеческой души. Люди, свято уверовавшие в себя самих, устремили свои надежды не на силу индивидуального мира человека, способного приобщиться к святости, а на силу коллектива, понимающего мир по принципам объективности. Выражаясь промышленным языком, идея качества уступила место идее количества.

        Безусловно, справиться в одиночку с жизненными проблемами при слабом индивидуальном сознании невозможно, поэтому оставалось надеяться только на силы общественного сознания, ориентация на которое не была свойственна представителям культуры Серебряного века. Советская государственность всецело переориентировалась на западноевропейскую философию, представленную, прежде всего, в марксизме, а в последующем - в социал-дарвинизме. Эта философия, постигающая не тот мир, который является частью Божьего, и осмысливаемый в духовном опыте, в Откровении, а тот мир, который является производной от материи, познаваемой на основе логики. Д.П. Кузнецов справедливо замечает: «Западная философия попыталась превратить философа в машину умозаключений, отрицая необходимость «посвящения и приобщения для стяжания знания, гнозиса», тем самым закрывая для философа тайны бытия, лишая личность философа субстанциональности и делая её частным случаем, единичным проявлением законов мышления». Причём пусть читателя не подкупают слова о частном случае, как о личностном начале, ибо это не есть утверждение идеи личности. Частный случай - это всего лишь проявление морально нейтрального закона, слепой логики естественного бытия, в которой терялась всякая бытийная основа личного духа человеческого существа. Неудивительно, что некоторые философы, поэты Серебряного века эмигрировали в Европу, тем самым в значительной мере лишив русскую культуру элитарной составляющей.  

         В конечном итоге крушение Советского Союза есть закономерное явление, ибо советское общество утверждало идею справедливости в форме, подчинённой не Божескому Разуму, а человеческому спекулятивному рассудку. При таких условиях смысл справедливости страдает. Безусловно, общество в СССР, в основной своей массе, было более нравственным, внутренне более чистым и честным, нежели, например, в США или в России начала XXI столетия. Однако эта нравственность исходила из принципов рационального, целесообразного устроения мира, в котором всякий человек оказывался подчинённым тому государству, которое в своей основе не имело метафизического смысла и подлежало распаду. Такое общество может функционировать одно или два, максимум три  поколения - не больше. Когда же человек в преклонном возрасте желает вкусить плоды своих трудов, он начинает понимать, что быстротекущее время скоро уведёт его в мир иной, оставив результаты его деятельности, его работы последующим поколениям людей. Вот в таком случае человек вдруг понимает бессмысленность своей прожитой жизни. С.Л. Франк правильно пишет: «Само время есть как бы выражение мировой бессмыслицы. Искомая нами полная и обоснованная жизнь не может быть этим беспокойством, этим суетливым переходом от одного к другому... Она должна быть вечной жизнью. Вечным, незыблемо в себе утверждённым, возвышающимся над временной неустойчивостью должно быть прежде всего то абсолютное благо, служением которому осмысливается наша жизнь. Но не только для себя оно должно быть вечным; оно должно быть таковым и для меня». В советском же обществе времени полагалось быть вечным лишь для государства, но не для человека, а мир мыслился как бесконечная смена форм и комбинаций жизни и её систем. Сама же жизнь, как уникальное явление бытия, лишалась возможности быть приобщённой к вечности.

         Важно отметить и то, что за семьдесят лет господства советской системы в обществе была вырождена идея мессианства, крушение которой стало особенно очевидным в ходе конфликта в Афганистане. Вспомним тот афганский синдром, получивший столь широкую известность в обществе и коснувшийся преимущественно военнослужащих, выполнявших свой интернациональный долг с 1985 года, то есть после начала перестройки. Действительно, с середины 80-х годов ХХ в. советское общество перестало верить в долговечность, в смысл жизни Советского государства. Если в 70-х годах сомневающихся было совсем немного, и их, без серьёзного ущерба для репутации страны, власти могли назвать диссидентами и выслать за рубеж, то время правления М.С. Горбачёва характеризовалось массовым неверием в нравственную санкцию государства. Оно, в лице Коммунистической партии, направляло своих солдат в зоны вооружённых конфликтов, монопольно правило страной... В таких условиях упразднение СССР было неизбежным.

           Между тем новая Россия настолько стала светской страной, что для возрождения идеи религиозного мессианства может не найтись основы. Самозамкнутость нации на собственных проблемах отнюдь не способствует их решению, а только разрушает духовное  здоровье людей, отвлекает внимание на не столь значимое, второстепенное. В сущности русский народ духовно рос и его страна развивалась лишь тогда, когда он защищал справедливость в любых точках Земли. Так, воины СССР защищали мирных людей от агрессии во Вьетнаме, Эфиопии, Анголе... Вспомним всестороннюю помощь царской России в деле освобождения болгарского народа от османского ига. Хочется верить в то, что и в современной России  власть, общественные силы не будут оставаться безучастными, сторонними наблюдателями агрессивных действий отдельных стран по отношению к другим, более слабым государствам, и непременно протянут руку помощи страдающим, угнетаемым народам. Конечно, было бы несправедливо утверждать то, что в отношении всесторонней поддержки государств, подвергшихся жестокой  агрессии, наша страна - безупречный  образец для подражания.  Например, весьма странным выглядит то, что Россия ничего существенного не предприняла, чтобы остановить варварские бомбардировки югославских городов в 1999 году или войну в Судане, где южное христианское население уничтожалось при узаконенном использовании преступлений, противоречащих не только позитивному праву, но и самым элементарным нормам естественного права.

          Безусловно, при мессианском подходе к выработке общенациональной доктрины и принципов внешней политики неизбежны определённые жертвы, но нация имеет гораздо больше жертв в результате духовного упадка и, как следствие этого - криминализацию значительной части населения, нравственное растление и болезни. Более того, обращённость внимания нации лишь на собственные задачи препятствует диалогу культур. Между тем, как справедливо пишет И. Ионов, «...монолог национальных ценностей, подпитываемый позитивистским подсознанием, грозит привести Россию к новой трагедии - русскому фашизму». К счастью, столь мрачное опасение не стало реальностью, однако агрессивный национализм в российском обществе действительно существует. Например, группировки skin heads. Последних не следует смешивать по сути с преступной дореволюционной организацией черносотенцев, которые руководствовались ненавистью к евреям, как нации, провозгласившей себя единственной способной спастись. Столь нелицеприятное движение, как черносотенцы, было печальным явлением, возникшем в качестве производного от имперского сознания в России, стремившейся объединить в своих границах многие народы, каждый из которых имел бы равные возможности для духовного спасения и обожения. Что же касается современных агрессивных националистов, то их призывы противоречат не только элементарным представлениям о достоинстве человека, но и размывают те культурные основы, которые позволили России сформироваться как империи.

         В принципе, в определенном смысле, после крушения Советской державы и частичного отказа России защищать интересы других народов национализм стал естественным явлением, ибо множество российских граждан задались вопросом: почему мы должны безвозмездно защищать Корею, Вьетнам, Анголу, Эфиопию и т.д.?  Каков же результат? Боль и горе, которые были связаны с жертвами, положенными на алтарь интернационального долга, обесценили последний и привели к национальной нетерпимости, ко злу против тех, кого раньше защищали.

        Чтобы действенно и безболезненно решить национальный вопрос, важно понять: человек, активный по своей природе, должен быть востребован в стране и по всему миру ради решения высших духовных задач, иначе он окажется вовлечённым в нелегальные и полулегальные течения, секты и в реализацию не всегда законных интересов отдельных лиц. Поэтому и не вызывает удивления то, что небоевые потери Российской армии в начале XXI века не меньше, а по ряду подсчётов почти в два раза выше, чем боевые потери Советских войск в Афганистане.

        Собственно говоря, национализм может иметь здоровое содержание, если основан на глубоком уважении к своему народу, на национальном самоуважении и, соответственно, уважении к другим нациям. Это есть здоровый национализм, который ныне встречается не столь часто. В современной России не так уж мало крайних националистов, в том числе и среди, так сказать, передовой общественности. Здесь уместно вспомнить борца за языческое прошлое России - В. Авдеева, провозгласившего принцип «цель нации - сама нация». Подобные заявления, лозунги преследуют более популистские цели и в условиях демократии разрешают индивиду думать не о своём ближнем, а о собственных эгоистических запросах. В принципе демократия очень справедливая форма устройства, ибо в ней народ имеет то, что заслуживает. В условиях демократии нет ни одного эффективного механизма, который боролся бы с теми пороками, к которым стремятся народные массы, а подчас побеждает, к примеру на выборах, тот, кто более эффективно легализует грех. Думаю, что примером настоящего демократа является Понтий Пилат, который предложил народу выбрать, кого осудить на смерть: Иисуса Христа или убийцу Варавву. Народ решил освободить Варавву и казнить Богочеловека Христа. Что же, если нация будет видеть цель в себе самой, то это будет жизнь в собственном растлении, хищничестве, где человек станет рассматриваться своим ближним в качестве конкурента, где дети будут думать не о своих родителях, а о собственных наслаждениях; а родители - не о детях, а исключительно о себе. В общем, нация, думающая только и только о себе, сугубо о своих   интересах, быстро превратится в сборище во многом сатаноподобных существ. Святитель Феофан Затворник по этому вопросу  замечает: «Омрачение души начинается, когда она станет много думать о себе, ибо это дело тёмных сил». Поэтому русская идея, о которой за последнее десятилетие стало весьма модно говорить, должна выходить за пределы сугубо националистических интересов. М. Назаров совершенно прав, утверждая: «Подлинная национальная идея... требует нравственного оправдания существования своей нации в мире. Поэтому она содержит в себе более высокие цели и ценности, чем биологическое существование народа, и направлена на служение им, порою очень жертвенное и связанное с материальными потерями». Действительно, только в служении Богу и своему ближнему человек способен стать достойным Святого Духа. Это служение может быть сопряжено с жертвами, страданиями, физической гибелью людей, но оно спасительно для всего человечества.